Джон Апдайк - Бек и щедроты шведов

• Название: Бек и щедроты шведов
• Автор: Джон Апдайк
• Жанр: Проза

---

— Не могу, — пожаловался он Робин. — Не могу сказать ничего достаточно важного. Смысл всего, что я делаю, в том, что это не важно или, во всяком случае, не претендует на важность. Важность не важна, вот мысль, которую я всю жизнь пытался выразить.

— Это и скажи, — посоветовала она.

— Но это не важно, — возразил Бек. — Я же не придаю такого уж значения самому себе. И не хочу, чтобы подумали, будто я ставлю свою персону выше Нобелевской премии, если я понятно выражаюсь.

— А по-моему, ты слишком умничаешь, — между делом сказала Робин, в основном занятая тем, чтобы убедить Голду в питательных достоинствах нарезанной ромбиками морковки, которые малютка, восседающая в высоком креслице, брала масляными загибающимися пальчиками с блюдца и аккуратно бросала на пол. — Все, что нужно шведам, это чтобы их непринужденно поблагодарили…

— Нет, ты не понимаешь. Непринужденно надо поклониться, когда король вручит тебе все эти вещи — медаль там, диплом, недельный проездной по всему Стокгольму. И еще надо выразить благодарность в застольной речи на банкете после торжественной церемонии. А лекция — раньше. И мучаюсь я как раз из-за лекции. В кои-то веки представляется случай сделать заявление, после того как семьдесят шесть лет меня никто не слушал. Ну, может быть, мать слушала первые пять-шесть лет.

— … немножко благодарности и полчаса интеллектуального развлечения. Ты хоть о них-то подумай, — продолжала рассуждать Робин. — Они целый год потели над этими премиями, забросив семью и работу. Шведы ведь тоже чувствовать умеют — вспомни фильмы Бергмана.

— У него только женщины умеют чувствовать; а мужчины нет. Мужчины замороженные. Леонтина, — Леонтина складывала чистые платьица и ползунки возле новой стиральной машины с сушилкой, которую установили у него на чердаке рядом с холодильником в недавно еще совсем необорудованной кухне, — Леонтина, что мне сказать людям всего мира?

— Скажите им, — не задумываясь, ответила Леонтина, — что с самого детства желали людям счастья. Что Господь вам диктует, а вы только записываете.

— Боюсь, что в Швеции это не прозвучит. Господь предпочитает держаться ближе к экватору.

Леонтину это рассмешило; с ней никогда не знаешь, что ее может рассмешить. Ее несмелый смех запинался на каждом коленце, как бы норовя нырнуть обратно в горло, словно смеяться грешно и надо смех запихнуть назад. Глаза ее лоснились весельем; шикарная короткая стрижка — распрямленная челка не закрывала лоб даже до половины. Ее двенадцатилетняя дочка Эмеральд, как было известно Беку по фотографиям, носила волосы заплетенными в множество косичек с бусинками — плод многочасовых материнских трудов.

Бек прикинул, не использовать ли в Нобелевской лекции эту мысль про благосклонность Бога к жителям экваториальных областей? Наверно, он все-таки зря не придает значения скрытым этническим ранам человечества. Ваши величества, лорд-мэр и дорогие гости! Эта премия — драгоценный бриллиант на белой шее западной цивилизации; но позвольте мне как еврею подумать вслух о том, что эта цивилизация с ее христианством принесла моему народу. Она принесла гетто, погромы, словесные и физические унижения, неправедный суд без обжалования, ограничительные законы, желтые звезды, аутодафе, принесение в жертву всякий раз, когда той или иной христианской общине угрожала беда, и коллективную беззащитность перед всяким мелким христианским правителем и правительством. Одна нация, чьей славе и процветанию мы сотни лет служили как ремесленники, купцы и ростовщики, Испания, вознаградила нас безоговорочным изгнанием в тот самый год, когда была открыта Америка. Германия и Австрия, где таланты евреев принесли плоды гениальности, богатства и кажущейся буржуазной безопасности, — эти самые государства разработали план изничтожения евреев, план, который еще немного и был бы успешно осуществлен, что остается сегодня главным чудом ХХ века и окончательно зачеркивает все европейские притязания на добро и мудрость. Даже в моей стране, по мнению многих, слишком благоволящей к своим евреям, на стенах синагог часто появляются рисованные пульверизаторами свастики. А в Швеции, я читал, один из каждых трех подростков не верит, что массовые убийства моего народа действительно имели место. И поэтому, ваши величества, я как еврей чувствую, что не могу принять эту подачку, согласиться с этой попыткой заклеить обоями курящуюся яму, тысячи газовых печей, в которых тысячи талантов крупнее и сердец чище, чем мои… Стоп. Что он делает? Отказ от Нобелевской премии выставил Сартра дураком перед всем светом, а Пастернака — советским рабом.

— Мери Джо, я в панике, — пожаловался Бек за столиком в «Четырех временах года», куда он пригласил ее, чтобы она угостила его обедом. — Придумай мне речь.

— Такой бывалый король экрана, как ты, Генри? Повтори то, что говорил Опре; прозвучало очень мило.

— Я не запоминаю своих ответов в этом чертовом прямом эфире. Произнесу и сразу же стараюсь забыть.

— Ты ей сказал, что не пишешь порнографии, а просто стремишься уделять заслуженное внимание сексуальному компоненту наших жизней. Что-то в таком роде.

— Шведов не волнует, пишу ли я порнографию. У них это все законно. Одна из сторон их здорового языческого мировоззрения.

— Никогда не забуду тебя в передаче Донахью, когда только-только вышла твоя «Широта взгляда». Я была на втором курсе в Барнард-колледже, и моя соседка по комнате с приятелем крутили телевизор, тогда программы переключали вручную, и я вдруг говорю: «Нет, постойте, этот тип интересно говорит». Ты был малость моложе, волосы шапкой на всю верхнюю половину экрана. И ты так спокойно, без нажима говорил, не позволяя ему хамить, а только слегка, любезно показывая аудитории, что считаешь его хамом…

— Но это же его работа. Высокооплачиваемое хамство. Хамство именем народа во благо народа. А говорил-то я что?

Круглое лицо Мери Джо — с остреньким передним подбородком, еще борющимся за гегемонию с остальными, обступающими его, как теневые контуры на телеэкране докабельных времен, — раскраснелось то ли от сострадания его мукам, то ли от двух больших бокалов белого вина, полагающегося к обеду, а может быть, от удушающе тесной кожаной куртки на длинной молнии, похожей на портняжный метр, и с металлическими заклепками величиной с леденец.

— Важно не что ты говорил, а как. Искренне, но без многозначительности. Остроумно, но без… этого самого… без еврейского анекдота. Когда через полгода я прочла в журнале, что вы с женой расстались, помню — не надо бы мне этого рассказывать, не надо было пить второй бокал «Шардонне», — помню, я тогда страшно обрадовалась, подумала: может быть, мы с ним встретимся? И пошла работать в издательство, но ты там не показывался, вернее, показывался, но очень редко. Ты был из наших авторов-невидимок. Но все равно, Генри, мне понравилась эта работа, связи с общественностью. Наивно, наверно, с моей стороны, но не забывай, я еще только училась на втором курсе, и у моего тогдашнего друга — совсем его не помню, кроме того, что он всегда ходил с грязными ногтями, — были проблемы с потенцией. Прошу прощения за краску стыда.

— Мери Джо, ты и меня в краску вгонишь. Скажи, может, мне имеет смысл посмотреть пленку с этой передачей? Она хранится у вас в отделе рекламы?

— Честно признаться, Генри, возможно, что и хранилась, но при переезде в новое здание этого добра повыкидывали целую тонну. Почему бы тебе не порассуждать, к примеру, о будущем печатного слова?

— Слушай, Нобелевскую премию получают раз в жизни, и все говорят, это вообще чудо, что ее дали мне. А ты предлагаешь испортить торжественный миг пустой болтовней.

— Э, нет, милый, болтовню ты мне не порочь, — вскинулась она и наставила на него верхний из своих подбородков. — У нас по твою душу уйма запросов. И продолжают поступать. Вот смотри. Мы, если помнишь, дали положительный ответ насчет печатного интервью в «Вашингтон пост», но, сказав «да» вашингтонской газете, нельзя ответить «нет» атлантской «Конститьюшн». Там широкий рынок. Южане теперь читают — с тех пор как появились домашние кондиционеры. Еще имеется «Стар трибюн» в Миннеаполисе, их заведующий книжным отделом — многолетний друг нашего издательства, и потом, мы стремимся расширить связи с Северо-Западом, в «Ньюс трибюн» в Такоме очень толковый завотделом искусства…

— Я терпеть не могу печатные интервью, — перебил ее Бек. — На них столько времени уходит. Сначала тебя увлекут, разговорят, а потом все изрежут и переиначат, как им вздумается. Что ты на самом деле говорил, зафиксировано только на аудиопленке, а ее они оставляют себе. Нет. С газетными интервью покончено. Они отжили свой век.

— Брать интервью к тебе будут приезжать домой…

— Только Голду будить.

— … и занимают они не больше часа — полутора плюс еще чуть-чуть, сначала или по окончании, на фотосессию. Правда, Энни Лейбовиц, наверно, захочет наложить грим. Хотя, может быть, обойдется какой-нибудь забавной шляпой.