Свен Хассель - Легион обреченных

• Название: Легион обреченных
• Автор: Свен Хассель
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9533-3098-5

Ужасная изнанка Второй мировой войны и трагические судьбы воевавших на ней солдат многократно описывались в мировой и отечественной литературе. Но не так много произведений описывало тяжкий путь бойцов, сражавшихся в штрафных подразделениях. Были такие части и в германской армии. И, как обычно, им доставалась самая грязная и трудная работа — наступать первыми, а отступать последними. Лишь немногим удалось выжить в аду Восточного фронта…

Этот роман — первый из серии книг датского писателя С. Хасселя, воевавшего в рядах штрафного танкового полка германского вермахта. Автобиографический по форме, он обличает преступность этой войны и тех, кто ее развязал.

---

Я так и не смог понять, насколько Штольпе ненормален; но его понимание приятного и полезного было безупречно; Барбара очень радовалась тому, что он взял меня под свое крылышко и ободряет своими безумными идеями, которые обладали невероятным свойством приводить к раздобыванию госпитального спирта.

Когда я обрел способность вставать, мне дали кресло-каталку, потому что я был все еще почти парализован, и Штольпе с удовольствием возил меня. Кресло оказалось очень кстати, особенно когда мы отправлялись в театр или в другое место, где требовалось стоять в очереди. Штольпе прямиком ввозил меня в один из проходов, потом садился рядом; там как раз хватало места для двоих.

Кроме того, мы очень развлекались, когда кто-то третий возил нас по красивым улицам Эгера или Праги, а мы сидели бок о бок, с улыбкой принимая сочувственные взгляды молодых дам. Это привело к тому, что нас однажды пригласили на большую вечеринку, где присутствовало несколько пожилых немецких и словацких офицеров. Они и светские пражанки растрогались чуть не до слез, увидев нас, удобно сидевших в одном кресле: Штольпе в серо-зеленом егерском мундире, с громадным эдельвейсом на кепи, и меня в черной форме танкиста, с беретом набекрень. Чего только они не старались сделать для нас! Наши карманы были набиты всевозможными деликатесами, которыми мы потом поделились с другими пациентами в палате. Они даже сфотографировали нас на память о том случае, когда егерь и танкист сидели в одном кресле.

Однажды нам не повезло — несколько этих добросердечных матрон увидели меня и Штольпе в импровизированных гонках на креслах-каталках, только тут Штольпе не сидел в кресле, а бежал, толкая его, со всех ног. После этого нас больше не приглашали на вечеринки.

Когда потребовались деньги и развлечения, Штольпе позвонил своей подружке, жене штандартенфюрера СС, жившей в Нюрнберге.

— Привет, моя старая услада, — радостно закричал он в телефонную трубку, заставив всех в почтовом отделении обернуться к нему. — Как там этот бродяга? Дома он? Нет? В России, да? Самое место для него! Слушай, старая кобыла, я узнал одну новую позу, и если тебе интересно, давай, приезжай. Но эта поза требует большого напряжения, так что, если не сможешь привезти чего-то очень укрепляющего, можешь не беспокоиться. Только не вези этого портвейна; я всегда говорил, что бродяга купил скверную партию. Сама его пей. Ну, я не могу болтать с тобой весь день. Жду в два тридцать две.

И вместо того чтобы положить трубку, бросил ее, она болталась, и несколько секунд из нее раздавался протестующий смех. Две девушки засмеялись, все остальные в этом скучном месте с трудом скрывали веселье. Потом мы встали в очередь, купили почтовую марку, и Штольпе прилепил ее на лоб полицейскому. Тот воспринял это добродушно.

К моему удивлению, на другой день в самом деле приехала пожилая супруга штандартенфюрера, привезла множество купленных на черном рынке бутылок и лакомств. Они с Эрнстом провели два часа в номере отеля, потом он отправил ее обратно в Нюрнберг, сославшись на нехватку времени. После ее отъезда вся палата напилась вдрызг винами и ликерами, которые она привезла.

Однажды Штольпе исчез. Его отправили в специальный госпиталь. Через неделю я получил от него открытку:

«Нюрнберг, цирк, 18 апреля 1944 г.

Дорогой Свен.

В какое дерьмо я угодил! Курить запрещается. Выходить запрещается. Я украдкой хожу в туалет и чертовски боюсь в один прекрасный день узнать, что и это запрещается. До вчерашнего дня ел под кроватью, потом медсестра объяснила, что это не запрещено. Все двери запираются, только туалетная широко открыта. На всех окнах железные решетки, вот только не знаю, зачем — чтобы мы не удрали оттуда, или чтобы никто снаружи не влез к нам.

С приветом Эрнст Сумасшедший».

КОМАНДИР РОТЫ

— Дорогая!

— Дорогой! О, Свен, как я рада снова видеть тебя. Я очень тосковала по тебе.

— И я по тебе, Барбара. Давай мне один из чемоданов. Машина нас ждет. Есть хочешь?

— Конечно.

Поев, мы поехали в отель, там она приняла ванну и устроила получасовой отдых. Как ни странно, мы не бросились друг другу в объятья. Мы были просто очень рады, нам и без этого было хорошо и легко на душе. Таким спокойным я не бывал уже несколько нервотрепочных месяцев. Нам нужно было многое сказать друг другу. Другое не убежит. Мы поехали в Потсдам, там пообедали и погуляли, держась за руки, по парку в Сан-Суси.

Над Берлином раздавался грохот и рев большого воздушного налета. Барбара испуганно прижималась ко мне, когда мы стояли, глядя на пламя и дым над Нойкельном. Бомбардировщики волна за волной заходили на город, чтобы сбросить свой груз.

Внезапно раздался пронзительный вой. Я тут же повалил Барбару и бросился на землю рядом с ней. Еще одна бомба с визгом пошла вниз. Барбара подскочила и, совершенно обезумев от панического страха, с криком побежала по дороге.

Я вскочил и помчался за ней, крича:

— Барбара, бросайся на землю! Барбара! Барбара!

Пронзительный вой заставил меня броситься в канаву. Сверху дождем посыпалась земля. Я полежал несколько секунд, потом встал. Барбары не было.

Нашел я ее метрах в двухстах. Тело лежало на дороге в кровавой луже.

Я ничего не соображал, ничего не видел, не слышал сигнала «отбой тревоги». Остановилась какая-то легковая машина. Человек в форме усадил меня в нее. На заднем сиденье лежал плед, и в нем моя Барбара.

Меня раздели. Врач сказал что-то о шоке. Чья-то рука легла мне на запястье, мягкая рука, сжавшая его легко, нежно как рука Барбары — Барбары, которую убили.

Меня отправили обратно в полк обер-лейтенантом, командиром своей старой роты. Фон Барринг стал оберстлейтенантом и командиром батальона. Из начального личного состава в полку оставались только оберст Хинка, фон Барринг, Старик и я. Старик теперь был обер-фельдфебелем.

Однажды в холодный, хмурый, дождливый день Старик и я возвращались с передовой. На последнем отрезке пути к нашей деревне мы шли по железнодорожному полотну. И были уже у временной станции, где находился большой склад боеприпасов, когда в воздухе раздался жуткий знакомый свист. Старик толкнул меня вниз головой в канаву, потом бросился туда сам.

В течение получаса казалось, что наступил конец света. Стоял вой, грохот, гром нескончаемой череды взрывов. Слепящее пламя взлетало в воздух со звуком, напоминавшим щелканье кнута. Целые ящики снарядов разлетались, взрываясь, во все стороны. Две вагонетки взлетели в воздух и упали в поле метрах в ста пятидесяти. Целая ходовая часть большого товарного вагона пробила стену депо и с грохотом упала неподалеку от меня. Две высокие заводские трубы рухнули. Одна как будто переломилась одновременно в нескольких местах. Другая медленно кренилась и в туче растворной пыли повалилась на землю. Все дома на широком пространстве были стерты с лица земли.

Наступившая тишина была страшной. Я медленно овладел собой, встал и огляделся. Старик лежал в двух шагах от меня.

— Ну, Старик, пойдем, что ли? Жутко было, а?

Ответа не последовало.

Обе ноги перебиты, левое бедро превратилось в кровавую кашу, плечо мало чем отличалось от него.

Я положил голову Старика себе на колени и шарфом утер пот с его лба.

— Старик, дружище, — зашептал я, — дотянешь до перевязочного пункта, если понесу?

Он на секунду открыл глаза.

— Старику конец, Свен. Давай останемся здесь, подержимся за руки. Ждать недолго. Сунь мне в рот сигарету, если у тебя есть.

Я зажег сигарету и вставил ему между губ. Говорить Старику было больно.

— Потом ты напишешь жене и детям, так ведь? Ну, сам знаешь, как: пуля в висок, никакой боли… Да мне и не очень больно, только дергает в спине, когда говорю… Трубку и нож возьми себе; остальное отправь домой вместе с двумя письмами в моей записной книжке.

Какое-то время он лежал молча, закрыв глаза, а меня пронзала острая боль. Я поднес ему к губам фляжку.

— Старик, тут шнапс. Попробуй немного выпить.

Он сделал кое-как два глотка и снова открыл глаза.

Хрипло прошептал:

— Больше всего мучает, что оставляю тебя одного. Надеюсь, ты сможешь вернуться в свою маленькую страну, где чувствуешь себя дома и о которой рассказывал так много хорошего.

Когда все было кончено, я взвалил его на плечо и, оскальзываясь, тяжело потащился по слякоти. Я плакал, скрипя зубами в бессильной ярости, когда оскальзывался, пот бежал у меня по шее, хриплое дыхание было горячим.

Русские хозяева дома в изумлении уставились на меня, когда я, шатаясь, внес мертвого товарища в комнату и положил на кровать. Потом пошел в дом напротив к фон Баррингу.