Юрий Кларов - Печать и колокол (Рассказы старого антиквара)

• Название: Печать и колокол (Рассказы старого антиквара)
• Автор: Юрий Кларов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1981

Рассматривая в музее старинные шкатулки причудливые бронзовые часы или украшенный паутиной золотого узора боевой шлем, вы не только любуетесь красотой и восхищаетесь искусством создателей этих уникальных вещей. В вашей голове невольно возникает мысль: кому например, принадлежала вон та сабля, инкрустированная костью или стоящий рядом с ней кубок, свидетелями и участниками каких событии они были?

На подобные вопросы и пытается ответить дополняя факты фантазией, а фантазию — фактами, главный герои книги Юрия Кларова «Печать и колокол» старый искусствовед Василий Петрович Белов. Читатель узнаёт о приключениях золотого пояса Дмитрия Донского, о перстне-талисмане Александра Сергеевича Пушкина, о той роли, какую сыграла в исторических событиях печать Лжедмитрия Первого, и о многом другом.

Историко-приключенческая книга, состоящая из пяти новелл, объединённых общим героем — старым антикваром, который рассказывает о нескольких знаменитых антикварных вещах. Судьбы этих вещей связаны с судьбами мастеров, их создавших или с жизнью их владельцев, что позволяет автору обращаться к значительным историческим событиям.

---

Маркиза хорошо помнила, что творилось в Париже, Вене и Лондоне, когда пронёсся слух, что дрезденский музыкант и парфюмер Блонд разгадал секрет её духов «Грезы Версаля».

Вся улица, на которой жил этот авантюрист, была заставлена экипажами. К нему ездили на поклон не только косметологи, аптекари и парфюмеры, но и светские дамы, которым не терпелось хоть в этом сравниться с мадам Помпадур.

Блонд не страдал скромностью, о нет!

«Метр Менотти, — вещал он, — открыл великую тайну запахов, которая для меня перестала быть тайной. Имя этой тайны — гармония. Если гармония звуков услаждает наш слух, то гармония запахов чарует наше обоняние. Букет духов — это симфония ароматов, состоящих из благоуханных аккордов». Блонд утверждал, что каждой из семи нот соответствуют строго определенные запахи: ноте «до» — ароматы розы; «ре» — сандала и бергамота; «ми» — вербены или акации; «фа» — бобровой струи, серой амбры, мускуса. «Соль» — это душистый горошек, сирень, флёр д'оранж; «ля» — лаванда, толуанский бальзам; «си» — мята, корица, ночная фиалка или гвоздика.

Но то ли в музыке было всё-таки слишком мало общего с парфюмерией, то ли Блонд оказался плохим композитором, но «гармонии запахов» у него не получилось. «Ноктюрн «Грезы Версаля» надежд не оправдал. Духи Блонда оказались жалкой копией шедевра, созданного Лоренцо Менотти. И во избежание неприятностей Блонд ночью покинул свой дом, не забыв, разумеется, захватить с собой деньги, полученные от легковерных красавиц…

Мадам де Помпадур тогда очень смеялась.

Безудержно хохотала она и позднее, когда ей стало известно, что посланец некой австрийской герцогини пытался выведать у Лоренцо Менотти рецепты духов «Аромат тропического леса» и румян «Зори Эллады». Мадам де Помпадур верила в столь дорого оплачиваемую ею преданность своего парфюмера.

— Но уже давно известно, — сказал Василий Петрович, — что всё предусмотреть нельзя. В этой старой истине пришлось как-то убедиться и мадам де Помпадур…

Я посмотрел на флакон, и мне показалось, что ангел на его хрустальной стенке лукаво подмигнул нам.

Но разве ангелы, играющие на арфе, могут подмигивать?…

* * *

Луна с прилежанием подмастерья, который решил во что бы то ни стало выбиться в мастера, щедро серебрила тёмные воды Сены, крутые черепичные крыши с лесом каминных труб, башни собора Парижской богоматери и листья каштанов на старинных бульварах вдоль правого берега Сены.

Давно погас свет в окнах Тюильри. Погрузились в сонное оцепенение средневековый Марэ и изысканный Сен-Жермен.

Париж спал.

В это позднее время бодрствовали разве что городские стражники да алхимики в грязном и зловонном Сен-Марсо, которое парижане называли «предместьем страждущих».

Впрочем, беспокойно ворочавшийся на своей постели широкоплечий старик в ночном колпаке не был ни стражником, ни алхимиком, хотя он не хуже любого стражника охранял покой королевской фаворитки и знал многие тайны науки избранных. Недаром же к парфюмеру маркизы Помпадур, метру Менотти, любил захаживать по вечерам длинный и худой, как жердь, мосье Каэтан, алхимик из Латинского квартала, снимавший комнату недалеко от церкви святой Сульпиции.

По глубокому убеждению Каэтана, метр был единственным порядочным человеком в этом новом Вавилоне, именуемом столицей Франции. По крайней мере, у него не только можно было перехватить деньжат, но и потолковать о «магистерии философов» — философском камне, о великом алхимике всех времён Гебере и о дяде самого мосье Каэтана, графе Руджиеро, который наверняка нашел бы способ превращения презренной ртути в благородное золото, если бы ему не помешал погрязший в невежестве прусский король. По уверениям мосье Каэтана, его дядя оказался на виселице, украшенной мишурным золотом, как раз в тот момент, когда в его руках почти уже был секрет «магистерии философов». Если бы проклятый пруссак хоть на неделю отсрочил казнь, то превратился бы в самого богатого монарха Европы, а племяннику повешенного алхимика не пришлось бы теперь бедствовать в Париже. Что ни говорите, а терпение — величайшая человеческая добродетель. Но что смыслят в добродетелях варвары пруссаки?! Ведь они внемлют не мудрости, а барабанному бою, и предпочитают божественному нектару знаний обычное пиво.

Вспомнив сетования Каэтана, Менотти усмехнулся и подоткнул под голову подушку.

Бедняга Каэтан, по его мнению, страдал не столько от опрометчивости короля, который, не дождавшись философского камня, приказал вздернуть алхимика, сколько из-за собственных заблуждений.

Разве золото можно делать только из ртути, свинца или меди? Золото можно делать из всего. Например, дедушка метра, Петро Менотти, спаси господи его грешную душу, умел превращать в чистое золото изобретённый им порошок, который в Венеции называли «порошком дьявола». Достаточно было растворить щепотку порошка в кубке вина, и выпивший кубок без боли и страданий мгновенно переселялся в лучший мир.

Никому не пришло в голову вешать, колесовать или топить Петро Менотти. Все понимали, что без такого сведущего человека республике не обойтись. И венецианский Совет Десяти назначил его главным государственным отравителем. На этом высоком и почётном посту он оказал немало услуг Венеции, избавляя её от многочисленных врагов.

Благородным искусством превращения ядов в звонкое золото неплохо владел и сам метр. Но яды не были его «философским камнем». Метр предпочитал делать золото из духов, помад и румян. Умелые руки метра могли превратить дурнушку в неземную красавицу, заставить всех кавалеров Франции преклонить колени перед женщиной, которую они вчера не замечали.

Метр был всемогущ и богат. Косметика уже дала ему два миллиона франков.

Чем не «магистерия философов»?

Кто из великих алхимиков сделал за свою жизнь столько золота?

Нет, прусский король был неповинен в бедствиях нищего алхимика из Латинского квартала. Кажется, это стал понимать и сам мосье Каэтан. Недаром же последние дни он так заинтересовался наукой о запахах и красоте.

Метр Менотти закрыл глаза, но сон, который в эти часы полновластно царствовал во всех домах Парижа, к нему не приходил.

Проклятая бессонница!

Менотти спустил ноги с кровати, надел халат и зажёг свечу. Шаркая по полу комнатными туфлями на толстой подошве, метр направился в свою лабораторию. Он всегда сюда приходил, когда его мучила бессонница.

Метр разжигал камин, садился в кресло и долго не мигая смотрел на длинный узкий стол, заставленный тиглями и ретортами из гессенской глины, штативами, в которых теснились бюретки, железными и фарфоровыми ступками, коническими колбами, воронками, пробирками и стеклянными баллонами для перегонки.

Кастаньетами танцовщиц щелкали пылающие дрова, надрывно гудело пламя в каминной трубе. В комнате постепенно становилось тепло, а затем и жарко.

Когда шея метра покрывалась потом, он открывал шкаф и доставал из него розовые «слёзки» сиамского росного ладана, мекку-бальзам из далекой Аравии, греческий бурый опопанакс и прозрачный, как драгоценный камень, перуанский бальзам. Потом он бросал в камин пригоршню истолчённых в порошок сухих листьев, лепестков и кореньев. Комната наполнялась запахами раскалённой огнедышащим солнцем пустыни, тёплого, как парное молоко, океана, пряным ароматом орхидей и удушливыми испарениями спелёнатого лианами непроходимого тропического леса.

Ветер запахов уносил метра за тысячи миль от Парижа.

Шелестели золотым песком волны прибоя. Пронзительно кричали обезьяны. Притаился, готовясь к прыжку, леопард. В зелёном полумраке сладкой прели порхали огромные, невиданные в Европе бабочки.

Африка, Индия, Цейлон, Сиам, Ост-Индия…

И утомлённый своими странствованиями метр засыпал.

Но в эту ночь парфюмеру маркизы Помпадур не суждено было уснуть…

Когда Менотти вошёл в лабораторию, с кресла у камина поднялся человек в плаще и молча поклонился хозяину дома. Верхнюю половину лица незнакомца закрывала серая маска. Из-под плаща был виден кружевной воротник и расшитый золотом голубой камзол. Вдоль панталон, в полном соответствии с модой, спускались золотые цепочки с брелоками от двух пар часов. В ухе незнакомца переливалась парламутром серьга с жемчужиной. Под плащом угадывались очертания шпаги.

Менотти протянул руку к колокольчику, чтобы позвать слугу, но ночной посетитель перехватил своими железными пальцами его запястье.

— Зачем, метр? — сказал он с иностранным акцентом. — Гастон слишком устал за день. Стоит ли без особой на то необходимости беспокоить его по ночам?

От незнакомца пахло мускусными духами, которые изготовлял в Мадриде Диего. Плохие духи. Они били по обонянию молотом, а молот приличествует лишь кузнецу.

«Испанец? — подумал Менотти. — Нет, не похоже. Испанцы носят серьги с изображением бабочек и стрекоз. Ганноверец? Нет. Ганноверец имеет такое же представление о духах, как обезьяна о рагу из зайчатины. Швед? Поляк? Голландец?»