Сергей Петров - Память о розовой лошади

• Название: Память о розовой лошади
• Автор: Сергей Петров
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

В книгу челябинского прозаика Сергея Петрова вошли три произведения: роман «Память о розовой лошади», повести «В ожидании сына» и «Сага о любимом брате».

Творчеству писателя присуще обращение к совести человека, его волнуют вопросы о смысле бытия, о необходимости смелого и единственно правильного выбора человеком своего места, своего дела в жизни.

---

— Ой, Серега, ты Серега, пристал ты сегодня ко мне с вопросами. А об чем спрашивал, совсем и не помню. Кто что говорил? Что Митька? Что я? Что тот судья? А главное: где, когда, откель и сколько?

Ночью Бокареву приснилось, будто возле кровати скулит, тихо повизгивает пес Джойс и пытается стащить зубами с него одеяло. Вроде бы уже совсем проснувшись, Бокарев никак не мог разлепить глаза после тяжелого похмельного сна, а пес все тянул и тянул одеяло.

Сев на кровати, Бокарев дрыгнул ногой в ту сторону.

— Брысь, ты, — сказал он псу, как кошке.

Пса в комнате не было. Но вблизи дома, похоже у ворот, и правда слышался его осторожный скулеж, сквозь который иногда прорывалось какое-то вороватое гавканье.

«Чего ему тут среди ночи надо? Племяша небось потерял?»

Из кухни глухо дошло тарахтение палки по лестнице: значит, старик тоже услышал пса и спускается вниз.

Бокарев слегка приоткрыл дверь в кухню. Там уже горел свет, а старик Белоусов, потирая лысину и пытаясь взъерошить остатки волос на голове, шел к сеням и бормотал:

— Сичас. Сичас. Полуночники, мать вашу так... Фени-бени-разнотени...

По пути старик громыхнул в сенях ведром, выругался: «Мать его — перекати-поле» — и вышел во двор.

Вскоре он стал, судя по звуку, отваливать ворота.

Окно комнаты на миг ярко осветилось от включенных фар машины: видимо, их зажгли на короткое время только для того, чтобы без приключений въехать во двор.

Сквозь окно доносились глухие голоса людей и легкий вой пса Джойса.

«Что это там происходит такое?» — заинтересовался Бокарев.

Он подался к окну. Стекла обросли толстой наледью — ничего нельзя было разглядеть. Но наверху наледь сходила на нет тонким льдом, там виднелась чистая полоска стекла, и Бокарев, взобравшись на подоконник, принялся, щурясь, разглядывать сквозь эту полоску двор.

Дверь в сени старик оставил открытой, а в сенях была ввинчена сильная лампочка. Оттуда, из сеней, во двор падал сноп электрического света и хорошо освещал старика, который топтался в носках возле крыльца, потряхивал в воздухе палкой и предостерегающе покрикивал:

— Тишь вы... Тишь...

От старика в глубину двора, на стайки и на крышу навеса, падала изломанная, всклокоченная тень.

В сторонке, но тоже хорошо освещенный, сидел пес Джойс и, подняв морду вверх, тихо, как по мертвецу, выл.

Дальше все виделось смутно, и, только вглядевшись, Бокарев увидел борт машины с брезентовым верхом. Возле нее суетились племяш и незнакомый мужчина. Они открыли борт кузова и принялись тяжело выволакивать оттуда кого-то за ноги.

Старик стал им помогать, но брезгливо, только палкой, словно боялся дотронуться до тела.

Наконец племяш и мужчина выволокли того из кузова, но не удержали, и он тяжело шмякнулся головой об землю.

Растерянный Бокарев зашлепал босыми ногами по полу к кровати досыпать. Устраиваясь поудобнее, он взбил подушку, чтобы она была мягче, потом улегся на постель животом, зарылся лицом в подушку, а одеяло натянул на голову.

Но тут его аж подбросило. «Нет, что же получается?! Может, там кого-то убили, а он спокойно улегся спать?..» Лихорадочно одеваясь, он решительно толкнул дверь в кухню и быстро, почти бегом, подался к сеням.

В сенях, в углу, он углядел тяжелую лопату и схватил ее, чтобы было чем разгонять ту банду во дворе.

Первое, что бросилось ему в глаза, когда он выскочил на крыльцо, так это невесть откуда взявшаяся плаха посреди двора; на плахе лежал и тускло поблескивал огромный топор.

Бокареву стало дурно, и он медленно осел на верхнюю ступеньку крыльца. Посидев так мгновение, он огромным усилием воли заставил себя открыть глаза.

Возле плахи, на расстеленном брезенте, племяш ловко свежевал тушу большого горного козла, мурлыкая себе под нос:

А степная трава
Пахнет горечью...

Запрокинутая голова козла теперь хорошо освещалась из сеней, крупный глаз его аспидно поблескивал, а ветвистые рога откинулись в тень.

Рядом с племяшом приплясывал старик, сопел и восторженно хлопал себя по бедрам ладонями.

Заметив Бокарева, старик сказал:

— Во-о, Серега, смотри, как нас племяш уважает — козлика нам с тобой приволок.

Племяш пробасил, не отрываясь от работы:

— А рога-то... Рога! Погляди. Номер уж двадцать пять, — и съязвил, передразнивая старика: — Возьми рога в подарок. С такими рогами любая краля за тебя замуж пойдет.

Бокарев чувствовал себя так, будто из его тела с гудением уходил в землю сильный разряд электричества; даже как будто и ощущая, как подрагивает под ногами земля.

— Н-да, — наконец вымолвил он. — Без родименькой явно не обойтись.

Старик живо обернулся:

— Подожди ты, Серега, с родименькой. Ишь, повадился... Разделаем козлика, нажарим котлет, пельменей настряпаем. Под такую-то закусь весь бочонок запросто вылакать можно.

Бокарев спросил племяша:

— Где ты этого козла угрохал?

— Да где... В горах же, по лицензии.

Бокарев прищурился:

— По лицензии... А что ж так тихо да воровато въезжали?

— Вот, Серега, ты и даешь, Серега, — быстро заговорил старик. — А как иначе? Соседи узнают, все разом за лицензиями побегут, а их, козликов-то, раз-два, и обчелся в горах прыгает.

Весь следующий день начисто выпал из памяти Бокарева.

Смутно припомнилось, что под утро, когда племяш разделал козла, они все вместе сидели в кухне за столом, пили и закусывали солеными помидорами и квашеной капустой с луком. Тот, незнакомый, мужчина сильно морщился от самогона и, сложив губы трубочкой, высасывал из помидора мякоть, как содержимое яйца из скорлупы.

Печь гудела, а на плите фырчали, тесно уложенные на огромную сковороду, котлеты из козлятины, густо источали сочный чесночный запах.

Племяш все тараторил:

— Гора о-о какая высокая, а он о-о какой маленький... Вот тебе и раз, думаю я: номер уж двести тридцать. Включай фары, кричу. А он — прыг, прыг, прыг... Ну, и я тоже шустрый, не глупее козла этого: прямо из машины как шар-pax дуплетом... О-о! Видал! Бери, скульптор, рога в подарок.

Потом, вспомнилось Бокареву, вроде бы сидел он рядом со стариком на лавке спиной к пышущей жаром печке и ел, обжигаясь, горячие котлеты со сковородки. А племяш спал с другой стороны стола на скамейке, что стояла у окна. Под голову он подложил два старых валенка, а укрывался почему-то кавалерийской шинелью, непонятно когда стащенной из мезонина.

Тот мужчина куда-то исчез вместе с машиной.

Исчез и пес Джойс.

Впрочем, нет, пес-то Джойс сидел во дворе на неубранной плахе.

Старик все привскакивал на лавке, толкал его плечом и приговаривал:

— Эх, Серега! Ух, Серега!

В какой-то момент, это хорошо помнилось, он с ликованием в голосе произнес:

— Сегодня ночью, Серега, вдохновение меня посетило. Придумал я к саге эпиграф. Послушай вот: «Что-то с памятью моей стало — все, что было не со мной, помню». Здорово!

— Врешь все, о себе ты сочиняешь, — Бокарев поводил у его носа пальцем.

Дальнейшее словно окуталось густым туманом. В тумане, казалось, плавала сковородка с котлетами, зыбко двоилась печка, но вот отчетливый голос старика из тумана так и завяз в ушах:

— О себе, и что, ну какая тут разница. Если хочешь знать, я получше Митьки разбирался в теории и практике. Учил его, идейность в ем воспитывал. Митька понимал, что я лучше его все наперед знаю, почему он и не моргал все последние годы...

Проснулся Бокарев под утро в своей комнате. Лежал он на кровати одетый, даже в меховых полусапожках, а укрывался почему-то кавалерийской шинелью, опять-таки непонятно каким образом стянутой с племяша. Такое, чтобы он лег в постель одетым, случилось впервые.

«Совсем опустился. Прямо номер уж триста».

Отчетливо представлялось: только что, минуту, может, назад, сидел на стуле возле кровати старик с орденом брата на груди, пристально, как гипнотизер, смотрел на него и очень значительно, веско говорил:

— Митька, Митька... А что — Митька? Рядовой командарм. Не более того. А я всю теорию и практику наперед знаю...

Прячась от этой жути, Бокарев натянул шинель на глаза.

Сразу тихо, без скрипа, открылась дверь, и в комнату вошел старик. Он направился к кровати и вытянул вперед руку, рогулькой растопырив два пальца; у кровати старик сказал, успокаивая Бокарева:

— Не боись. Я только глаза тебе выткну, чтобы ты уже никогда не повторялся.

— Совсем ты с ума сошел, дед! — крикнул Бокарев и, извернувшись на кровати, сильно пнул старика в грудь ногами.

Ноги выстрелили в пустоту, и он свалился на пол.

Сверху, из мезонина, отчетливо донеслось:

Тук-тук... тук-тук-тук... тук, — старик, похоже, и сейчас стучал пальцем по клавишам пишущей машинки.

«Или это, — засомневался Бокарев, — у меня в голове стучит?»

Страшно стало сидеть в темноте на полу. Ощущая, как сердце больно колотит в груди по ребрам, он поднялся и пошел на слабых ногах к стене, где был выключатель, испуганно втягивая голову в приподнятые плечи: явственно появилось предчувствие, что ему обязательно загвоздят из темноты по затылку тяжелой палкой.