Людмила Сурская - Проклятая война

• Название: Проклятая война
• Автор: Людмила Сурская
• Жанр: Исторические любовные романы

Первый день войны. Первые эшелон с беженцами. Вагоны набиты, как консервные банки. Они, наполненные женщинами, детьми и стариками, представляли тревожное зрелище. Сорванные войной, собирающиеся в считанные часы и пережившие уже невиданного размера душевную травму, они были первыми весточками беды. Поезд рвался, отсчитывая по Украине километры, на Москву. За спиной оставалась война. Вернее, она догоняла нас авиационными налётами и бомбёжками. Не обратить внимание нельзя, люди разучились улыбаться. Картина, прямо скажем, удручающая. Уже в конце первого дня усталость стала одолевать не только детей, но и взрослых. Одежда прилипала к телу. Мучила жажда. Дети плакали утомлённые жарой, теснотой, нервозностью и передаваемым от взрослых страхом. Каждый следил за своими вещами, боясь воров. Никто никому не доверял…

---

Кинув плащ палатку под сосной, он упал на неё. Надо хотя бы с полчасика отдохнуть. Вымотался порядком. Ранение давало о себе знать. Пушистая ветка качалась над головой балдахином. Подумал: "Лес тоже пострадал. У деревьев, как и у людей своя судьба. Одни срубят и сделают блиндаж. Другие, как солдаты принимали бой. Стояли стойко даже израненные. И падали только убитыми со стоном". Долго не было от семьи писем. Что могло случиться? Адуся раньше присылала пачками, а это одно и то какое-то сухое. Юлия вообще молчит. Ему страшно было связывать это с "воробушком". Гнал от себя ту мысль, потому что она была худшее из того, что он мог предположить. Мог ещё как-то мириться с их разлукой, но её молчание перетерпеть нет сил. Это была катастрофа. На душе противно. Взял листок и написал дочери письмо, осторожно спрашивая: "Адуся, почему молчит мама?" Только ответ пришёл опять ни о чём и от Ады, а о Юлии ни слова. Грудь разрывал страх: "Люлю, милая не пугай меня. Я с ума схожу от страха и предположений". Он не готов был заплатить такую цену за военные хвосты. Во второй половине августа его внезапно вызвали в Ставку, он страшно обрадовался: "Ну вот Юлия, завтра мы увидимся и разберёмся". — Вскинув, искрящиеся надеждой глаза на двухъярусные облака, плывущие в сторону Москвы, подумал он. Заныла спина. Переведя взгляд на строй шагающих в наскоро срубленную баню солдат и поморщился: "Приеду и, что меня ждёт, что скажу, как в глаза ей посмотрю. Всё равно от разговора не открутиться. Раз Люлю молчит, впервые за нашу семейную жизнь, значит, всё серьёзно. Надо прекратить эти походные отношения. Но с другой стороны сам Сталин дал зелёную дорогу. Почему я должен обходиться без бабы. Нет, Юлию я не могу взять с собой, пока ещё опасно, да и Адусю не оставить одну". Понятно, что думал он, как ему было выгодно. Хотя догадывался, что Ставка лично бы им искала любовниц, лишь бы командующие фронтов побеждали и гнали фашистов с земли русской. Как бы там не было, но именно это благословение вождя толкнуло на продолжении отношений. Хотя возвращался на фронт с чистыми намерениями. Которые разбились опять об одиночество и не желание жить с болью, а торопливо спроводив её на подвернувшуюся женщину, топать дальше. После очерёдного боя и военных сто грамм, поехал вновь. Поплакаться и получить разрядку. Но наткнулся на претензии с Седовой и дал задний ход. "Чирикать чирикай, но не в своё поле не лезь". Принимать новую должность уехал один, справедливо считая, что "матрас" найдёт и там.

Это было выше моих сил. Я не думала о Косте, не вспоминала о нём специально. Он остался в моём прошлом. В травах степи, могучей тайге, на крылечке маленького домика на Украине. Там моё. Только моё. Всё моё. А этот, о ком трезвонит пресса и радио… и все его успехи на фронте… Это не он и не о нём. Я молчала. Не могла писать. Не находила в себе сил, отвечать на его письма, почти перестала спать… Лежала с открытыми глазами ожидая рассвета, как будто он мне мог дать успокоения и указать дорогу из моего лабиринта. Я страшно устала. И как действительно не устать от того груза что свалился на мои плечи заставляя себя таскать. Ведь я не тяжеловес. Я устала самой отвратительной усталостью, которая выжимает жизнь до последней капли. Опустошает до последней клетки надежды. От неё не отдохнёшь, не запьёшь…Слава Богу, что ещё соображаю. Потихоньку подвела себя к мысли, что вообще-то писать я могу. Ведь это ему сегодняшнему, не получается, а тому, прежнему даже очень. Моему желанному, любимому, родному я не могу не писать. Ведь он вся радость что у меня есть. Подумав и решила выходить из положения другим путём. Садилась, пересиливая горечь, за письмо, но душили слёзы и строчки расплываясь, убегали в прошлое, теряя нить. Письмо получалось совершенно другому человеку, тому, с кем я связала жизнь в Забайкалье, была рядом на КВЖД в боях с китайцами, проехала полстраны… Кого ждала из "Крестов" и проводила 22 июня 41 года по тревоге. Это были письма безумной любви и тепла, чудесного единения, полёта сердец и души. Этот крик любви и души предназначался близкому человеку, которого уже не было. Отправлять было некому и я складывала их в сумочку. Накопилась целая пачка. Пачка посланий моему Кости, тому, кому я поверила и в чьи руки вручила свою жизнь. Мой Костя ни нож в спину не способен всадить, ни предать. Ему писалось легко и быстро, а этому Рутковскому я писать не могла. Его я не знала. С ним таким не была знакома. Выходит только воображала, что знаю его как самоё себя. А ведь уверена была, что изучила его на все сто. Только в один прекрасный день открывается правда… Оказалось не только чужим, но ещё больше близким нельзя верить, их предательство больнее. Получается, прикидывался. Всё время ловчил. А может быть и раньше было у него, а я не замечала. На потеху всем уверенная в себе и в нём дурочка. Ведь нельзя же вот так с бухты — барахты… Кто бы знал, как я нуждаюсь в ответах. Больно, мерзко, не доверие это что-то страшное… Убивает сердце, душу. Умудряется ранить даже память. С каждым днём надежд на возможную ошибку всё меньше и меньше. "Всё было на поверхности, как я просмотрела, — ругала я себя. — Не дура же. От счастья обалдела. Что он там тому "воробью" и людям плетёт, что семья потерялась, погибла или что меня не любит, не живёт и я его не понимаю и не устраиваю…"

На работе тоже не легко. Куда бы я не зашла, все сразу начинали шептаться. На улицах, когда узнавали та же картина. Всё это было давно, а я слепая курица не замечала. Страшно, что от той грязи не зайдёшь в баню и не отмоешься, сколько не три себя и не намыливай — не смыть. Сначала было от такой мерзости как-то не по себе, но со временем привыкла. Хотя вру, к этому невозможно привыкнуть, никогда… Теперь у меня началась новая жизнь, жизнь полная вопросов с моей стороны и обмана с его… И всё же горе- есть горе, но пусть бы не кончалось то, что занимало мои мысли и чувства. Я не смогу без дум о нём, пусть даже они приносят мне страдания. Господи, как мне тяжко!

Прилетел и сразу в Ставку. У Сталина находился генерал Ватутин, рассматривался вопрос об освобождении Воронежа. Он предлагал наступать силами Воронежского фронта на город, а Рутковский должен был помочь ему сковывая противника на западном берегу Дона… Рутковский знал, что Ватутин уже не раз пробовал взять укреплённый город, но безуспешно и предложил иной вариант решения задачи. Но Ватутин настаивал на своём. Сталин утвердил его предложение. Они, выйдя с генералом в соседнюю комнату, оговорили все вопросы связанные с этим планом. Выкроив несколько часов времени, он поехал домой. Там и тут мелькали клумбы. Улицам Москвы потихоньку возвращали свой наряд. Хорошо-то как! Солнышко светит. Ясное небо над головой и мирные осенние цветочки. Сердце бешено колотилось. Ещё от машины бросил взгляд на окна, показалось, что промелькнуло за шторкой личико Люлю. "Значит дома и я её увижу!" Но дверь открыла Ада. Кинув в угол привезённые гостинцы, как всегда раскинул руки и приготовился ловить её. С малых лет она с сияющим лицом летела к нему и бросалась на шею. Это был уже ритуал, годы которому были не помехой. Но на этот раз, его разведённые руки остались невостребованными, Ада не сдвинулась с места. Озадаченный, с удивлённо вскинутыми бровями, он шагнул навстречу:

— Адуся, что случилось, где мама? — прижал он её к себе, сделав этот разделяющий их шаг сам.

Он как всегда очень обрадовался встрече с дочкой, но сейчас его волновала жена. Ада же отвела глаза. Он обмер, отпустив её, пронёсся по комнатам. Пусто. Юлии не было. Но ведь он видел её в окне, мог бы поклясться в этом. В прихожей дочери уже не застал, он прошёл за ней на кухню. В глаза бросилась его даже не распечатанная, присланная с прошлой оказией, посылка… На новый гостинец, она так же не обратила внимание. А вот то, что она стояла к нему спиной, Рутковский упустить не мог. В груди заворочалось что-то колючее.

Желая получить немедленно объяснение, он взял дочь за локоток, развернул к себе и тихо, но твёрдо спросил:

— Адуся, милая, где мама, на работе? Я съезжу, у меня есть несколько часов времени…

— Нет. Там её нет, — сказала дочь сухо и поджала губы, а потом ещё и выдернув руку отвернулась.

О как! Недружелюбный тон всегда приветливой и любящей дочери обескуражил. Горячая волна метнулась в голову. Перед ним была другая Ада, к которой боязно было даже приближаться. Не понимая что ему это даст, он упорствовал:

— Но я её видел в окне…

— Тебе показалось.

Ада не смотрела на него и говорила сквозь зубы. Не заметить такое нельзя. Он разволновался. Не понять того, что дочь не желала с ним не только говорить, но и видеть он не мог. Не слепой же в самом деле…

— Так, приехали, а ну посмотри мне в глаза… и скажи честно, что у вас произошло?

Ада подняла полные слёз и боли глаза и замерла… Справившись, отделяя каждое слово и давая им ироничную обёртку, сказала: