Джон Апдайк - Крокодилы

• Название: Крокодилы
• Автор: Джон Апдайк
• Издательство: Мир книги
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-902486-01-7

Джона Апдайка в Америке нередко называют самым талантливым и плодовитым писателем своего поколения. Он работает много и увлеченно во всех жанрах: пишет романы, рассказы, пьесы и даже стихи (чаще всего иронические).

Настоящее издание ставит свой целью познакомить читателя с не менее интересной и значимой стороной творчества Джона Апдайка – его рассказами.

В данную книгу включены рассказы из сборников "Та же дверь" (1959), "Голубиные перья" (1962) и "Музыкальная школа" (1966). Большинство переводов выполнено специально для данного издания и публикуется впервые.

---

Джон Апдайк Крокодилы

В марте месяце в их классе – пятом «А» – появилась новенькая. Звали ее Джоун Эдисон, она приехала из штата Мэриленд и с первых же дней сделалась предметом всеобщей ненависти. С ее узкого лица с длинными, черными, как у куклы, ресницами почти не сходило выражение взрослой томности. Одевалась она нарядно, волосы ее – в отличие от прочих девочек с короткой стрижкой или косами – ниспадали прямыми прядями на пушистый свитер. В тот месяц, в часы, отведенные для домашних уроков, мисс Фритц читала им повесть о некоей девочке Эмми, которая была ужасно избалована и вечно возводила напраслину на свою сестренку-близняшку Анни. И вот, когда презрение всего класса к этой Эмми достигло своей высшей точки, Джоун Эдисон имела наглость вступить в спор с учительницей! Это было так поразительно, что никто ушам своим не поверил, когда Джоун обратилась к мисс Фритц со следующими словами.

– Простите, конечно, – сказала она, даже не потрудившись встать, – но я не вижу никакого смысла в этих домашних заданиях. У нас в Балтиморе, например, не задавали уроков на дом, а все, что понаписано в этих ваших книжках, давно уже прочитано первоклашками.

Чарли, который обычно делал уроки не без удовольствия, присоединился к возмущенному гулу класса. Между бровями мисс Фритц появились маленькие обиженные складочки, и ему стало жаль ее: он вспомнил, как в прошлом году, в сентябре, когда Джон Эберли – не совсем нечаянно – пролил лиловую плакатную краску на заново отциклеванный пол, мисс Фритц опустила голову на руки и заплакала. Бедняжка боялась школьного совета.

– Да, но мы не в Балтиморе, Джоун, – сказала мисс Фритц. – Мы в Олинджере, штат Пенсильвания.

Дети, в том числе и Чарли, засмеялись. На щеках Джоун проступил смуглый румянец, и, пустившись вплавь против течения всеобщей ненависти, она звонким от возбуждения голосом пыталась объяснить, что она имела в виду, и, естественно, увязала при этом все глубже и глубже.

– Ну, например, мы там, вместо того чтобы читать о растениях в книжке, срывали, бывало, по цветку и приносили в школу, а в классе разрезали их и разглядывали в микроскоп.

Эти ее слова, вызвав смутные образы широких листьев и экзотических цветов, как-то осложняли и еще больше затемняли сложившееся у всех представление о Джоун.

Мисс Фритц поджала свои оранжевые губы, отчего они оказались иссеченными мелкими вертикальными морщинками, а затем расправила их в улыбке.

– Это дело впереди. В нашей школе вам тоже дадут препарировать цветы, – сказала она. – Но только в старших классах. Терпеливым девочкам все приходит в свое время, Джоун.

Когда же Джоун попыталась оспорить и это, мисс Фритц подняла палец и с той дополнительной вескостью, какая всегда имеется у взрослых про запас, произнесла:

– Ну вот, а теперь довольно. А то, моя милая барышня, как бы нам не поссориться всерьез.

Класс с удовлетворением отметил, что и мисс Фритц ненавидит Джоун.

После этого эпизода всякий раз, как Джоун раскрывала рот, в классе раздавался дружный гул неодобрения. А во дворе, на утрамбованной щебнем площадке во время переменки, или пожарных учений, или ожидания звонка на первый урок, с ней почти никто не заговаривал, если не считать насмешливых выкриков вроде «задавала», «Эмми» или «Мандрагора из Балтимора». На уроках мальчишки то и дело раздергивали бантики, которыми завязывались сзади, у шеи, ее нарядные платьица, и плевали жеваной бумагой в ее распущенные волосы. А однажды Джон Эберли желтыми пластмассовыми ножницами, украденными из класса на уроке труда, вырезал у нее клок волос. Это был единственный раз, когда Чарли видел Джоун плачущей, по-настоящему, со слезами. Сам он вел себя ничуть не лучше других, по существу даже хуже: те причиняли ей гадости просто так, по непосредственному влечению, он же – с умыслом, добиваясь популярности. В первом и втором классах к нему относились вполне хорошо, но впоследствии его почему-то стали сторониться. В классе образовалась теплая компания – в нее входили и мальчики и девочки, они собирались по субботам в гараже Стюарта Моррисона. Чем они только не занимались! И в походы ходили, и в мини-футбол играли, зимой катались на санках по Горной улице, весной колесили на велосипедах по всему Олинджеру. В понедельник только и разговоров было что об их приключениях. С теми, кто составлял ядро этой компании, Чарли был знаком еще с додетсадовских времен, но теперь ему ничего не оставалось, как плестись после школы домой, делать домашние уроки, перебирать свои марки Центральной Америки или тащиться одному на какой-нибудь фильм ужасов; а по уикендам – неизменно обыгрывать Дарила Джонса или Мартина Ауэрбаха во всех играх, будь то стеклянные шарики или шахматы. Чарли с этими мальчиками и водиться бы не стал, если бы они не жили совсем рядом; оба были по крайней мере на год его моложе и притом не слишком развитые для своих лет. И вот Чарли решил, что, если он сам, по доброй воле, поддержит политику теплой компании, ребята наконец его заметят и примут к себе.

На уроках естествознания, которые у пятого «А» проводились через коридор, в классе мисс Бробст, он сидел как раз впереди Джоун и, несмотря на то, что ощущал смутную солидарность с нею, так как оба они являлись жертвами всеобщей неприязни, изводил ее, как только мог. Он сделал, между прочим, небольшое открытие: она, оказывается, не такая уж умная. На контрольных, например, ее отметки почти всегда бывали на один балл ниже, чем у него. Он ей как-то сказал: «Похоже, все эти твои микроскопы, в какие вы глазели в Балтиморе, не пошли тебе на пользу. Или это было так давно, что ты на старости лет позабыла все, чему вас там учили?»

Чарли любил рисовать; время от времени он рисовал у себя в тетрадке – нарочно избоченившись так, чтобы ей было видно, – картинку и сверху писал: «Дурочка Джоун»; это был профиль девочки с острым носом и угрюмым жеманным ртом; ресницы опущенных глаз были такой густой черноты, какой только можно было добиться от графита, а волосы ниспадали нелепыми параллельными крючками, ряд за рядом, пересекая синие линейки и доходя до самого края страницы.

Март постепенно перешел в весну. Одним из сигналов, возвестивших ее приход, было появление на школьном дворе – когда не начали еще полоть гаревую дорожку, а бейсбольная площадка все еще утопала под толстым слоем грязи – Счастливчика Ласкера со сложной моделью самолета, на изготовление которой он убил всю зиму. На крыльях модели красовалась американская звезда, в кабине был нарисован летчик, а миниатюрный моторчик работал, как настоящий, на бензине. Раздававшееся все утро жужжание привлекло на школьный двор всю мелюзгу, начиная со Второй улицы и до Линоука. Затем произошло то, что происходило каждый год: Счастливчик Ласкер запускал самолет в воздух, тот с минуту, издавая дразнящий рокот, набирал высоту, а затем, круто пикируя, врезался в землю, и разломанные его части догорали где-нибудь в грязи или на траве. У Ласкера был богатый отец.

Наряды Джоун постепенно, из недели в неделю, делались проще, приближаясь к стилю, принятому у других девочек Олинджера, а в один прекрасный день она явилась в школу с новой прической: укороченные на две трети волосы ее были туго зачесаны назад и собраны в коротенький хвостик чуть ниже затылка. Такого хохота, Какой поднялся в этот день вокруг Джоун, ей еще не доводилось слышать. «Ух ты! – закричала одна идиотка, как только Джоун вошла в раздевалку. – Джушка-лысушка!» И дурацкая эта приговорка все утро так и порхала по классу.

– Джушка-лысушка! – раздавалось отовсюду.

– Умора из Балтимора!

– Что это наша старушка Джушка так разрумянилась сегодня?

А Джон Эберли изображал пальцами движение ножниц, сочно причмокивая при этом языком. Мисс Фритц так долго стучала костяшками пальцев по подоконнику, что ей пришлось потом оттирать их другой рукой, чтобы унять боль. Наконец, к тайной и великой радости Чарли, она отправила двух мальчишек в кабинет мистера Ленгела.

Реакция Чарли на новую стрижку не была шумной: ему просто захотелось изобразить изменившийся облик Джоун. В парте у него лежали, сложенные в стопку, все прежние рисунки, какие он делал с Джоун; он был коллекционер по природе – так, он коллекционировал комиксы, американские и коста-риканские марки. Розовая от смущения, Джоун сидела несколько поодаль от него, не шелохнувшись, боясь даже рукой двинуть. С новой прической лоб ее обрел больше веса по отношению к остальному лицу, шея обнажилась, подбородок заострился, а глаза казались крупнее. Чарли – который раз! – ощутил благодарность за то, что не родился девочкой и что ему не суждены такие острые переживания, как потеря локонов или внезапное кровотечение, которое придумано словно нарочно, чтобы девочкам было больнее взрослеть. «Как ужасно быть девочкой!» – это было едва ли не первой его сознательной мыслью в жизни. Карикатура, которую он с нее тут же нарисовал, получилась исключительно удачной, гениальной, – словом, слишком хорошей, чтобы сидевший сзади него Стюарт Моррисон мог ее оценить: его тупые яйцевидные глаза скользнули по рисунку, и только. Тогда Чарли перевел контуры этого рисунка на другой листок из тетради и сделал Джоун совсем лысой. За этот рисунок Стюарт ухватился мгновенно, и он пошел по партам.