Илья Тё - Евангелие от Ники

• Название: Евангелие от Ники
• Автор: Илья Тё
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Альтернативная история
• ISBN: 978-5-9942-0694-2

Только империя, единое планетарное правительство, спасёт человечество от бесконечных распрей в эпоху высоких технологий, ведущих к гибели цивилизации.

Об этом знает Каин — странное существо в обличье робота, оживившее последнего, чудом сохранившегося жителя Земли. Каин видел много миров, где жители упустили возможность создать планетарную империю до вступления в технологическую эру — и потому погибли в пожарах термоядерных войн.

Каин умеет открывать двери в прошлое. И с его помощью последний землянин Ники получает второй шанс для своей планеты. Он сможет попытаться ещё раз сделать то, что не смогли его предки — объединить планету и сохранить цивилизацию.

Мощной рукой императора… Всея Земли.

---

Со страшным стоном, состав вонзился в завал, бревна раскидало как щепки, — брызгами в стороны, расплескивая мимо окон. В то же мгновение, мир вокруг сотряс страшный, неописуемой силы удар. Меня подкинуло в воздух, ударило в стену, вернуло обратно, чуть не вывернув ноги, и лихорадочно затрясло. Тряска эта продолжалась несколько страшных мгновений. Локомотив нешуточно дернулся, подпрыгнул, встряхнулся, но на рельсах, слава богу, многотонное чудовище устояло.

Вцепившись в спасший меня железный поручень, совершенно обалдевший от ужасающего таранного удара, я лихорадочно осмотрелся по сторонам. Все машинисты — стояли. Однако Фредерикс, примостившийся от меня с краю, едва зацепившись за ручку входной двери, брыкнулся в воздухе и буквально вмялся в стекло. Каленка треснула вокруг него широкою паутиной, но все-таки удержала бедного царедворца внутри локомотива.

Мы с Санычем втащили Министра Двора в салон и положили на диван. Выглядел он страшно — вВ кровавых ошметках, с синим лицом и в изодранной битыми сколами одежде., мы с Санычем втащили Министра Двора в салон и повалили на пол.

— Ушли, в божью матерь! — радостно заорал машинист, совершенно не обращая внимания на порезавшие руки осколки и императорскую особу. Однако тут же одумался и заявил по спокойней:. — Получилось, Государь. Получилось!

Станция Дно, все еще вспыхивая за нами ружейными залпами и пулеметным треском, медленно таяла за заснеженными холмами.

3 марта 1917 года.

Станция Юрьев (Дерпт).

Командующий Шестой армией Северного фронта генерал-лейтенант Бонч-Бруевич формально подчинялся Рузскому. Однако то ли личное знакомство с Ниловым сыграло важную роль, то ли, генерал-лейтенант вовремя одумался, узнав про наш прорыв с Дна, но орудийными залпами бронепоезд в Юрьеве никто не встречал. Впрочем, пулеметы и броневики предусмотрительно расставили вдоль железнодорожного полотна. Может просто для безопасности? Совершенно обычно, как на десятках станций перед визитом к Рузскому, на станции Юрьев выстроились встречающие армейские офицеры. Вдоль путей шумели радостные, возбужденные приездом монарха рядовые стрелки и даже местные гражданские обыватели.

Тем не менее, встретил нас Бонч-Бруевич достаточно необычно.

— Что происходит, Государь? — без лишнего пиетета, обратился он ко мне, едва отдав честь и поздоровавшись. — Я только что получил от Рузского телеграмму. Ознакомитесь?

С этими словами он протянул мне телеграфный листок с краткой вклейкой:

«Бронепоезд Государя Императора немедленно задержать, используя любые средства.

РУЗСКОЙ»

Вероятно, это баловался с аппаратом ротмистр Лавиновский.

— Порвите и в камин, — миролюбиво посоветовал я Бонч-Бруевичу. — Это какой-то сумасшедший до телеграфа дорвался. А генерал Рузский мертв.

— Действительно? — Бонч-Бруевич смотрел на меня изучающе.

Тут, если честно, меня начал бесить этот разговор.

— Труп в вагоне, — произнес я отрывисто. — Изволите осмотреть?

Бонч-Бруевич взглянул на меня удивленно — он тоже знал Царя долгую череду лет, и, очевидно, Николай Второй на его памяти ни с кем так резко не разговаривал. Ну и дьявол со всеми политесами, заключил я! Моему реципиенту, если не ошибаюсь, еще в начале правления дали совсем не подходящее прозвище «Кровавый». Однако оправдывать прозвище Николай Второй (вернее мы с ним вдвоем) начал едва ли час назад.

Странно, но Петру Первому, строившему Петроград на костях и лично рубившему стрельцам головы, дали титул «Великий». Ивану Пятому, жарившему подданных на огромных, специально для того сделанных сковородах — гордое имя «Грозный». Александру Первому, вступившему на престол благодаря убийству отца — «Благословенный». Александру Второму, ни за грош продавшему Аляску американцам — «Освободитель». Отцу Николая, Александру Третьему — «Миротворец». За что же моего венценосца окрестили «Кровавым»?! Не за то ли, что за двадцать один год его трагического правления казнено преступников и бунтарей вдвое меньше, чем убили чиновников за то же время бомбисты и террористы?

Родись Николай Второй чуть ближе к концу двадцатого века — его почитали бы идеальным монархом. Примерный семьянин, любящий отец, верный муж, невероятно преданный своей стране человек, для которого слово «долг» являлось величайшим из всех понятий. В начале двадцатого века русский царь был самым богатым человеком планеты — но жил очень скромно. Его называли и самым могущественным правителем — ведь ни в одной из великих держав, ни один из государственных лидеров не обладал абсолютной наследственной властью. Даже кайзера Германии ограничивал Сейм, не говоря об английских монархах. И при этом Николай никогда не использовал свою власть для личных потребностей!

Безусловно, Николая Второго нельзя назвать образцом государственного человека, дальновидным политиком и вождем. Безусловно, в том плачевном положении, в котором оказалась страна накануне революционного Февраля, была виновата не только германская разведка, изменники-социалисты, заговорщики-генералы или придворная камарилья, но прежде всего — он сам, как глава рухнувшего государства, как абсолютный монарх, находящийся на самом «верху», но не сумевший предотвратить взрыв «низов». Однако, имя «Кровавый», последний царь точно не заслужил. А впрочем …

Глядя в глаза сомневающемуся Бонч-Бруевичу, я вызывающе усмехнулся. Быть может, еще заслужит?

— Не стойте столбом генерал, — подбодрил я нерешительного командира. — Вижу, вы разрываетесь, повиноваться ли мне или арестовать, исполнив телеграмму Рузского? Отвечаю, сударь: повиноваться!

Генерал некоторое время смотрел на мое лицо (не в глаза), затем послушно кивнул, и словно надломилось в нем что-то. Я понял — теперь он со мной.

— Идемте же вниз, генерал, — я дожал я его до конца.

Бонч-Бруевич сделал рукой приглашающий жест, и легонечко поклонился, пропуская меня вперед. Друг за другом, мы спустились с перрона.

Поведение командующего Шестой армией живо напомнило мне поведение старика Иванова. Быть предателем и изменять однажды данной присяге дворянину и офицеру претило, однако о заговоре он знал и более того, был с ним согласен. И если бы кто-то (только не он) пустил бы мне пулю в лоб или заставил подписать отречение, этот, очередной встреченный мной генерал вряд ли бы горевал. Нилов меж тем завлек старого друга беседой. Я не разбирался в психологии, однако подсознательно понимал — теперь, когда я принят в Юрьеве вместе с Ниловым, мой гостеприимный хозяин не рискнет меня задерживать и, тем более, покушаться.

В здании штаба нас живо напоили горячим чаем, хозяин даже предложил выделить нам отдельный дом для размещения на ночь. Однако я отказался. Проспать страну с потрохами я мог и в вагон-салоне, в стенах которого подручные Фредерикса сейчас живо заделывали сквозные дыры от винтовочных пуль. Интересовал меня в Юрьеве отнюдь не отдых, а как всегда — телеграф.

Оставив часть свиты, я отправился в отделение связи вместе с Воейковым и отрядом охраны. Бонч-Бруевич не возражал и даже вызвался сопровождать. Мы толпой ввалились в переговорную, пригласили телеграфистов.

Старший офицер связи, старый усатый дядька в форме майора инженерных войск смотрел на происходящее с интересом — я мог бы поклясться, что в суть действий Рузского на соседней станции он вполне посвящен. Дядька представился мне фон Фауфеном и происходил, очевидно, из курляндских дворян. Полагаю, он одинаково равнодушно отправил бы телеграммы о подавлении заговора, и телеграммы о цареубийстве.

— Еще раз, от имени генерала Рузского и представителей Думы, дайте связь с командующим фронтов, — говорил я, стоя у него за спиной. — Повторите, что в Псков прибыли представители Думскдумского кКомитета, требующие отречения Государя. Император готов отречься в случае, если большинство генералов согласно с мнением Думы. Пишите — Рузский собирает мнения командующих. Однако, мне нужна связь не только с командующим фронтов. Отправьте запросы начальникам армий и корпусов, а также отдельных дивизий. Ну же, телеграфируйте!

Без лишних разговоров, фон Фауфен повиновался — человек он был уже пожилой, Старику перевалило за пятьдесят, и быстро меняющуюся политическую коньюктуруконъюнктуру он рассматривал философски.

Секунды поплыли. Аппараты отстукивали сообщения, сигналы скользили в эфир и по проводам. Вскоре, ответы с фронтов начали возвращаться. На бланки их наклеивать не успевали. Я читал послания генералов, прямо с теплой телеграфной ленты, отрывая ее кусками с бобины.

Как я и подозревал, Рузский врал. Брусилов, Николай Николаевич Романов, сам Рузский, командующий балтфлотом Непенин — действительно предали своего Императора. Однако командующий Западным фронтом Эверт, Румынский главнокомандующий Сахаров, адмирал черноморского флота Колчак оставались преданы мне, — Рузский и Алексеев даже не отправляли им известий о готовящемся на Дне отречении!