Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

• Название: Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.
• Автор: Елена Лаврентьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 5-235-02927-5

«Это дурное предзнаменование!» — произнес А. С. Пушкин, когда его об­ручальное кольцо упало неожиданно на ковер.

Вера в приметы, интерес к обрядам, гаданиям были широко распростране­ны в среде дворянства пушкинской поры. Слова, предметы, поведение людей и животных — всё имело в глазах даже самого просвещенного человека первой по­ловины XIX века свой тайный смысл.

О том, во что верили, чего боялись, чего старались избегать, а чего страстно желали Александр Сергеевич Пушкин и его современники, читатель узнает из первых рук: из воспоминаний, писем, газетных и журнальных публикаций того времени, любовно собранных и тщательно, со вкусом организованных автором книги.

---

Много таких рассказов слышала я по вечерам, когда няня думала, что я заснула; но помню ясно и подробно только этот один. Швеция, как Дания и Шотландия, полна легендами про чертей, про привидения и пророческие миражи — в туманах этих северных стран, в отчизне Фингалов и Гамлетов.

Есть, между прочим, в Швеции один королевский замок, Грипсгольм, известный целым рядом сверхъестественных или, по крайней мере, необъяснимых видений. Батюшка еще знавал в Стокгольме одного старого господина в каком-то придворном чине, который имел способность предвидения приближающихся в будущем происшествий, то, что шотландцы называют second sight, второе зрение. Я не помню имени этого человека, но о нем рассказывали много странных случаев, и батюшка часто говорил об одном из них, который я твердо помню. Несколько лет перед нашим пребыванием в Швеции гостил у дочери своей, шведской королевы, наследный принц Баденский, после своего пребывания у другой дочери, императрицы Елисаветы Алексеевны. Он уже собрался ехать назад на родину. В самый день отъезда двор вместе с ним завтракал в замке Грипсгольме, и наш ясновидец тут же сидел за столом, почти против принца. Во время веселого разговора графиня Енгстрем, кажется, жена министра иностранных дел, или другая дама, заметила, что ясновидец побледнел, вздрогнул, стал пристально смотреть на принца и приуныл. Другие этого не видали; завтрак кончился благополучно, придворные простились с принцем, и королевская семья поехала провожать его до моря. Пока ожидали их возвращения, графиня с женским любопытством и настойчивостью не давала покоя ясновидцу, требуя непременно, чтоб он рассказал ей, что его смутило; он отнекивался, она приставала. Отделившись от других групп, они остались у окна, в виду большой дороги; тут наконец ясновидец решился сказать своей собеседнице, что плохо принцу придется: во время завтрака он увидел за стулом принца его же самого, стоящего за ним, — точно живой двойник, но задумчивый и в другом наряде. Настоящий принц был в мундире шведском или баденском (не помню), а привидение стояло в русском мундире. «Ну, что же?» — спросила графиня. «Не хорошо», — отвечал задумчиво тот. «От чего не хорошо? Что же тут такого? Чего вы боитесь?» — «Разумеется, ничего, все вздор; зачем же вы меня спрашивали?» Он едва успел выговорить эти слова, как оба они увидели в окно скачущего опрометью верхового. «Беда, беда, — кричал он, — скорее доктора, помощи! Принца опрокинули, он крепко разбился». Все засуетилось, бросилось на двор на улицу. Принца через несколько часов не стало; когда привезли тело, он был в русском мундире: по какому-то случаю он, садясь в карету, переменил платье и надел русский мундир. Таким образом, даже и в этой подробности сбылось предсказание ясновидца.

Но не один этот господин имел видение в замке Грипсгольме; и другое, из таких же достоверных источников почерпнутое, то есть рассказанное очевидцами, передавал нам батюшка. Королева, не помню, жена ли Густава III или Карла XIII, провела часть лета в замке Грипсгольме, тоже немного лет до приезда батюшки в Стокгольм. Погода стояла ясная, теплая; однажды после обеда, на который было приглашено несколько посторонних лиц, королева предложила гостям прогулку со всею свитою по саду. Вечер был такой теплый, что, отдохнув в одной беседке, королева оставила в ней красную шаль, которую было надела, но в которой показалось ей слишком жарко, и пошла дальше. Общество было отборное, разговор оживленный, королева весела; время шло незаметно, катались в лодке по озеру, прогулка длилась, и на возвратном пути королеве показалось что-то сыро; сделалась у нее легкая дрожь, и она приказала своему маленькому пажу опередить ее и поскорее принести ей шаль. Мальчик побежал к беседке, но, хотя гуляющие шли тихо, не возвращался. «Пойдемте же сами к беседке», — сказала королева и повернула туда. Когда они подошли, паж стоял у двери бледный, смущенный; королева шутя погрозила ему пальцем, говоря: «Ну что же? Принеси мне хоть теперь мою шаль». Но паж стоял как вкопанный. «Хотел… нельзя… не могу… не смею…» — «Что это значит?» — спросила королева и пошла к двери. «Не ходите, не ходите! — вскричал паж. — Я был там, я хотел взять красную шаль, которая лежала на диване; но какая-то незнакомая женщина, вся в белом, страшная, очутилась у самого дивана, положила одну руку на шаль, а другою подала мне знак, чтоб я вышел». Королева слегка изменилась в лице, однако твердым голосом сказала пажу: «Пусти!» — и, обращаясь к гостям, прибавила: «Пойдемте в беседку; не бойтесь, это до меня одной касается; белая дама только с моим родом имеет дело». Все с нею вошли в беседку; там лежала шаль на диване, никого в беседке не было; но королева в этот год и умерла.

Эти два случая батюшка слышал от свидетелей-очевидцев, и потому они достоверны, во сколько такие явления могут быть удостоверены; но другой случай в этом же замке произошел гораздо прежде, так что он уже был передан не теми лицами, которые тогда жили.

Королева Ульрика умерла в замке Грипсгольме. На другой день кончины ее, как только успели положить ее под катафалк, на так называемой парадной кровати умерших, к дверям замка подъехала, вся обитая черным сукном, траурная карета, шестериком, с траурною упряжью, с кучерами и лакеями в траурных ливреях. Из кареты вышла дама в глубоком трауре, и в ней узнали графиню Стейнбок, друга королевы Ульрики, которая почему-то была удалена от нее и от двора и жила далеко в деревне. Тогда не было телеграфов, и присутствующие удивились, как она успела узнать о смерти королевы так скоро, что уже явилась в полном трауре; однако ее впустили. Она вошла с тихим достоинством, поклонилась царедворцам, которые, вероятно, и разлучили ее с королевой, взошла на ступени к кровати и наклонилась над умершею, чтоб проститься с нею; умершая привстала, открыла ей объятия, и долго и крепко обнимались давно разлученные приятельницы. Потом королева опустилась на свои подушки в недвижном оцепенении смерти, а графиня Стейнбок опять тихо поклонилась, прошла мимо изумленных, испуганных придворных, села в свою карету и уехала. Через несколько дней узнали, что графиня Стейнбок скончалась в своей деревне на другое утро после смерти королевы. Не она живая, а ее тень приходила помириться с другом своим, королевой, когда в ясном видении загробном обе поняли, что сердца их не изменяли друг другу, а только ловкие люди умели их разлучить.

Старожилы рассказывали это за несомненное происшествие. Что же касается до известного рассказа о видении какого-то сверхъестественного верховного суда и приговора, батюшка собирал сведения и справки, и оказалось, что мнимые документы подделаны, и даже какая-то неточность в подписи короля доказывает неверность всего рассказа.

Другой необыкновенный случай рассказывали батюшке очевидцы. Это уже происходило не в замке Грипсгольме, а в Стокгольме, в королевском дворце, 15 марта 1792 года, брат короля Густава III, герцог Зюдерманландский пошел в кабинет или библиотеку короля отдохнуть после обеда и забыл там свой шарф. Вечером, когда была пора отправиться в маскарад, он вспомнил про шарф и послал пажа или камердинера за ним в кабинет. По прошествии некоторого времени тот воротился, говоря, что никак не мог войти в комнату: замок у двери, должно быть, испорчен; ключ в замке, а повернуть никак нельзя. Герцог сам пошел и только тронул дверь, она отворилась; но он отскочил, ибо перед его глазами лежала на диване фигура мужская — вся в крови, которая текла из свежей раны. Лица не видать было; но ему казалось, что это или он сам, или король. Оправившись от первого впечатления, он подошел к дивану, но видение уже исчезло. Он схватил свой шарф и поспешил в маскарад. На этом маскараде брат его, король Густав III, был смертельно ранен из пистолета графом Анкарстремом; и раненого принесли для первой перевязки в тот самый кабинет и положили на тот самый диван, где брат видел его образ или тень, за несколько часов перед тем.

По случаю одной подробности этого происшествия, именно той, что дверь не мог отворить камердинер, а как скоро взял ключ герцог Зюдерманландский, она легко отперлась, батюшка рассказывал, что знатоки этого дела, шведы и шотландцы, ему говорили, что всегда так бывает: явление, привидение из духовного мира дается только тому, кто назначен судьбой для принятия этой тайны, «he who is fated», а для других оно остается недосягаемо, непостижимо. Не то ли бывает и вообще в области духовной? То, что дается каким-то внутренним откровением иным избранным, — и крепость веры, и понимание прекрасного, и творческая сила поэзии, и чутье в оценке людей, — все это недоступно, непонятно дюжинным натурам, которым нужна грубая осязательность для веры, математическая точность для понимания и очевидность открытых, топорной работы, пружин, для объяснения неуловимотонких движений ума и сердца, составляющих собою характер, то есть особенность каждого человека. О самих привидениях, о явлении умерших и о тех пророческих видениях, о которых англичане говорят; что идущие нам навстречу будущие происшествия бросают свою тень на землю перед собою, можно спорить и делать разные предположения; но совершенно отрицать их — точно ли благоразумно? Не все ли великое, не все ли духовное для человека необъяснимо?{11}