Валерий Шелегов - Пальто для Валентины

• Название: Пальто для Валентины
• Автор: Валерий Шелегов
• Жанр: Современная проза

---

Крик поднялся, ругань между бабами, туши свет. А свет в небесах пригас уже и без этого крика, и спешить с разделкой свиней следовало.

— Цыть, вы…Хозяин-то, ваш где? Сынок-то мой, Петр Васильевич…

— Спит твой сынок, пьяный. — Огрызнулась бабка Матрена, стоявшая тут же.

— Ежели вы с добром к нам, люди добрые, — опамятовалась Валентина Тимофеевна: при сватовстве позорятся. — То и мы, тоже — добрые люди, добром встретим. И неча в наши прожитые годы детей впутывать. Было и прошло, быльем поросло.

— Мы думали она на учебе, учится, а она с Васькой вашим крутится. — Не унималась Сима.

— Та, цыть те, сказал, — замахнулся кнутом на жену лесник. — Скандалом — дело не сробишь. О расходах подумай, дочка одна. Без помощи молодых не оставим. Сынок мой выспится, завтра потолкуем.

Прошло не менее часа споров и раздоров, прежде чем Валя Колесень решила посмотреть Петра. Рядом с двором добрая времянка с печью, Матрениной кроватью — кухня и летняя и зимняя. Толкуться всегда там без Петра Васильевича. В избе Валентина только хлеб печет. Отдельная рубленая клуня без окон, дверью — к двери времянки. Крытый переход между клуней и времянкой. Там и сепаратор, и бочонки с огурцами и грибами. Клуня холодная, без печи. В ней и в жаркое лето прохладно. Теперь ноябрь. Мясо в клуне складываться будет. Рассудив таким образам, уже без опаски оставила сынов и брата у свиней. Гудят две лампы, щетину кабанам смолят.

Валентина ступила через порог в избу, увидела под лицом Петра его любимую «думку» и обмерла. Рухнула от порога на его босые ноги: остыл человек, задохнулся в глубоком сне Петр. Инстинктивно, во сне, после ухода Маринки, Петр сам завернул под себя подушку, уткнулся в нее лицом.

— Ма-а-ама-а-а, та што ж вы наделали… Не уберегли… — задохнулась Валентина Тимофеевна Колесень глухими рыданиями. Сердце отбилось, отлюбило.

Истинно: «Праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своём…»

Часть 2

1. Пастушок

Пятнистый, красно-пегий телёнок, едва виден в зеленых овсах. Теленок поджинает колоски живым языком. Мыкает мордой глянцевитые стебли, сочно перемалывает зелень. Зеленая крупка мокро пузырится в слюнявых губах.

Бродит красно-пегий теленок в зеленом море овсов рядом с полевой дорогой. Я намеренно покинул автобус, не доехав деревни Егоровки.

Ушел с тракта на колчеватый проселок, набитый копытами деревенского стада, вдоль полураскрытого бора.

Теленок покосился в мою сторону. Острекал едкого мокреца с бурых ушей. Выставился темными глазами в долгих ресницах. Потянулся к человеку, и заревел — «му-у-у?». Отревелся, изогнулся становищем, порыл безрогим лбом белый пах под брюхом. Успокоился и продолжил кормиться.

Время к полудню и солнце высокое. Стадо коров ушло прохладным сосновым бором недавно, пастух просмотрел телёнка. Городскому человеку не ведомо, что «зеленка» — скотине смерть. А пасущегося красно-пегого теленка в зеленях, хоть сейчас на холст художника.

Я подобрал сухую ветку и выгнал неразумную тварь из зеленей. Пустил бычка махом в бор. Высокие травы примяты проходами стада, найдет свою матку. Сам в этих местах деревенских коров пастушком водил …

…Перед обеденной дойкой стадо делается ленивым. В это время мы с Полелеем сидим где-нибудь под березой. Он пристает:

— Дай квасу…

У него свой квас в бутылке, но просит мой. Клянчит всегда на первом привале за деревней, когда стадо сбавляет ход и принимается за работу. Квасу мне не жалко, но бутылка у меня одна.

— У тя же свой есть, — делаюсь я непонятливым.

— Жалко? Значит, жалко… — вздыхает. Полелей. — А ешшо — племянник! Все вы так, городские, муху из шчей за крылышки выкидываете! Деревенский человек он щедрОй! Ложкой — вместе с шчами выплескнет… Вот и батька твой: с чакушкой приедет, а неделю бабкину самогонку дрищет…

За самогонку власти штрафуют. Дядька гонит первач на Павловской зАимке от чужих глаз подальше. Отец приезжает в деревню раз в год. И, конечно, с братьями пьет. У Полелея в женах отцова сестра Танька. Поэтому и племянник ему.

— Дай махры, — подкатываюсь осторожно. — Тогда и квас получишь!

Все подпаски покуривают. Полелей, мужик квелый. Опасаться его нечего, не продаст бабушке. Худющий, будто Танька не кормит. Зубы гнилые и черные от махры. Нос вислый и с широкими ноздрями. Картуз натянет на глаза и посмеивается над подпасками, кругля и без того веселые свои глаза. Чуб редкий, светится. Уши, как у летучей мыши торчком в разные стороны, шея зобастая, черная от загара и грязи под белесым пушком. Редкая щетина на подбородке, будто рыжая махра. Совсем заволохтел мужик. Глянешь на него, так и курить хочется.

— Не жрамши с утра. Танька, на дойку чуть свет убралась… — подкрадывается он к салу и ржаным пирогам с картошкой в моей котомке.

Дразнится — кычет зозуля: «ку-ку», да «ку-ку». Зуд от комаров такой — воздух ходуном ходит. Махорочным дымом только и спасаться.

Меняемся: я ему свою котомку, он мне кисет с махоркой.

— Свертать-то смогешь?! — щерится черными зубами. — На-а, гумагу-то! — Лезет он куриными лапами в нагрудный кармашек рубашки за складышем из газеты.

Опыта вертать самокрутки маловато, но козью ножку на указательном пальце скручиваю лихо.

— Махру так мне всю изведешь…

Он подтягивается спиной к стволу березы, запрокидывает бутылку с квасом.

— «Глок! глок! глок!» — глыкает горлом.

Я отворачиваюсь: опустошил бутылку, варнак.

— Зачем весь-то выдул? Договаривались на глоток, — отдаю ему кисет.

Полелей, шкодливо хихикает, напоминая этим, что в деревню бежать мне придется. Водим скот по березнякам мы с ним не впервой, история с квасом всегда повторяется. После курения, во рту горчинка, и хочется напиться теперь уже мне.

— Дай твоего квасу, — канючу. — Ведь договаривались же, штаб не весь мой квас. Выдул…

Полелей хитрый, свой квас в бутылке, держит в котомке. Пока я курил, он умял и мои ржаные пироги с картошкой под сало, какие бабушка положила работнику.

— Так моей махры, зато покурил, — доволен он. — Мне у бабки квасу нальешь? Тогда дам, хошь весь мой пей.

Квас у Полелея не то, что у бабушки: незрелый какой-то, вода водой с тухлинкой. Бабушкин квас из березового сока. Брат Петр в мае подсачивает березы и флягами привозит домой. В темных сенях огромный чан на сто ведер. Из широкой кедровой клепки чан, в старину люди в таких «банились». Квасу на все лето хватает: суровЕц! Ребенку пить без сахара невозможно, скулы водит. А на меду — шипучий! Не оторваться от ненасытной прохлады.

— Налью и табе, — соглашаюсь.

Стадо от села далеко. Коровы на водопой к озерку гоняются. Полелей угонит и без меня. Их много в низинах, водных колков на подземных ключах, удобных для водопоя скотины.

В обед коров из своих дворов в стаде никто не доит. Все бабы деревни доярки и на «летниках»: в пять утра уезжают в кузове грузовика, в сумерках их привозят. Летние лагеря у Апанских озер.

Бежать в деревню лень, и я медлю. Полелей, лежит на пиджаке под березой. Картуз козырьком на глаза насунул, рубашку в клеточку расслабил до пупа, худоба тела похожа на кожуру печеной картошки. Моется он от бани до бани. В лесу вроде и пыли нет, а придешь вечером со стадом, будто у черта на куличках побывал. Тетка и рубахи ему из-за этого редко меняет.

Валяется он на спине, сложив долгие ноги сапог на сапог. Кирзачи на сгибах в дырках, глянцевитая подошва без каблуков. Какой человек ходит в такой обуви? Я и сам в рваных братниных штанах, веревкой подпоясан. В кедах. Кепка тоже великовата, но от комаров хорошо помогает стриженому загривку; ношу ее долгим козырьком назад.

Зато рубаха у меня, что надо: байковая и комарам ее трудно шить. Комары едят настырно, и мажемся от них дегтем. Не помогает! Оттого и черные, как черти.

Полелей пастух добрый. Дерганого человека не поставят, изведет стадо суетливой пастьбой, коровы набегаются. Молоко в вымени покой любит. Корову тоже с умом кормить надо. Полелей спокойный мужик. Сытно кормит коров: каждое лето нанимается пастухом. Подпасками ходят дети. Последние годы бабушка живет тихо. Дед умер. Младшая дочь Валентина вышла замуж. Внук Петр скотником на летних гуртах. Держит бабушка корову, да десяток овечек.

— Ну, пошто за квасом не бежишь, — гонит дядька.

— Бегу…

Зелено-оловянные поля гороха, перепутанные алым мышиным горошком, дышат степным вольным простором. В деревню не миновать гороха. Пасусь на ходу, набиваю тугими стручками пазуху. На речке дружки: Валерка Демкин и Мишка Грешников. Братья. За полями шумят березовые леса и перелески. Ах, как хорошо жить в детстве!

…За дальними зеленями, по низинам молочно розовеет гречиха.

Полураскрытый сосновый бор светел и тенист. Какой воздух! Запах гретого мёда разлит в позолоте лета. В соснах и в густых травах. «Жж-ум! Жж-ум!» — ощупывают цветы лохматые шмели. Полянку и высокий муравейник стадо коров и телята краем обошли. Мураши чекотят травку, бегут в золотистой сосновой коре. Слава Богу, что в Сибири не плодится жук Ламехуза. В южных широтах, этот паразит откладывает личинки в муравейник. Выделяет алкогольные трахомы! Фермент трахомы отключает у муравьев коллективный разум. Муравьи «хмелеют», и начинают откармливать личинки Ламехузы! Все, как у человеков. В муравьином, царстве-государстве…