Людмила Сурская - Проклятая война

• Название: Проклятая война
• Автор: Людмила Сурская
• Жанр: Исторические любовные романы

Первый день войны. Первые эшелон с беженцами. Вагоны набиты, как консервные банки. Они, наполненные женщинами, детьми и стариками, представляли тревожное зрелище. Сорванные войной, собирающиеся в считанные часы и пережившие уже невиданного размера душевную травму, они были первыми весточками беды. Поезд рвался, отсчитывая по Украине километры, на Москву. За спиной оставалась война. Вернее, она догоняла нас авиационными налётами и бомбёжками. Не обратить внимание нельзя, люди разучились улыбаться. Картина, прямо скажем, удручающая. Уже в конце первого дня усталость стала одолевать не только детей, но и взрослых. Одежда прилипала к телу. Мучила жажда. Дети плакали утомлённые жарой, теснотой, нервозностью и передаваемым от взрослых страхом. Каждый следил за своими вещами, боясь воров. Никто никому не доверял…

---

Вернувшись из того ада, он отдал нам с Адусей всю нежность, какую имел в своём арсенале… Мы буквально купались в его любви, чувствуя каждый день его заботу. Господи, и это было всего лишь несколько недель назад…

Ревущий гудок паровоза заставил оторваться от воспоминаний и заглянуть в окно. Ничего особенного. Темнота. И опять в такт гудящим колёсам и вздрагивающему вагону текли воспоминания, обрывки и какие-то отдельные слова, возможно важные в тот момент и лица… Я прокрутилась у окна до утра. Ночь подходит к концу, вон и яркая полоса рассвета разрезала небо. Вот бы и дороге так: скорее добежать до конечной точки пути. Мы на каждой станции и торможении думаем: "Вот конец!" Ан, нет! Поезд крутит колёса дальше. До чего же длительной и утомительной оказалась эта дорога. Бес конца и края леса, леса. Я сбилась со счёта, а Ада малюет на стенке полоски. Каждая — день. Встаёт солнце, льёт дождь, плывут вдаль далёкую облака…, а вокруг суровые лица, сведённые горем брови, сжатые губы и три потока: солдат, беженцев и раненных. Ах, эти вольные облака. Как было бы здорово забраться на них и поплыть к нему туда, назад, разыскать его. Ох, если б не дочь. Я бы непременно осталась. Могла быть ему полезной, мне приходилось не раз работать в госпитале медсестрой, перевязывала б раненых, вон их сколько: везут и везут. Ведь была же с ним всегда рядом неотлучно, почему же сейчас послушалась и уехала… Но как плохо оказывается, когда нет бабушек и родни. Ничего хорошего, когда нет близких рук и глаз, на которые можно передать Адусю. Можно, конечно, как и этих сирот оставить на время в приюте… Но Костя никогда не пойдёт на это. Он мне там покажет войну и фронт. Я тех немцев до конца жизни буду помнить. Остаётся одно: терпеть и ждать. Я готова. Только б вернулся, и скорее закончилась эта проклятая, укравшая моё счастье, война.

А поезд мчал и мчал вперёд, унося меня подальше от него, от войны, в глубокий тыл. Мимо пролетала чья-то жизнь. Вспыхнула и осталась позади, а мои думы грузом прицепившись к исхудавшей спине, тянутся за мной хвостом. Под колёсами прогромыхал мост. Выглянула в окно. Внизу бежала, неся быстрые воды, река. Вспомнилось, как шли с Костей вдоль реки… Как его сильные руки караулили каждый мой шаг, чтоб подхватить, помочь… Богородица, ведь не приснилось же мне всё это. Было, было… Сорвавшись я почти застонала. Вот и ещё Ада может ставить палочку на стене, сутки прошли… Оказалось, что наступило утро. Ночь тихо прошла. Спать уже некогда. Поднялась Ада. Сели, растирая глаза сироты. Кругом охи и вздохи, сытые таятся от голодных, как дичь от охотников и это тоже первые признаки войны. Я достала последний кусок хлеба, разделила на них троих, налила давно остывшего кипятка. Адуся молчком разломила свою половинку надвое, я отказалась, сославшись, что не выдержала и ночью своё съела. Скорее бы хоть какая-то станция, у меня ещё есть деньги, и попробую обменять на продукты пару платьиц мамы малышей. Они ни о чём не могут думать и говорить — только о еде. А поезд тащится так медленно — тошно, что сидеть, что в окно смотреть. Профессор совсем ослаб. Вчера я с ним разделила мою долю. Свою он сунул детям. Но это мизер. Сегодня оба будем голодные. Только куда деваться. Чтоб не видеть, как дети по крошкам высасывают хлеб, смотрю в окно. На насыпях мелькают поляны цветов. Разных: белых, ярко розовых, голубых… Точь — в - точь, как глаза Кости. И снова боль перерезает меня крестом, разваливая на четыре части. Господи, всегда любила цветы, а сегодня они не радуют. Такое горе, а они горят праздником. Воспоминания плетутся точно длинные, длинные кружева, и нет им конца… Нет не сержусь, а рада, что могу здесь как бы всё снова пережить. Куда бы дорожка не заносила нас служить, всегда выбирались в лес, бродили по лугам, гуляли в степи. Он рвал мне вязанку цветов. Я счастливая, от солнца, пьяного аромата полевого великолепия и его близости, плела нам веночки, пока он валялся в сочной траве, мурлыкая под нос полюбившуюся песню, с нетерпением ожидая конца моей работы. Совсем не потому, что ему невтерпёж получить украшение на голову, а хотелось быстрее положить меня рядом. Конечно же, я догадывалась об этом и, играя его чувствами, не торопилась. Костя, хитренько посмотрев на меня, поднялся на локти, окинув округу, оценил обстановку. Никого. Потом, виновато улыбаясь, потянул на себя. Я падаю рядом и проваливаюсь в хмельной запах любви, цветов и сока помятой травы… Как давно это было, будто в другой жизни и не с нами. Кажется, тормозим и, похоже, маленький городишко. Мелькнул убогий деревянный вокзал. Я собираюсь. Слышу говор по вагону — поезд будет долго стоять. Старик суёт деньги, просит купить продуктов. Тороплюсь. Надо успеть первыми. Сейчас весь состав устремиться туда же. Оставляю на него вещи и малышей, беру Аду за руку, и мы бежим к выходу. Так и есть народ выскакивает, на базарчик бежит — кто что продать, кто что купить. Нам удаётся купить варёной картошки, буханку хлеба, пару луковиц, небольшой кусок сала. У меня от счастья дрожали ноги, когда я неслась обратно. Увидев, как солдаты из соседнего состава меняли своё нательное бельё на хлеб онемела. "А что если и Костя вот так же. Ведь он здоровый малый, ему хочется кушать больше чем другим". Руки дрогнули, чтоб не выронить, я прижала к себе продукты. Ада, дёрнув меня назад, показала глазами на газету, что читали солдаты. Мы подошли. Я заметила, что с дочерью за дорогу мы очень сблизились. Даже стали понимать друг друга с намёка, с полуслова. Те отношения, что сложились у нас с ней, за годы пребывания Костика в "Крестах", не только продолжились сегодня, но и получили новое, более сильное направление. Мы были одно целое. Адка способная к языкам и я непременно научу её тому, что знаю сама. Жаль, что так часто приходится ей менять школы…

Вокруг читающего вслух человека, собралась толпа не пробиться. Мы, встали на цыпочки, вытянули шеи и напрягли слух. Но нового ничего не услышали. Всё сводилось к тому, что идёт выравнивание линии фронта. С горечью подумала: "Сколько ж они её собираются выравнивать…". Нет, я не сомневалась, просто была уверена, что фашистов остановят и погонят назад, что именно так и будет. Гитлеру непременно свернут шею. Но мне бы хотелось, чтобы это всё поскорее делалось, а война кончилась. С победой затягивать нельзя. Всем очень плохо. Гудит гудок паровоза. Мы срываемся и несёмся к вагону. Забираемся почти на ходу. Люди прут и прут в вагоны на каждой остановке. Сидят просто в коридорах на полу. Они же не резиновые — нечем дышать. Было заметно, что профессор волновался. Думал, отстали. Выложили на столик приобретённое богатство. У ребятишек загорелись глаза при виде картошки. Мы с профессором разделили одну на двоих, но хлеба с салом отрезали по куску. Всё казалось одинаково вкусным. "Костя, родной, ел ли ты сегодня? Мне даже стыдно, глотать, а вдруг у тебя давно уже не было и крошки во рту. Ведь если идут бои, льётся кровь, а вы отступаете…"

Дети, увидев продукты, весь день просят есть. Ада хитрит, объясняя им, что много нельзя — заболят животики. Они моргают глазками и держатся за свои впалые пупочки. Я не могу смотреть. Вспомнилось время, проведённое Костей в "Крестах", Адуся всегда хотевшая кушать… Вернувшийся Костя привёз кучу денег, ему выплатили за все годы вынужденного прогула, покупал ей всё, что только той хотелось. Старался побаловать и меня, а я всё это деля пополам, отправляла ему в рот, ведь он тоже три года голодал. Вспомнила, как мы ели вдвоём одно яблоко, мороженое… Воспоминания были такими яркими, что я скриплю зубами, чтоб не разрыдаться в голос, мотаю головой по перегородке вагона. "Может, поспешила, и не надо было уезжать. Не слушать его, отказаться выполнить наказ… Понятно, что он боялся за нас. Но мы за него тоже. Остаться надо было рядом с ним, и встретить судьбу вместе, как всегда". Сомнения и терзания разрывали. "Господи, если ты есть, помоги ему. Я возьму весь его грех на себя, только пусть он выживет в этой мясорубке. А я и так уже грешна безумной любовью к нему. Поэтому грехом больше, грехом меньше, какая разница. Влюбилась в него с ходу, с налёту, с первого взгляда такого большого и синеглазого. Единственную любовь на всю жизнь подарила мне эта встреча. Забайкалье, Монголия, Даурия ли я рядом, всегда рядом… Зачем оставила его одного сейчас, зачем?" Грудь раздирает боль. Я ищу сама для себя слова. "Ничего, пристрою Аду у сестры или брата найду его и вернусь к нему".

Поезд, хоть и с остановками, но идёт. Всё дальше от Москвы в никуда… День летит за днём. Однообразие и отсутствие информации уничтожает. Чем дальше в глубь страны мы забираемся, тем старее газеты читает народ на перронах. А мы едем и едем дальше, но куда? Кончился лес и поля, потянулись за окном заунывные степи. Кто-то обронил — Казахстан. Так оно и было. Несчастная земля и верблюды составили нам пейзаж. Бог мой, что же с нами будет!? Да это был наш долгожданный конечный пункт. В той мирной жизни, я очень любила, когда поезд подходил к перрону. Вот он замедлил ход. Медленно идёт вдоль перрона. По вагону идёт гул:- "Тупик". Мы приехали! Что тут начало твориться! Все волнуются, собирают вещи, дети прилипли к окну. Вывалив из вагонов с мешками и чемоданами народ замер. На перроне из репродуктора неслось: "Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!…" Голос невозможно не узнать — это Сталин. Люди слушали. Многие плакали. Я понимала как ему непросто было сказать это… Ошибся, но ведь хотел как лучше. С одной стороны идея разделить Европу между двумя державами или объединить вокруг двух держав не нова. У Пруссии и России много общего. Сначала ей увлёкся Павел, который аж с Наполеоном готов был разделить власть над Европой. Позже она плод раздумий и сил царя Александра 1. Хотя бы взять "главный акт" Венского конгресса, как и в основном трактате между Россией и Австрией относительно Польши. Задачу "умиротворения Европы" Александр унаследовал от отца. И всерьёз занялся переустройством Европы. Предложил учредить лигу, создать новый кодекс международного права. Основными элементами коалиции должны были стать Россия, Пруссия, Австрия и Англия. Рациональное преобразование России и Европы для Александра — две части одной задачи. Всё проходило на фоне огромного европейского кризиса наполеоновской эпохи. Так что Сталин только шёл по проложенному пути…