Пол Теру - Моя другая жизнь

• Название: Моя другая жизнь
• Автор: Пол Теру
• Издательство: Иностранка, Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94145-056-7, 5-93381-082-7

«Моя другая жизнь» — псевдоавтобиография Пола Теру. Повседневные факты искусно превращены в художественную фикцию, реалии частного существования переплетаются с плодами богатейшей фантазии автора; стилистически безупречные, полные иронии и даже комизма, а порой драматические фрагменты складываются в увлекательный монолог.

---

Я это название переиначил: «История черных — американская внутренняя политика».

— А как с твоим арестом в Атланте? Это тебе не помешало?

— А я выиграл дело. И все было прекрасно. Но тут я себе подгадил. Такого натворил, что и рассказывать неохота.

— Но мне же надо знать, Джордж.

— Хе-хе, все ему знать надо. Я одного кента ножом пырнул, уж больно гнусно он обзывался. Скверно получилось.

— Он что, умер?

— Нет-нет. Но мне пришлось оттуда мотать, так что кончилась моя «Американская внутренняя политика». — Джордж сменил преподавание истории на вторую свою страсть: контрабанду кокаина. — Я снова в бизнес ввязался. Но тут Тито погорел в Панаме, так что пришлось мне новые источники искать.

— Других дилеров?

— Другие страны. Я пошел в Музей Пибоди в Гарварде; у них там самые лучшие работы собраны по кокаину. Нашел отличную книжку, «Перу. История коки, священного растения инков». Голден Мортимер, доктор медицины, издана еще в девятьсот первом.

Это был тот самый Джордж, какого я помнил со школьных времен: как он бродил вдоль полок Медфордской публичной библиотеки, шарил по ним и выкапывал самые невероятные книги.

— Прочитал я очень много. И выяснил, что кока растет в Гане, например. Везде, где кофе, заберись на девять тысяч футов — будет и кока. В мире есть четыре места, где произрастают виды, дающие что нам нужно.

Пояс поперек Южной Америки, район в Африке, Золотой Треугольник и еще один район в Индонезии, на Яве. Около сотни разновидностей. А больше всего кокаина в Африке. Так что поехал я в Гану и на Берег Слоновой Кости.

Это было в августе шестьдесят восьмого.

— Знаешь, покрутился я с африканцами — и вообще захотелось все дела бросить и остаться там. Никогда раньше не видел такого количества черных на улицах. Ходят себе как будто им и не надо унижаться. Здорово!

Но у него была жена и ребенок, и обязанности были. Поездка та обошлась очень дорого, а никакого кокаина он не нашел. Поэтому он вернулся в Штаты и тут же подался в Перу, в поисках товара, «чтобы африканское путешествие свое компенсировать». Кое-что он оттуда привез и продал с прибылью. А потом махнул в Эквадор.

— А как ты узнал про Эквадор?

— Джин в «Нэшнл джиографик» прочитал. Но я и сам знал, из того музея в Гарварде.

— Прибыльное было дело?

— О, еще как!

— А я всего полсотни в неделю получал в Сингапурском университете.

У Джорджа все шло прекрасно. Но в 1970-м его самолет вдруг совершил незапланированную посадку в Санта-Крусе, и ему пришлось проходить таможенный и паспортный контроль, на который он не рассчитывал. Он к тому времени проложил новый маршрут из Эквадора в Канаду через Венесуэлу и Тринидад. Фокус был в том, что в Тринидаде надо было потерять паспорт и избавиться от билета; а дальше брать новый билет уже без паспорта, по водительскому удостоверению, чтобы вообще не видно было, что ты из Южной Америки летишь.

У жизни продуманного сюжета нет, потому она запутаннее любого романа. Но если у вас есть к этому вкус, то вы ощущаете насыщенность и очарование сырья — из которого делается искусство — в его чистом виде. Джордж подсказал мне кокаиновое сравнение: жизнь — камень, литература — кристаллы. Столько разных событий происходит в человеческой жизни, неожиданных, противоречивых, без видимой связи друг с другом, без какой бы то ни было системы, — кажется, что во всех отдельно взятых случаях один и тот же человек проживает множество совершенно разных и раздельных жизней. Сколько разных людей, сколько разных жизней в одной-единственной, если она не слишком коротка! Но ведь все в ней происходит с одним человеком; и общая картина получается такая огромная и сложная, что ее невозможно рассмотреть, глядя на то малое, что охватывает глаз. Кто может сказать за несколько сот ярдов от дороги, что это автострада, пересекающая весь материк? В любой долгой жизни любого человека есть и логика, и гармония — и кристаллизуются они в литературе.

В Санта-Крусе, в аэропорту, перед таможенным и паспортным контролем выстроилась очередь. Пожилая негритянка, стоявшая перед Джорджем, тоже не ожидала, что окажется там; она растерялась и стала путаться, когда чиновник начал требовать объяснений. А тот так долбил свои вопросы, так ее запугал, что она вообще умолкла. Тут он вконец озверел.

— Босяк-южанин, понимаешь? И белый против черной, молодой против старухи, а про самолет наш он ничего не мог понять. И вот он той бабке говорит: «Много вас тут желающих пролезть. До чего ж вы мне все надоели!»

Джордж шагнул вперед и спросил:

— Мистер, у вас есть бабушка? — Тот уставился на него. — А вам бы понравилось, если бы с ней обращались так, как вы сейчас с этой женщиной?

Чиновник среагировал резко:

— Пройдите-ка вон туда, мистер Умник.

За эту дерзость Джорджа допросили и обыскали. «Ох до чего ж они обрадовались!»

В банке с тальком нашли три унции кокаина. «Ага! Ну теперь мы тебя взяли за твою черную жопу!»

Джордж провел три месяца в крепости Санта-Крус. «Историческое место. Там рабов держали».

После следующего ареста, на этот раз в Сан-Франциско, Джордж решил, что безопаснее будет перебраться в Эквадор. Так что подался он в Кито и совершенно влюбился в этот город — там как раз праздник Солнца проходил, — а еще и в женщину влюбился, из очень хорошей семьи. Ее родители считали Джорджа американским бизнесменом и души в нем не чаяли.

— Я вырос по службе. Ничего больше сам не возил — стал экспертом по упаковке. Заварочные машины туда завез.

Весь семьдесят первый год он прожил в Кито, пакуя кокаин и отправляя его из Эквадора. При собственном доме, при машине; жизнь в эмиграции хоть и имела темные стороны, но зато была безопасна.

А я в семьдесят первом бросил работу в Сингапуре и поехал в Англию. Жил в Дорсете, в коттедже, за который платил всего пять фунтов в неделю, меньше десяти долларов. В Сингапуре я немного денег скопил, но даже этой малости хватило надолго. Это мне и было нужно: надежная, спокойная жизнь в семье. После девяти лет в тропиках не мешало отдохнуть от впечатлений.

Я спросил Джорджа, что он делал тогда.

— Шиковал, — сказал он.

4

Тем летом мы часто встречались с Джорджем, в Медфорде или в Бостоне, по рабочим дням. И я иной раз видел, как, взглянув на нас, люди тотчас отводили глаза и строили кислые мины неодобрения, бормоча что-то; так бывает, если кто-то незнакомый плохо вписывается в знакомую картину и внушает опасения.

Все работают — а тут сидят себе на скамеечке двое, не сказать чтоб молодые, один белый, другой черный; и смеются слишком громко, и одеты кое-как, и физиономии у них какие-то подозрительные… Не иначе безработные, а может, и бездомные, того и гляди, учинят что-нибудь… Непонятны мы были прохожим; но, вероятно, особое недовольство вызывали мы своим явным безразличием к тому, что о нас думают. Такие ничем не занятые личности, торчащие на одном месте, плохо смотрятся в городском пейзаже: чем они заслужили право на безделье?

Заметив испытующий взгляд какого-нибудь прохожего или проезжего, Джордж говорил: «Посмотри-ка» — и улыбался им, незнакомым, неотразимой улыбкой Джорджа Дэвиса. Не было случая, чтобы ему не улыбнулись в ответ.

То, что видели посторонние люди, было отчасти верно. Мы были оба банкроты; оба занимались черт-те чем; оба работали, когда хотели, — два школьных друга через тридцать четыре года после школы. Седые, но еще вполне в форме, бегун и гребец, мы посиживали где-нибудь возле Мистик-ривер или у памятника адмиралу Морисону на Коммонуэлс-авеню, снова одинокие, снова дома.

Вся боль, все радости и трудности, риски, компромиссы, дружбы, потери — все это было в прошлом. Теперь наша жизнь состояла из разговоров, довольно сумбурных. Мы могли начать с одной темы — наркотики, гражданские права, школа — и закончить, говоря о наших бывших женах, или обидах, или детях, о музыке или бейсболе.

«Снова дома» — вот что это было. Джордж поселился у своих родителей, Джером-стрит, 148; а я был один на Кейпе. Мы с женой разошлись — я наконец осознал это и смирился; Джордж с Туни — тоже. Джордж не работал, я не писал. Но когда мы бывали вместе, это было несущественно; как несущественно было все, что произошло с нами за минувшие долгие годы. Ведь когда-то мы начали вместе, двое мальчишек, белый и черный; а теперь оба были там же, откуда начали; и не надо нам никаких надежд — потому что никакого чуда с нами уже не произойдет, — зато и все опасности уже позади, вместе с болью и яростью, произрастающей из нетерпения и честолюбия. Мы ощущали не смирение, а просветление какое-то, даже мудрость. Никакой горечи — только всепрощение и благодарность за то, что еще живы. Джордж говорил: «Улыбайся им в ответ».

То, что мы вот здесь, на скамейке, — тоже своего рода победа. Само место было важно. Тем прохожим наша скамья могла казаться невзрачным реквизитом невзрачной сцены, но для нас это был дом. Никто не мог спросить, по какому праву мы тут сидим; никто не мог прогнать нас отсюда. Мы вернулись.