Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке

• Название: Колесо в заброшенном парке
• Автор: Борис Тараканов
• Жанр: Детективная фантастика

Венеция, XVIII век. Город полон слухов, что известный композитор Антонио Виральдини (1705–1741) зашифровал в своей опере-оратории «Ликующая Руфь» формулу вечной молодости. Адепты древнего культа «Двенадцать Голов» пытаются завладеть этой заманчивой тайной.

Борьба за Сокровенное Знание доходит до наших дней. Последователи культа охотятся за московским мальчишкой — согласно древнему пророчеству, именно он способен разгадать Тайну Виральдини. К счастью, на помощь приходят два историка — совершенно далекие от музыки люди.

В этой захватывающей детективно-фантастической истории сплетены воедино разные века, страны, судьбы, таинственные события и человеческие взаимоотношения. А мальчишке и его взрослым друзьям помогает… сам Антонио Виральдини.

Для широкого круга читателей.

---

Винченцо наблюдал за манипуляциями учителя в каком-то сонном недоумении. Наконец повязка была наложена, разбитый бокал заменен на новый.

— Простите меня… — тихо промолвил Винченцо.

Аббат Виральдини налил ему вина.

— Ко мне ты можешь относиться как угодно, — грустно произнес он. — Это ничего не меняет. Но Анну ты любишь. А любовь должна прощать. Того, кого любишь, нельзя ненавидеть…

— Почему?

— Потому что любовь… — он запнулся и на мгновение отвел взгляд в сторону. — Когда любишь, ни в чем не приходится раскаиваться.

Винченцо смотрел в бокал с вином, чтобы не смотреть на аббата. Потом поднял глаза и тихо сказал:

— Сегодня, когда я слушал ее, то понял, что любовь очень похожа на смерть… Это и боль, и наслаждение. И мечта. А мечта о любви порой бывает выше самой любви. Разве не так?

Виральдини молчал.

— Мы были вместе три года, — продолжал Винченцо глядя куда-то мимо. — Потом она ушла. Петь в этих ваших… операх. Мы не виделись больше пяти лет. Я пытался забыть ее… Я очень изменился за эти годы… Когда сегодня я увидел Анну на сцене, то пережил потрясение — маэстро Антонио, она осталась прежней! Совсем не стала старше! Я не знаю, что и думать… Хотя что мне теперь за дело — я ведь ей не нужен.

Он уронил голову на руку и просидел так бесконечную минуту.

— Такие женщины, как Анна, не становятся старше, — сказал аббат. — Они становятся лучше.

А про себя подумал: «Анна… Ее глаза — центр Вселенной. Ее руки — руки божества… Ее тело — тело Клеопатры… Кто ты? Прекрасная сказочная фея из Детства, небожительница, святая, кто ты? Зачем ты пришла в мой мир? Пойму ли я это хоть когда-нибудь…» Аббат Виральдини еще не знал, что с возвращением этой женщины началась его новая жизнь. Но оно возвестило и о скорой смерти… И о нежданном воскрешении через три столетия.

Тоскливая пауза затягивалась.

— Простите меня, маэстро… — хрипло произнес Винченцо. — Все эти слухи о рецептах вечной молодости, якобы зашифрованных в ваших нотах… И о вашей связи… В общем, я не хотел… Не должен был все это говорить. Ведь это все ложь, правда?

Виральдини посмотрел в окно, за которым плавился майский полдень, и ничего не ответил. Вдоль улицы прошли два молодых человека. Их длинные шпаги бренчали по булыжной мостовой.

Из Дневника Антонио Виральдини

Июль 1735.

Восемь лет я не прикасался к этому дневнику, но все эти годы где-то на краю сознания жила мысль о нем. И вот тайник вскрыт, я вновь листаю пожелтевшие страницы. Как странно сейчас это читать — то, что казалось важным, теперь с трудом вспоминается, а незначительные мелочи вдруг цепляют и уводят в воспоминаниях далеко-далеко.

Сентябрь 1735.

Постановка «Данаи» близится к концу. Мы с Анной очень сблизились за время репетиций. Сейчас я сам удивляюсь, как мне удалось написать для нее целую оперу.

Анна, смеясь, говорит, что вдохновляла меня, и готова и впредь служить моей музой. Как же мне нравится ее смех! Он как звонкий колокольчик, весело возвещающий о приходе долгожданного гостя.

Я склонен ей верить.

Однако я не вправе запускать свои основные обязанности и, в первую очередь, приют.

Март 1736.

Мы с Анной придумали свой мир. И закрыли его тайной. Нам очень хорошо вдвоем. Так далека старость! Так далека смерть, что просто смешно!

В последнее время я плохо сплю. Невоплощенные идеи «Ликующей Руфи» начали проявлять недовольство и беспокоить меня по ночам. Кто сделал это со мной?

Октябрь 1736.

Опера… Самое странное творение искусства, какое можно себе представить. Оперный текст тогда хорош, когда в нем не угадывается прямого смысла. Опера легко дарит умопомрачительные восторги, но также легко ввергает в горе своих творцов.

Визгливый Барчелло сказал мне сегодня после премьеры: «Это так высоко, что даже не вызывает зависти». Лукавое создание…

Москва, 2005 год

Георгий Александрович Струве обладал замечательным взглядом. Глаза его удивленно улыбались миру, словно каждый новый день жизни был его первым днем. А может, дело было в его неуемной энергии или легкой походке, каком-то мальчишеском наклоне головы? Хотя недавно он отметил бодрое семидесятилетие.

Георгий Александрович взял у Вовки тарелку, подошел к столу, открыл большую кастрюлю и зачерпнул половником очередную порцию ароматной окрошки.

— …в то время талант Виральдини достиг совершенства. Когда он выступал в концертах, публика была поражена, будто неким сверхъестественным явлением. Его воздействие на подсознание слушателей было очень мощным, оно буквально переносило их за пределы действительности.

— Так это и неудивительно, — вставил Вовка. — Музыка у него очень сильная.

— В том-то и дело! Вот тогда и всплыли в некоторых не очень умных головах сомнительные легенды в стиле раннего Средневековья: о ведьмах, привидениях, неприкаянных душах ближайших родственников…

— Я слышал, что известный итальянский композитор Барчелло довольно активно выступал против Виральдини. Об этом недавно рассказывал в своей передаче музыковед Мандич. Извините за выражение… Барчелло распространял слухи о том, что Виральдини, будучи священником, продал душу дьяволу. А тот якобы даровал ему талант композиции и виртуозной игры.

— Сильвио Барчелло — талантливый композитор, прекрасный мелодист… Помните его концерт для гобоя с оркестром? Та-ра-ра-ра-ри-ра-ра-а-а…

Вовка неопределенно кивнул — мелодия была красивой, но известной в основном по рекламе ивановского постельного белья. Он даже не подозревал, что это классика.

— …но Барчелло был одержим недугом банальной зависти. Представьте, этот талантливый человек договорился до того, что струны скрипки Виральдини были изготовлены из… не удивляйтесь… из кишок любимого кота Виральдини, принесенного им в кровавую жертву! Представляете?

— Бред какой-то… — Вовка невольно поежился и вспомнил своего недавно сбежавшего неведомо куда кота Маркелыча.

— Согласен, это полный бред. Даже, несмотря на то, что любимый кот Виральдини, Маркелино, действительно исчез года за два до этой идиотской публикации…

— Как-как звали кота? — удивился Вовка.

Струве внимательно посмотрел на него.

— Маркелино. По крайней мере так он значится в сохранившихся дневниках. По другой версии, Виральдини сам похоронил умершего от старости кота и даже написал в его память кантату.

Вовка рассеяно кивнул. Затем спросил:

— И долго этот «брателло» отравлял ему жизнь?

— Точно не известно. Однако есть сведения, что перед отъездом в Вену Виральдини окончательно простил его, а современные медики вообще диагностируют «эффект Барчелло» как острую шизофрению.

Вовка не смог сдержать усмешки.

— Да, представьте себе! Ведь злые и завистливые люди часто бывают сентиментальными. Барчелло втайне очень любил музыку Виральдини. И не мог ему простить, что сам он не в состоянии был так писать. Кто-то из критиков того времени ядовито назвал музыку Барчелло «потоком инкрустированного поноса». А Виральдини был мелодистом от Бога! Эти мелодии словно никто не сочинял, а с момента зарождения Вселенной они лежали на поверхности Бытия — бери, кто хочет. Виральдини и брал. А Барчелло — не мог. Вот и злился.

— И что же, Виральдини не опровергал все эти вымыслы?

— Отнюдь. Ведь они значительно повышали интерес слушателей к его произведениям. С другой стороны, не драться же ему было.

— Почему бы и не подраться… — негромко сказал Вовка.

Георгий Александрович пожал плечами.

— Все-таки он был человеком не очень сильным, худым и довольно болезненным…

Вовка покосился на висящий над роялем портрет Виральдини. Струве понимающе улыбнулся.

— И потом, ведь он носил сан священника и вообще был очень религиозен.

— Ну… у каждого человека с этой сферой свои взаимоотношения… Но наверняка ему жилось не очень легко с таким шлейфом «общественного мнения». Странно, что он не пытался бороться.

Георгий Александрович всплеснул руками.

— А разве легко бороться с официально принятой моралью? Впрочем, вы не жили при доморощенном коммунизме, когда даже детские хоры обязаны были прежде всего прославлять партию и правительство, а потом уже думать о формировании полноценного репертуара.

— Ну, почему же… немного жил… В общем, я, кажется, догадываюсь, о чем речь.

— И потом, Владимир, поймите правильно, Виральдини не мог позволить себе каких-то опрометчивых поступков еще по одной причине. За ним стояли дети. Две сотни музыкально одаренных мальчишек. Я больше полувека работаю с детьми, так что, поверьте мне, ответственность за детей — чувство особого рода.