Михаил Одинцов - Преодоление

• Название: Преодоление
• Автор: Михаил Одинцов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Первой книгой нашего земляка генерал-полковника авиации Михаила Петровича Одинцова был вышедший в 1979 году в Москве роман "Испытание огнем", посвященный летчикам Великой Отечественной. О летчиках рассказывает и новое произведение Михаила Одинцова "Преодоление". Главный герой его Иван Сохатый впервые поднялся в небо еще до войны юным курсантом аэроклуба, а в наши дни мы видим его уже генералом, ведущим заоблачными дорогами могучий реактивный корабль. В судьбе героя "Преодоления", человека, влюбленного в небо, в окрыленную радость полета, можно найти немало схожего с судьбой самого автора. Но М. Одинцов подчеркивает, что Иван Сохатый ― собирательный образ. "Не написать о войне, о послевоенных буднях армии я не мог, а писать воспоминания, документальную книгу ― не хотел", ― так в беседе с журналистом сказал автор о своем произведении, жанр которого он определил несколько необычно: записки военного летчика. Сокращенный вариант "Преодоления" был выпущен в 1982 г. в Москве издательством ДОСААФ СССР.

---

Перед свадьбой Сережа пришел к нему вместе с оружейницей Катериной Сенько посоветоваться: жениться или нет? А что он мог сказать, если они любят друг друга. Он и одобрял, и завидовал по-хорошему Сереге. Но одновременно и сомневался… Война жестока. Никто не знает, сколько жить отпущено. И счастье мгновенно может стать трагедией.

Вот так и сейчас: никто в группе и на аэродроме не знает, чем закончится сегодняшний полет, настанет ли для улетевших утро. Кто из идущих сейчас рядом встретит его… Конечно, больше всех сейчас волнуется на земле Катя. Что только не передумает ее голова, пока увидит вновь Сережку.

"Любовь, любовь! Сколько через нее радостей и мучений принимают люди. До некоторых пор мне проще было раскладывать пасьянс: хорошо ― налево, плохо ― направо. А теперь и у меня путаница в мыслях и чувствах началась".

― Командир, тебя совсем плохо видно. ― Сохатый по голосу узнал Безуглого. ― У меня мотор на выхлопе очень искрит, а на стеклах огненные черти пляшут.

― Не жалуйся, никто тебе не поможет! Погоняй мотор на разных оборотах, может, лучше будет. ― Ругнул лейтенанта, а сам уже думал, чем можно помочь летчикам. Прикинув все "за" и "против", решился провести эксперимент, который обычно днем категорически запрещался:

― Группа, внимание! Разрешаю откатить фонари назад, только обязательно поставьте их на стопор. Если будет видно лучше, дальше пойдем с открытыми.

Открыл свой фонарь, осмотрелся по сторонам: самолеты стало наблюдать проще да и землю лучше. Правда, опасней становились прожекторы и огонь врага, но решил, что слепота страшней.

― Я пойду с открытой кабиной. Вы решайте сами. Не настаиваю.

Через некоторое время вновь осмотрел идущие с ним самолеты ― пилоты летели с открытыми фонарями.

Наконец он увидел нужные ему дороги: до цели осталось всего семь километров, станцию просмотреть теперь было невозможно. Подождав, пока шоссе, видевшееся с двух тысяч метров лучше железной дороги, окажется за крылом, он скомандовал:

― Разворот на цель. После разворота пойдем с небольшим снижением. Обороты мотора не меняю.

Железная и шоссейная дороги после разворота виднелись теперь у него слева, и он постепенно вновь приближался к ним, зная, что через пять километров, через минуту полета, они приведут его к цели. Курс полета ― из немецкого тыла к фронту, если он правильно выбрал маршрут, то противовоздушная оборона немцев о нем оповещения не давала. На станции их вполне могут принять за своих, а пока разберутся, стрелять поздно будет.

Сохатый вел свой самолет все время так, чтобы станция появилась сбоку, под углом градусов в сорок, и не было бы помех глазу от лобового стекла. В этом случае он мог раньше увидеть цель, точнее определить момент доворота на нее и перевода группы в пикирование.

Чем ближе к цели подводил Сохатый группу, тем больше думал о прожекторах: "Плохо придется тому, кого схватит даже один прожектор. На пикировании кабины полностью откроются лучу света, их не заслонит ни мотор, ни крыло, ни бронеплиты фонаря. Прожектор сейчас опасней пушек и пулеметов. Даже трудно представить, что будет с ними, если поймают".

Он вспомнил летнюю ночь сорок второго года. Стоял он в окопе рядом с какими-то вагонами и наблюдал, как организован был гитлеровскими летчиками налет на станцию и как его отражали зенитно-прожекторные комплексы и пулеметчики. Тогда в одну ночь прожектористы без помощи зенитной артиллерии вогнали в землю два "Юнкерса-88". Видимо, летчики оказались не из опытных и не смогли вырваться из лучей, ослепли от попавшего в кабину света.

"Но фашисты находились намного выше, нежели мы сейчас. Летели в одиночку и поэтому не были ограничены в маневре. Их до полета учили, наверное, разным ночным премудростям". Иван почувствовал холодок на спине, будто его продуло насквозь. С ним подобное случалось уже, когда он особенно остро сознавал грозящую опасность.

Показалась станция, и майор обрадовался, убеждаясь, что его расчеты правильны.

― Цель вижу! Приготовились! Дать в кабинах полный свет, но в кабины не смотреть! Наблюдать только за своим ведущим! Реактивные снаряды и бомбы по моей команде. Кто попадет в прожектора и потеряет соседа ― сразу вверх и управлять машиной по приборам. Одиночки уходят от цели курсом на юго-восток, на плацдарм, группа ― по моему решению.

С высоты в тысячу пятьсот метров Сохатый уже довольно сносно различал общие контуры станции, когда с ее северной и южной сторон начали зажигаться прожекторы, а впереди самолетов засверкали звездочки разрывов. Фашисты искали самолеты и ставили заградительный огонь намного выше девятки "Илов", никак не предполагая, что на станцию идут штурмовики на своей обычной высоте.

― Пошли в доворот и пикирование. Нас не видят. Не стрелять! ― И тут же обращение по внутренней связи к стрелку: ― Пискунов, как идут?

― В норме, командир.

Все круче наклоняя машину к земле, Сохатый старался рассмотреть станцию: не постройки, а пути и железнодорожные составы на них. Составы главное. Пытаться сейчас втемную, не зная, где склады, попасть в них было бы просто безрассудством.

Увидев в отсвете прожекторов расходящиеся веером серебряные ниточки рельсов, майор понял, что пикирует в район входных стрелок. Взглянул в лобовое стекло, но через него и дневной прицел станцию не увидел. Тогда он приподнял нос самолета чуть выше и, когда, по его мнению, дистанция сократилась до нужной, скомандовал:

― Приготовили снаряды! Залп!

Его окутало пламенем, ослепило, и он на короткое время потерял землю совсем. Через мгновение он осознал, что неожиданность залпа испугала врага: прожекторы потухли и огонь зениток прекратился. Тут же немцы разобрались, в чем дело, но эти секунды их растерянности определили успех Сохатого: он вывел группу из пикирования в горизонтальный полет, довернул ее вдоль станционных путей, в разных местах замазанных темными колбасками эшелонов, и с высоты в пятьсот ― четыреста метров приготовился к сбросу бомб.

― Гвардия, бомбы! ― Нажал на кнопку сброса. ― Командирам звеньев пушки! Стрелкам, огонь по земле!

Серию сбрасывал автомат. И Сохатый слышал, что автомат работает. Чуть позже ударные волны разрывов догнали его машину и подбросили несколько раз. Иван вел "Ил" в горизонтальном полете и, "играя" большим пальцем правой руки поочередно пушечной и пулеметной гашетками, прокладывал себе дорогу для выхода из атаки. Куда стрелять, для него и остальных было безразлично: прицеливаться дневным прицелом невозможно. Они решали сейчас вторую задачу ― создавали панику, заставляли врага прятаться, нервничать и ошибаться.

Разрывы бомб, огонь вкруговую вторично потушили прожекторы и заставили замолчать фашистские зенитки. Правда, ненадолго. Но каждые десять секунд их молчания для летчиков и стрелков Сохатого равнялись километру жизни, а через тридцать секунд огонь врага стал не опасен ― эскадрилья вышла из огневой зоны.

― Пискунов, все целы?

― Все рядом, а целы ли ― не знаю!

― Ты смотри, чтобы к нам десятый не пристроился. Вдруг ночники-истребители где-нибудь рядом базируются и успели взлететь. ― И Сохатый обратился с вопросом к летчикам: ― Доложить, кому попало над целью! ― Отпустив кнопку передатчика, подождал с минуту, давая людям время осмотреться. Строй молчал. ― Молодцы! Будем выбираться домой. Маршрут прежний. Свет в кабинах лишний убрать.

Эскадрилью окружала ночь. Темнота облачного неба объединилась с чернотой земли, скрывающейся в светомаскировке. Сохатый опять вспомнил себя, младшего лейтенанта на У-2. Вздохнул: "Тогда, наверное, было легче: вверху все же виднелись звезды, а позже появилась луна. Беда караулила только троих, теперь ― восемнадцать человек и девять машин… Не летишь, а как будто сидишь в темном чулане, ― рассуждал он сам с собой. ― Вот уж действительно по пословице: "Ни зги не видно". Наверное, большинство и не знает, что такое "зга", если лошадь ни разу в телегу не запрягали. Невесело усмехнулся. ― Техминимум тоже надо было сдавать, чтобы запомнить: гужи, супонь, чересседельник, подпруга, хомут, сбруя и тому подобные древние слова".

До Вислы разглядывать что-либо на земле не требовалось. И Иван, подавшись вперед, сосредоточился на приборной доске ― перешел полностью на приборный полет.

Высота в триста метров гарантировала от столкновения с препятствиями и одновременно сохраняла звуковой контакт с землей, которая глушила шум от их полета, не позволяя врагам загодя услышать и найти их в небе.

― Летчики, по сторонам не глядеть. Смотреть каждому за своим командиром и машину свою держать по его самолету. Встать всем поплотнее. Легче будет. Фонари не закрывать.

* * *

Командир дивизии генерал Аганов не успел приехать на подготовку группы Сохатого, увидел уже взлет последней тройки самолетов. Проводив взглядом строй, он стоял у КП полка и слушал Ченцова, который ему называл фамилии улетевших летчиков. На душе у генерала было неспокойно, но он скрывал тревогу.