Виктор Астафьев - Прокляты и убиты. Книга вторая. Плацдарм

• Название: Прокляты и убиты. Книга вторая. Плацдарм
• Автор: Виктор Астафьев
• Жанр: Современная проза

---

Под навесом яра прижало белесый чад разрывов, угарно-вкрадчивым духом тротила забивало дыхание. Но от реки, от взбаламученной воды наплывала холодная сырость. По камешнику, по прибрежной осоке, проявляясь блеском во тьме, начала проступать холодная роса. Сделалось легче дышать, ненадолго обозначились вверху предутренние, мелко мерцающие звезды и ноготок луны. Явление Божиих небес потрясло людей на плацдарме своей невозмутимостью и постоянством. Многим уже казалось, что все в мире пережило катастрофу, все перевернулось вверх тормашкой, рассыпалось, задохнулось и само небо истекло. А оно живо! Значит, и мир жив! Значит, оторвало от земли, будто льдинку, клок этого желто-бурого берега и несет в гибелью веющее пространство.

– Морось пошла, туману Бог даст, – ворковал поблизости вологодский мужик, – ну и што, што месяц. Осень на дворе, холод на утре. Будет, будет морок…

Майор Зарубин угрелся, начал задремывать под говорок общительного белозерского мужика, но опять поднялась заполошная стрельба, послышалось: «Да не палите вы, не палите, дураки!»

Загрохотали кованые каблуки ботинок по камешнику в речке. С немецким постоянством полоснуло по камням, взвизгнули пули, взъерошило воду в реке. Дежурный пулеметчик бескапустинцев, а им оказался Леха Булдаков, врезал ответно по огоньку немецкого пулемета – в пойме послышался собачий вой.

– У бар бороды не бывает! – удовлетворенно молвил пулеметчик.

Финифатьев, только что взывавший к Богу, ласково запел:

– Так их, Олеха! Так их, курвов!

Булдаков тут же потребовал у Финифатьева закурить. Он всегда, как только начальник его похвалит, немедленно требует от него вознаграждения.

– Где жа я те курево-то возьму, Олеха?

– Не мое дело! Ты – командир. Обеспечь! Пользуясь замешательством, возникшим на ближней огневой точке противника, ручей перебежало несколько человек. Треск и скрип слышно было – вроде бы как крутилась связистская катушка. Человек бухнулся в нишу к майору.

– Мансуров?

– Я. Жив. Все живы. Вы, товарищ майор, как? – увидев, что майор поднят повыше, лежит в норе на полынной подстилке и в сухой шинели, Мансуров удовлетворенно произнес: – Добро! Вот это добро! – Сам же, повозившись на земле, по-деловому уже доложил: – Товарищ майор, связь с командиром полка установлена. Пехота дала конец. И еще я прикрытие привел, небольшое, правда…

– Да! – вскинулся майор Зарубин, забыв, что он в норе, и ударившись об осыпающийся потолок, толкнулся боком во что-то твердое, от боли все померкнуло у него в глазах.

Мансуров, стоя с протянутой трубкой, нашарил майора в норке.

– Да лежите вы, лежите. Полковник ждет. Майор принял холодными, дрожащими пальцами железную трубку с деревянной ручкой и на лету, на ходу уяснил: старый трофейный аппарат, – и, прежде чем нажать на клапан, прокашлялся и с неловкой мужицкой хрипотцой начал:

– Ну, Мансуров! Ну, дорогой Иван, если выживем…

– Да что там? – отмахнулся Мансуров, – скорее говорите.

Полковник Бескапустин, как выяснилось, был от ручья не так уж и далеко, и от немцев близко – метрах в двухстах всего. Сплошной линии обороны нет, да в этих оврагах ее и не будет. Сперва немцы забрасывали штаб гранатами. Комполка с остатками штаба устроился на глиняном уступе – и Бог миловал – ни одной гранаты на уступ не залетело, все скатываются на дно оврага, там и рвутся. Но по оврагам валом валит переплавляющееся войско, немцы боятся застрять на берегу, остаться в тылу, отходят – к утру будет легче.

– Словом, медведя поймали. Надо бы шкуру делить, да он не пускает, – мрачно пошутил комполка Бескапустин.

Майор Зарубин доложил о себе. Оказалось, что находится он с артиллеристами и подсоединившимися к ним пехотинцами, если смотреть от реки, – на самом краю правого фланга плацдарма и, вероятно, его-то правый фланг в первую очередь и шуранут немцы – чтобы не дать расширяться плацдарму за речку Черевинку. Пехоту же, просачивающуюся по оврагам, немцы всерьез не принимают, знают, что с боеприпасами там жидко, и вообще, немцы, кажется, собою довольны – считают переправу сорванной и скинуть в воду жиденькие соединения русских собираются, как только отдохнут-передохнут.

– А нам бы баркас, барка-ас к берегу просунуть! – простонал Бескапустин. – В нем наше спасение. Что мы без боеприпасов? Прикладами бить врага лишь в кино сподручно.

– Ваш сержант Бога молит о тумане, коммунист, между прочим, и потому его молитва действенна.

– Ой, майор, майор, шуточки твои… Как бы тебя на ту сторону отправить?

– Это исключено. У меня в полку нет заместителя, я сам заместитель. Да и плыть не на чем. Говорите наметки на карте. Сигналы ракет те же? Я должен знать, где сейчас наши.

Бескапустин передал данные, в заключение фукнул носом:

– Как это не на чем плыть? У вас же лодка!

– О, Господи! Лодка! Посмотрели бы на нее…

– А, между прочим, почти все наши славяне о ней знают – это такая им моральная поддержка.

– Ладно, полковник. Как Щусь? Как его группа?

– Там все в порядке. Там задача выполняется четко. В это время в том месте, откуда говорил полковник Бескапустин, поднялась пальба, сыпучая, автоматная. Но щелкали и из пистолета, ахнул карабин.

– Стоп! Не стрелять! Что за банда? – забыв отпустить клапан трубки телефона, заорал Бескапустин, – фашистов тешите? Темно! Темно! А нам светло?! Докладывайте!

Телефон замолк. Не отпуская трубки от уха, майор попросил развернуть ему карту и посветить фонариком. И хотя свет фонарика только мелькнул, тут же на берег с шипением и воем прилетело несколько мелких мин, часть из них разорвалась в воде, пара, по-поросячьи взвизгнув, жахнула на камнях, и какому-то стрелку до крови рассекло лицо каменной крошкой, работать-то все равно надо было.

– Осторожнее с огнем, робяты! – предупредил Финифатьев. – Не сердите уж его, окаянного. Он и без того злобнее крысы…

Неловко ворочаясь в щели, тыча пляшущим циркулем в намокшую карту, майор производил расчеты. Мансуров с тревогой наблюдал, как подсыхает, вроде бы меньше делается лицо майора, под глазами, над верхней губой и у ноздрей, на лице уже и земля выступает.

«Пропадает Александр Васильевич… пропадет, если застрянем здесь…»

Набросав цифры расчетов на розовенькой, тоже мокрой бумажке, майор бессильно отвалился на земляную стену щекой.

– Вызывай наших, Мансуров. Я пока отдышусь маленько.

Но, удивительное дело, как только майор заговорил с начальником штаба полка Понайотовым, начал передавать координаты, делать наметки переднего края, голос его окреп, все команды были кратки, деловиты, веками отработанные артиллерией, и после, когда Зарубин говорил с командирами батарей своего полка и с командирами девятой бригады, заказывая артналет на утро, чтобы под прикрытием его утащить с отмели баркас, то и вовсе не угадать было, что он едва живой. Но комбриг девятой хорошо знал Зарубина и, когда кончился официальный разговор, спросил:

– Тяжело тебе, Александр Васильевич?

Майор Зарубин насупился, запокашливал:

– Всем здесь тяжело. Извините, мне срочно с хозяином надо связаться. Чего-то у них там стряслось…

– Все мы тут не спим, все переживаем за вас.

Командир девятой бригады не был сентиментальным человеком, на нежности вообще не гораздый, и если уж повело его на такое…

– Спасибо, спасибо! – перебил комбрига Зарубин. – Всем спасибо! Если бы не артиллерия… – майор знал, что во всех дивизионах, на всех батареях сейчас телефонисты сняли трубки с голов, нажали на клапаны: все бойцы и командиры бригады слушали с плацдарма тихий голос заместителя командира артполка, радуясь, что он жив, что живы хоть и не все, артиллеристы-управленцы исправно ведут свое дело, держатся за клочок родной земли за рекой, с которого, может быть, и начнется окончательный разгром врага. Если он тут не удержится, то негде ему зацепиться, до самой до Польши, до реки Вислы не будет больше таких могучих водных преград.

– Слушай! – возбужденно закричал Бескапустин Зарубину. – Все ты, в общем, правильно наметил, остальное уточним утром. Сейчас главное – не бродить и по своим не стрелять. Твои художники-пушкари напали тут на нас! И чуть не перестреляли…

– Какие пушкари?

– Да твои. Они, брат, навоевались досыта, у немцев в тылу были, все тебя искали. Во, нюх! Один из них как узнал, где ты и что ранен, чуть было не зарыдал…

Ох и не любил майор Зарубин весельчаков и говорунов, да еще когда не к разу и не к месту. Происходя из володимирских богомазов, обожал все вокруг тихое, сосредоточенное, благостное и оттого не совсем вежливо оборвал полковника:

– Дайте, пожалуйста, старшего.

– Даю, даю. Вон руку тянет, дрожмя дрожит, художник. Больше фашиста тебя боится.

«Да что это с ним? – снова поморщился майор Зарубин, слушая трескотню комполка, – отчего это он взвинчен так? Уж не беду ли чует?»