Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4

• Название: Падение царского режима. Том 4
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: История
• Год: 1925

Четвёртый том "Падения царского режима" содержит письменные показания последнего министра внутренних дел А. Д. Протопопова, а также исполняющего должность директора департамента полиции, позже товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого.

---

Проведя, при посредстве ген. Ушакова, чрез кн. Голицына одобренную государыней мысль о выделении Петрограда в особый административный район, не находящийся в сфере подчинения главнокомандующему ген. Рузскому, которому Протопопов ставил в вину тяготение к Государственной Думе и близость к А. И. Гучкову, лишенному в последнее время права въезда в действующую армию, Протопопов добился передачи прав главнокомандующего по г. Петрограду начальнику петроградского военного округа ген. Хабалову, с которым его сблизил Ушаков — старый товарищ Хабалова, установив притом непосредственную близкую служебную связь с помощником ген. Хабалова по гражданской части сенатором Плеве, проведенным, при его содействии и вследствие давних хороших отношений к Плеве со стороны И. Г. Щегловитова, в государственный совет в число присутствующих членов последнего. Благодаря этой мере Протопопов рассчитывал на наличие в своих руках достаточных средств для подавления возможности каких-либо волнений в Петрограде. Эту уверенность я в нем видел даже 28-го февраля[*], когда уже были заметны серьезные признаки принявшего угрожающую форму рабочего движения в Петрограде. Зайдя в этот день в третьем часу к Протопопову по частному делу и встретив в секретарской части сенатора Бельгарда и Сазонова, бывшего редактора «России», пришедшего к Протопопову с просьбой о пропуске цензурою его мемуаров, я воспользовался 5-минутным переговором с Протопоповым по своему делу и, прощаясь, спросил у него о положении столицы, на что он уверенно и спокойно мне ответил, фразою: «мы еще поборемся» и добавил мне, что пулеметы уже пришли; из этого я вывел заключение, что Протопопов подготовлен ко всяким неожиданностям, выработав вполне определенный план не только обороны, но и твердого подавления беспорядков. В этот раз я в нем видел гораздо больше уверенности в себе, по сравнению с предыдущим моим свиданием с ним вечером 11-го февраля, когда он находился в нервном состоянии, ожидая в Петрограде крупных беспорядков 14 февраля, о чем он мне и передал, получив при мне, по этому поводу, доклад директора департамента полиции А. Т. Васильева, составленный на основании данных, представленных ген. Глобачевым. Познакомив меня в общих чертах с этим докладом, Протопопов обратился ко мне с просьбою сообщить ему в подробностях о тех мерах, которые я предпринимал, в свою пору, в предупреждение возможности появления в центре столицы массовых демонстративных выступлений рабочих. Указав ему на трудность его положения в данном случае, когда предлогом для готовившейся демонстрации был выставлен объединявший лозунг недовольства правительственными мероприятиями по борьбе с дороговизной, я сообщил ему сущность основных распоряжений, отдаваемых мною в таких случаях, а затем, считаясь с данными означенного доклада, спросил у него, существует ли у него уверенность в содействии администрации со стороны войсковых частей местного гарнизона и, на случай крайней надобности, порекомендовал ему призвать в столицу донских казаков, для которых наказной атаман гр. Граббе, находившийся в ту пору в Петрограде, исходатайствовал несколько новых льгот. Относительно местного гарнизона Протопопов мне указал, что у него имеются сведения тревожного характера лишь в отношении Новочеркасского и Волынского (если я не ошибаюсь) полков и, затем, отметил себе для памяти о вызове донских казаков. Говорил ли мне в этот раз Протопопов об имеющихся в распоряжении администрации пулеметах, я не помню в точности, но 1 и 2 марта лично мне и семье пришлось испытать несколько обысков, вплоть до доставления меня под караулом в комендантский участок, до той поры, пока дозорным местным воинским караулом не были обнаружены на чердаке 7 этажа того дома, где я жил (Бассейная, 60), двое городовых, стрелявших из пулемета в проходившие воинские части и в проезжавшие военные автомобили.

Если Протопопов несколько и отошел в последнее время от ген. Курлова, то отношения его с А. Т. Васильевым, Красильниковым и с тибетским врачом Бадмаевым остались ровны до переворота. В Васильеве, с которым он сблизился благодаря Курлову и Бадмаеву, Протопопов, как он мне об этом лично передавал, ценил, главным образом, исключительную преданность его личным интересам, в жертву которых Васильев в последнее время принес даже свои старые дружеские связи с П. Г. Курловым. Что же касается своего однополчанина, друга Курлова, — Красильникова, то Протопопов вошел с представлением о пожаловании его вне правил чином действительного статского советника, за его, как мне сообщал Протопопов, услуги в деле раскрытия в Швеции немецкой шпионской организации, направленной против России; в детали этого дела Протопопов меня не посвящал, и я, в свою очередь, не решился расспрашивать его о подробностях, предполагая, что, в данном случае, Красильников помогал Протопопову в затушевании Стокгольмского инцидента, причинившего ему много осложнений и личных неприятностей, так как я знал, еще в бытность свою товарищем министра внутренних дел, от полк. Ерандакова, что им в распоряжение генерального штаба были представлены данные о сконцентрировании в руках германского посла в Швеции фон-Лицениуса[*] главного руководительства германским шпионажем, сосредоточенным, главным образом, в Петрограде.

Переходя к отношениям Протопопова к врачу Бадмаеву, я должен пояснить, что я лично с последним познакомился только во время моей службы при А. Н. Хвостове, когда Бадмаев был у меня несколько раз с просьбами: 1) о поддержании Курлова после отстранения его ген. Рузским от должности прибалтийского генерал-губернатора, 2) о скорейшем утверждении устава проектированного им союза активной борьбы молодежи, 3) о назначении зятя его, непременного члена минского губернского присутствия, Вишневского вице-губернатором, и 4) о воздействии на петроградского губернатора относительно находившегося на разрешении петроградского губернского правления спора Бадмаева с его гражданскою женою по поводу переноса в фамильный склеп Бадмаева умершего сына его после того, как чины уездной полиции отняли у Бадмаева и его служащих тайно ночью выкопанный им из могилы гроб покойного для помещения его в означенном склепе. (Переписка об этом деле имеется в департаменте полиции.) Ни по одному из этих дел я не мог быть полезным Бадмаеву, в виду чего он, после моего ухода от должности, прервал знакомство со мною. Протопопов пользовался издавна, повидимому, вследствие указаний Курлова, медицинскими советами Бадмаева и несколько раз даже находился на продолжительном лечении в санатории Бадмаева, но в феврале 1917 г. прибегал уже к помощи проф. академика Бехтерева, отнюдь не прерывая своих прочно установившихся хороших отношений с Бадмаевым. Не знаю, помог ли Протопопов Бадмаеву в последнем деле, по поводу которого Бадмаев обращался ко мне, но в отношении служебного повышения его зятя Протопопов желание Бадмаева исполнил, назначив Вишневского на должность минского вице-губернатора. Из разговоров с Бадмаевым я вынес впечатление, что ему было известно многое из закулисных сторон придворных влияний, при чем он мне подчеркивал о полученном им разрешении в нужных случаях прибегать к посылке частных своих письменных докладов во дворец.

Я уже отметил проявленную Протопоповым некоторую подозрительность в отношении меня, заставившую лично меня, в последнее время, даже сократить свои визиты к Вырубовой и свидания свои с Распутиным и побудившие меня прибегнуть, помимо Протопопова, к другим влиятельным знакомствам в глубоко волновавшем меня вопросе об изменении отношения ко мне государя. Более доверчивый тон сношений со мною Протопопов установил лишь в последнее время, с начала 1917 года, когда было решено поставить снова на суд дело Манасевича-Мануйлова, и понадобилось особое, с моей стороны, воздействие на последнего, в виду возникшего у Вырубовой опасения в том, что Мануйлов, обезкураженный возбуждением о нем дела, которое он имел основание считать ликвидированным, увидит в этом перемену в отношении себя после смерти Распутина и прибегнет, в интересах защиты, к каким-либо неожиданным на суде выступлениям, которые могут приподнять завесу на его роль при Распутине, Штюрмере и владыке митрополите. Передавая мне означенную просьбу Вырубовой, за исполнение которой Вырубова впоследствии меня благодарила, Протопопов сообщил мне в подробностях о той роли, которую сыграл Мануйлов в деле возбужденного комиссией ген. Батюшина обвинения гр. В. С. Татищева в государственной измене, — единственно лишь под влиянием недовольства за привлечение Мануйлова, состоявшего сотрудником комиссии, зятем Татищева к суду и желания опорочить показания Татищева и И. С. Хвостова. Затем, Протопопов просил меня выслушать гр. В. С. Татищева и, насколько возможно, выяснить, не предполагает ли комиссия Батюшина, в преследовании поставленной ею по делу Мануйлова цели, принять какие-либо репрессивные меры в отношении Татищева. К этому времени, как я уже показывал, я достаточно ясно отдавал себе отчет о личности Мануйлова; что же касается дела Татищева, то, хотя оно меня лично до того момента мало интересовало, тем не менее, как из слов Мануйлова, так и полк. Резанова и прапорщика Логвинского, производившего по этому делу расследование, я не мог не вынести того впечатления, что выводы Протопопова были вполне правильны. Кроме того, интересуясь результатами произведенного, по поручению комиссии, обыска в Москве в соединенном банке с точки зрения того, не обнаружен ли был там архив А. Н. Хвостова с материалами о Распутине, я знал от Мануйлова и Логвинского, что обыск был сделан преднамеренно перед процессом Мануйлова, с целью скомпрометировать Татищева, о чем я передал Протопопову во время упомянутого выше моего с ним разговора. Когда, затем, ко мне пришел Татищев, то я был поражен тем нервным подавленным состоянием, в каком он находился вследствие возведенного на него комиссией Батюшина обвинения в связи с делом Мануйлова. Посвятив меня в подробности тех своих коммерческих предприятий, в которых комиссия нашла признаки совершенного гр. Татищевым государственного преступления, Татищев дал мне, на основании собранных им лично сведений, характеристику прапорщика Логвинского, рисовавшую деятельность последнего с далеко не безупречной стороны, как человека, поставившего себе целью, пользуясь привилегированным положением в комиссии, составить себе состояние путем застращивания, после ареста Рубинштейна, банковских деятелей возможностью обнаружения в их деятельности наличности торгового шпионажа и использования их услуг в деле биржевых его, Логвинского, операций. В виде примера, гр. Татищев указал мне на то, что Русско-Азиатский банк, под влиянием означенных причин, не рискнул отказаться от предложенных ему Логвинским своих услуг по юрисконсультской части. Ту же самую характеристику Логвинского дал мне впоследствии и Н. Ф. Бурдуков, имевший большие знакомства в финансовом мире. Затем, когда я завел разговор о Логвинском с полк. Резановым, который подкупал меня своею откровенностью со мною, то и он не скрыл от меня своего разочарования в Логвинском и сожаления о том, что ген. Батюшин, в последнее время, подпал под сильное воздействие Логвинского, которое может отразиться на служебной карьере Батюшина. При этом Резанов мне добавил, что он лично считает Логвинского виновником некоторого охлаждения, последовавшего со стороны ген. Батюшина к нему, Резанову; наконец, на мой вопрос о виновности гр. Татищева полк. Резанов сообщил мне, что, хотя он и знаком с деталями этого дела, однако, по тем разговорам, которые ему пришлось слышать по этому поводу в комиссии, он не видит в этом деле наличия преступления по ст. 108 ул. Вместе с тем, Резанов, в объяснение последовавшей в отношении его перемены со стороны Батюшина, рассказал мне о состоявшемся переводе его из комиссии в распоряжение штаба главнокомандующего ген. Рузского без особого протеста ген. Батюшина, причем причиною этого он считал свое расхождение с Батюшиным в оценке данных произведенного им дознания по делу Д. Рубинштейна, коему он не нашел возможным предъявить обвинение по ст. 108 улож., в виду чего и отказался подписать журнал комиссии о предании Рубинштейна суду. В заключение Резанов, смеясь, добавил, что он с охотою, по окончании войны, выйдя в отставку, взялся бы выступить на суде в качестве защитника Рубинштейна по этому делу.