Арне Даль - Мистериозо

• Название: Мистериозо
• Автор: Арне Даль
• Издательство: Издательства: Corpus, Астрель
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-31662-3

«Мистериозо» открывает собой серию романов шведского виртуоза детективного жанра Арне Даля о расследованиях «Группы А». В тихом, чинном Стокгольме серийный убийца охотится за олигархами, и напуганная Государственная криминальная полиция Швеции создает элитную группу следователей под руководством опытного Яна-Улова Хультина. Они должны обезвредить таинственного преступника, который по ночам пробирается в особняки своих жертв и убивает их двумя выстрелами в голову под звуки джаза. Довольно скоро выясняются три обстоятельства: в волшебную летнюю ночь 1958 года режиссер звукозаписи Рэй Фоулер напился во время концерта Монка и не выключил вовремя микрофон; в таинственном Ордене Мимира внезапно наметился раскол; девушка, работавшая кедди во время игры в гольф, покончила с собой. Возможно, все это звенья одной цепочки, возможно — ряд случайных совпадений. Читатели журнала «Ридерз дайджест» назвали Арне Даля лучшим автором остросюжетных детективов.

---

— Убери ружье, мать твою! — рявкнул Пауль Йельм, и его вырвало.

Глава 3

Вначале только фортепиано — легко и затейливо вверх и вниз по клавишам, затем, нежно звеня, вступают цимбалы, затем барабанная дробь. Иногда звуки осторожно, с некоторым сожалением сворачивают со своей изящной дорожки, то взбирающейся вверх, то сбегающей вниз, не нарушая при этом неровного, семенящего двухтактного ритма. Вот короткая пауза, в той же манере вступает саксофон, а после все меняется. Слышатся басы, тихо гуляющие вверх-вниз, саксофон умолкает, фортепиано время от времени выдает развернутые аккорды где-то в глубине звуковой картины, то и дело прерываемой блуждающими и несколько ленивыми импровизациями саксофона.

Пинцет ныряет в дырку и начинает тянуть. Саксофон вдруг чирикает что-то, потеряв тональность, и тут же снова находит мелодию. Фортепиано умолкает совсем, на какое-то мгновение становится так тихо, что слышно дыхание публики. Пинцет вытаскивает то, что искал. Между быстрыми переборами саксофонист два раза протягивает: «Yeah». Публика подхватывает: «Yeah». Долгие-долгие ноты. Фортепиано все еще молчит. Отдельные аплодисменты.

Фортепиано вступает. Те же самые променады, что и в начале, такой же уход в сторону, жалобные переливы и все более свободный бег. Только фортепиано, басы, барабаны. Пинцет ныряет в другую дырку. На этот раз все идет легче. Оба сплюснутых шарика падают в карман. Он садится на диван.

Фортепиано снова возвращается туда, откуда начинало. Басы тоже исчезают. Но вот они снова слышны, вместе с саксофоном. Теперь все четверо, прогулка в тумане. Аплодисменты. Yeah!

Он нажимает кнопку на пульте. Воцаряется оглушительная тишина.

Он осторожно поднимается. Мгновение стоит неподвижно посреди большой комнаты.

Несколько залетных пылинок кружатся в несуществующей воздушной воронке возле хрустальной люстры — высоко-высоко наверху. Плавные линии стереоустановки. Тусклый металл совсем не отражает слабый свет. «Банг и Олуфсен».[4]

«Банг, банг, — думает он. — Олуфсен». На этом мысли кончаются.

Его рука в перчатке легко касается белой поверхности кожаного дивана, прежде чем он делает несколько пробных неуверенных шагов по уютно скрипящему паркету. Он обходит вокруг большого — двадцать пять квадратных метров — ковра, созданного за месяц рабским трудом пакистанских детей, и выходит в коридор к веранде. Открывает дверь и на мгновение останавливается на веранде, совсем рядом с садовыми качелями. Вдыхает полной грудью тихий, прохладный весенний воздух и скользит взглядом по рядам яблонь, перебирая в уме яблочные сорта: астраханские, окере, ингрид мария, лобо, белый налив, коричные. На каждом дереве прибита маленькая табличка. На этих табличках всегда есть яблоки, красочные, хрустящие, задолго до того, как яблони начинают цвести. Плоские искусственные яблоки.

Ему хочется верить, что это песня сверчка, но звук вибрирует в его собственной голове. «Банг, — думает он. — И Олуфсен».

Хотя это был не совсем «банг».

Он закрывает за собой стеклянную дверь и возвращается по длинному коридору назад, в огромную гостиную. И снова обходит сотканную вручную пылающую картину на ковре, подходит к стереоустановке и нажимает кнопку «Извлечь». Описывая едва заметный эллипс, кассета смиренно выезжает из магнитофона. Он берет ее и кладет в карман. Выключает стереосистему.

Он оглядывается вокруг. «Атмосфера», — думает он. Даже пылинки производят впечатление специально заказанных, чтобы подходили к хрустальной люстре, вокруг которой они так элегантно кружатся.

Перед его внутренним взором предстает список. Он мысленно ставит галочку.

«Куно, — думает он, улыбаясь. — Разве это не командная игра?»

Он выходит из большой гостиной другим путем.

Стол из тикового дерева и четыре стула того же оттенка с высокими спинками стоят на другом ковре ручной работы, который он про себя называет персидским. В отличие от красного пакистанского, этот ковер в бежевых тонах.

Хотя сейчас они довольно похожи.

Возле стола он должен перешагнуть через то, что окрашивает персидский ковер в красный цвет. Он делает два больших шага.

В саду сонная луна выглядывает из-под пушистого одеяла облаков и позволяет таинственным эльфам, танцуя, коснуться обнаженной яблони.

Глава 4

Комиссар криминальной полиции Эрик Бруун, по-видимому, нажал на зеленую кнопку, расположенную где-то на его письменном столе, потому что на дверном косяке в коридоре, сопровождаемая легким жужжанием, загорелась зеленая табличка с его именем. В свою очередь Пауль Йельм нажал на ручку вечно закрытой двери и вошел в кабинет.

Местоположение полицейского управления было очень необычным и даже причудливым: находясь в районе Фиттья, оно имело почтовый адрес «Норсборг, муниципалитет Буткюрка, полиция Худдинге». Если, например, вам не хотелось упоминать район Фиттья во избежание лишних ассоциаций, то вы могли всегда сказать «полиция Буткюрка» (городка, в котором, помимо церкви, есть несколько известных местечек, таких, как Ворста и Грёдинге), или «полиция Норсборга» (родины гениального игрока в пинг-понг Вальднерса или команды хоккеистов с мячом «Бальруг»), или просто упомянуть спальный пригород Худдинге. Сам Йельм жил в Норсборге, в одном из выстроенных в линию семейных коттеджей, всего в нескольких шагах от дома Вальднерса. И все же он никогда не мог сказать точно, что это за место. По крайней мере сейчас.

«Богом забытое место», — обреченно подумалось ему, когда он входил в кабинет, известный также как «коричневая комната»,[5] где раз в год меняли обои, которые все равно за несколько дней приобретали бежевый налет благодаря усердной обработке табачным дымом. Йельм никогда не бывал у Брууна дома, в его холостяцкой квартире в Эриксберге, которая, по слухам, имела гигантские размеры, но мог представить себе, как выглядели стены там. Сам Йельм не курил, но время от времени позволял себе сигарету-другую, чтобы, как выражаются мудрецы, не стать рабом добродетели.

Сегодня он успел выкурить шесть и знал, что их будет больше. Никотин уже ударил ему в голову, и поэтому он, вопреки обыкновению, не испытал шок, войдя в коричневый кабинет, который несколько раз классифицировался комиссией по санитарному надзору как опасное для здоровья место. Чрезмерно ревностный служащий комиссии как-то приклеил на дверь изображение черепа с костями, а Йельм и Эрнтсон потратили три часа ценного рабочего времени на то, чтобы соскрести его.

Эрик Бруун был в комнате не один. Он сидел за своим загроможденным столом и пыхтел какой-то невероятной русской сигарой. На диване у стены с окном сидели два очень хорошо одетых господина примерно одного с Йельмом возраста, около сорока лет — но кому бы пришло в голову назвать Йельма «господином»? А эти были именно «господа», даже на первый взгляд. Он не видел их прежде, но такие напряженные лица, как у них, ему уже доводилось встречать.

Да-да, это было как раз то, чего он ожидал.

Бруун поднял свои пышные телеса и шагнул ему навстречу; такое проявление внимания, равнозначное для него утренней пробежке, было поистине редкостью. Бруун пожал Йельму руку и запустил пальцы в рыжую с проседью бороду.

— Я хочу тебя поздравить, — произнес он, подчеркивая «я». — Прекрасная работа. Как ты себя чувствуешь? Ты говорил с Сесилией?

— Спасибо, — ответил Йельм, бросив взгляд на незнакомцев на диване. — Я еще не успел позвонить ей. Полагаю, она узнает обо всем из других источников…

Слегка помедлив, Бруун кивнул и вернулся за любимый стол.

— Как я уже сказал, я и все мы в управлении поздравляем и поддерживаем тебя… Ты не ответил, как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. — Йельм опустился на стул напротив комиссара.

Бруун снова кивнул — медленным, красноречивым кивком.

— Понимаю. — Он затянулся сигарой. — Это Никлас Грундстрём и Ульф Мортенсон из отдела внутренних расследований. Будут ли они поздравлять тебя, на данный момент вопрос открытый.

Поскольку последнее заявление Брууна прозвучало как прощание, оба господина поднялись с дивана. Затем возникла небольшая заминка, потому что начальник отдела криминальной полиции продолжал курить черную сигару, сидя на своем месте, а это порождало некоторую неясность, которой двое господ хотели любой ценой избежать. Йельм поблагодарил Брууна спокойным взглядом и получил такой же взгляд в ответ. Комиссар сделал последнюю затяжку и неторопливо поднялся.

— Представитель санитарной комиссии распорядился, чтобы я не покидал своего кабинета с сигарой в руке, — извиняющимся тоном произнес он и вышел из комнаты, окруженный клубами дыма. Сигара в пепельнице продолжала посылать коричневые дымовые сигналы.

Грундстрём отодвинул от себя пепельницу с таким видом, как будто это была выгребная яма, и с некоторой неохотой сел на прокуренный стул Брууна, больше похожий на кресло. Мортенсон снова опустился на диван. Грундстрём положил свой портфель на стол, достал из него круглые очки и обстоятельно укрепил их на переносице. Затем вытащил большой коричневый конверт и вечернюю газету. Поставив портфель на пол, он развернул «Экспрессен». На первой странице жирные кричащие заголовки: «Последние известия! Героизм полицейского в Фиттья! Драма с захватом заложников завершена!» Под заголовками помещена фотография Пауля Йельма десятилетней давности, тогда он еще был рядовым полицейским.