Кит МакКарти - Окончательный диагноз

• Название: Окончательный диагноз
• Автор: Кит МакКарти
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91181-571-4

Новые расследования паталогоанатома Джона Айзенменгера. «Окончательный диагноз», третий роман английского писателя Кита Маккарти, сюжетно продолжает его предыдущие книги («Пир плоти» и «Тихий сон смерти») и вовлекает постоянных героев авторского детективного цикла — Джона Айзенменгера, Елену Флеминг и Беверли Уортон — в новое запутанное и опасное расследование. Жестокое убийство Дженни Мюир, найденной в саду собственного дома с изъятыми внутренностями и мозгом, заставляет вспомнить о серии аналогичных убийств, потрясшей Лондон четырьмя годами ранее. Начавшееся следствие выявляет целую череду вопросов, ответы на которые волею обстоятельств предстоит найти героям книги. Как связано новое преступление с прежними? Кто из двух братьев-близнецов Пендредов в действительности повинен в предыдущих убийствах? И что из прошлого своей жены скрывает Джеффри Бенс-Джонс, респектабельный начальник медицинской службы Западной Королевской больницы? Меж тем убийства продолжаются, одно преступление накладывается на другое, образуя многослойную детективную интригу, венчающуюся неожиданным и леденящим душу финалом.

---

Гомер почувствовал, как в нем закипает возбуждение, а в голове начинает звучать лишь одно слово: «Да!» Он так и знал; картина повторялась, словно подчиняясь какому-то естественному закону.

Молл сделал еще несколько снимков. Блументаль поднял голову и посмотрел на Гомера.

— Вы это искали?

Циничности в его голосе было больше, чем раздражения. Даже если он и восхищался профессиональными навыками Гомера, это еще не означало, что тот ему нравился. Трудно сказать, ощущал ли это Гомер, или же это отношение терялось в море подобных, испытываемых к нему всеми его коллегами.

Гомер кивнул, и Блументаль со вздохом вернулся к бачку. Он нагнулся, что подчеркнуло сутулость его плеч, и отвернулся в сторону с выражением пресыщенности, красноречиво говорившим о том, что профессионалы не должны заниматься подобными делами.

Ему не сразу удалось ухватить мешок, но когда удалось, он поднял его, не прилагая почти никаких усилий, хотя тот явно был тяжел, о чем Гомер догадался по расплывавшемуся от самодовольства лицу доктора.

Блументаль опустил мешок на лист чистой зеленой бумаги, расстеленной судмедэкспертом. Как только мешок оставили в покое, он осел и со зловещей медлительностью начал расползаться в разные стороны. Молл сделал еще несколько снимков, а затем Блументаль нагнулся и принялся его разворачивать. Он нашел отверстие, расширил его (снова отвернувшись в сторону с выражением полного непонимания, что он здесь делает) и начал отгибать края мешка.

Содержимое показалось довольно скоро, что совпало с появлением тяжелого запаха и исчезновением большей части зевак. Запах был настолько сильным и отталкивающим, что казалось, он обладает физической плотностью. Он был знаком Гомеру, и тем не менее тот сделал несколько вдохов, чтобы убедиться в этом; привычный же к нему Блументаль отнюдь не проявлял радости от встречи со старым знакомым. Запах дополнял вид крови, из-под красных сгустков которой проступали все оттенки зеленого, серого и коричневого. Когда Блументаль расправил скатанные стороны мешка, обнажившееся содержимое стало напоминать какого-то фантастического гуманоида или большую личинку, склонившуюся набок, чтобы отдохнуть.

Гомер прекрасно знал, что это такое, и чувство внутреннего торжества, которое он испытывал, было явно неуместным. Впрочем, представшая перед всеми картина, похоже, его совершенно не трогала. Блументаль с грустью размышлял о состоянии человечества и с тем же чувством взирал на свой испачканный кровью костюм. Судмедэксперт тяжело дышала, отвернувшись в сторону. А офицеры полиции, отойдя на безопасное расстояние, стояли с открытыми ртами и закрытыми глазами. Когда же Блументаль мрачно осведомился: «Надеюсь, все понимают, что это значит?» — один из них зажал рот и бросился прочь.

Гомер кивнул. На самом деле это значило очень многое: лично для него — возмездие, для старшего инспектора Кокса (ныне находившегося в отставке) — чувство неловкости, и полное крушение — для Беверли Уортон. Однако Гомеру хватило ума не упоминать об этом, и поэтому он ответил:

— Это внутренние органы миссис Мюир.

Если Блументаля и удивили познания Гомера в области анатомии, он ничем этого не показал и просто подозвал Молла, стоявшего с еще более хмурым видом, чем обычно, чтобы тот сделал еще несколько снимков. Было видно, как Молл, выполняя эту просьбу, надолго задерживает дыхание.

— По крайней мере, вскрытие займет немного времени, — громко заметил Блументаль. — Самую тяжелую работу он уже сделал.

— А вы что тут делаете? — обернулся Гомер к наблюдавшим. — Хватит глазеть, идите искать.

Полицейские начали рассеиваться, и лишь Кули остался на месте.

— А что мы теперь ищем?

Гомер повернулся к Блументалю и мешанине внутренностей.

— Он здесь? — осведомился он.

Блументаль покачал головой.

— Значит, где-то здесь, сынок, вам предстоит найти мозг миссис Мюир, — пояснил Гомер Кули.

Мартин Пендред вез коляску по прямой линии с одинаковой и неизменной скоростью, как он делал это всегда. Его маленькая и хрупкая пассажирка пристально смотрела перед собой, что говорило либо о крайней сосредоточенности, либо о полной рассеянности. К ее правому предплечью была подсоединена капельница, а обнаженную кожу ее рук покрывали яркие пурпурные капли. Огромный синяк на локтевом сгибе левой руки свидетельствовал об обильных или неумелых внутривенных инъекциях; хотя лично Мартину он ни о чем не говорил.

Между санитаром и пассажиркой не наблюдалось никакого контакта — ни на вербальном, ни на зрительном, ни на обонятельном уровне. С таким же успехом они могли быть запрограммированными роботами, полностью лишенными рассудка и обреченными выполнять указания и требования, не имеющие к ним никакого отношения.

Даже когда Мартин свернул налево и вкатил кресло в рентгенологический кабинет, впечатление автоматизма не исчезло. Кресло вместе с пациенткой было препоручено заботам рентгенолога, что опять-таки произошло без какого-либо проявления эмоций, по крайней мере видимого: ни изменения выражения лица, ни движений головой, ни поджимания или выпячивания губ. Не подав никакого знака Вселенной, в которой он совершал перемещения, Мартин Пендред, выполнив свою задачу, двинулся обратно в комнату для санитаров.

Время от времени на его поясе оживала рация, начиная пародировать человеческую речь, и слова, уже искаженные элизией слогов, пропуском согласных и чудовищным издевательством над грамматикой, передавались этим устройством в таком измененном виде, что неопытный слушатель вряд ли смог бы в них что-нибудь уловить и воспринять передаваемые сведения. Впрочем, Мартин пропускал мимо ушей эти извержения звуков, эти послания с другой планеты; хотя у него была рация, он никогда ею не пользовался, не пользовались ею и другие, чтобы обратиться к нему.

Никто не заметил его появления в комнате для санитаров. Он медленно опустился в кресло и замер с выпрямленной спиной и неподвижным лицом, глядя в пустоту.

Заместитель старшего санитара (у старшего санитара был отдельный кабинет, откуда редко долетали признаки его существования или какой-нибудь деятельности), сидевший за столом в углу комнаты, с усталой снисходительностью посмотрел на Мартина. Его физиономия без преувеличения походила на непропеченный пудинг с изюмом — рыхлая бледная кожа напоминала сырое тесто, а покрывавшая ее целая сеть темных родинок вызывала ассоциации с сушеным виноградом. Обязанностей у него было мало, и он с удовольствием предавался ничегонеделанию. В целом он был вполне доволен своей судьбой.

Однако лишь в целом, поэтому он предался изучению Мартина Пендреда.

Мартин работал санитаром уже три года, то есть тридцать шесть месяцев, и за это время ни разу не проявил какого бы то ни было энтузиазма. Он честно выполнял свои обязанности, и никто никогда на него не жаловался. Однако, несмотря на это, трудно было иметь дело с эмоциональным, интеллектуальным и духовным вакуумом, который представлял собой Мартин Пендред.

В среде санитарного персонала больницы царили доброжелательные отношения. Санитары считали себя угнетенной и недооцененной группой, которую вечно обвиняют во всех бедах и никогда не хвалят за выполняемую работу. Их объединяла эта несправедливость. А потому, хотя между кем-то из них и возникали иногда вспышки недоброжелательства, в целом в их комнате всегда царила атмосфера добродушия, пусть даже несколько грубоватого.

Появление среди них Мартина, который редко открывал рот, если к нему не обращались, да и в этих случаях предпочитал отделываться односложными ответами, никогда не смеялся и упорно сидел в одном и том же кресле, с отсутствующим видом глядя в одну точку, если ему не нужно было выполнять свои обязанности, существенно нарушило эту атмосферу. К тому же у Мартина была своеобразная репутация. Он был братом-близнецом Мелькиора, который стал известен беспрецедентно жестокими убийствами. Поэтому неудивительно, что среди санитаров бытовало мнение о нежелательности подобного коллеги, особенно учитывая его странности.

И лишь в последнее время они научились его игнорировать и делать вид, что забыли о том, как он поступил с Баддом.

В общем-то Бадд заслуживал, чтобы его проучили, — он был груб, а порой и жесток, но то, как с ним поступил Мартин, не укладывалось ни в какие рамки. Здесь все сходились во мнении. И Мартина Пендреда спасло от увольнения лишь то, что Бадд его намеренно спровоцировал.

Однако с тех пор никто не пытался шутить с Мартином или оскорблять его. Во всем остальном же он проявлял пунктуальность, и на него можно было положиться.

И тем не менее заместитель старшего санитара взирал на него с внутренней дрожью, и каждый раз при виде Мартина тело его покрывалось мурашками.