Михаил Чулаки - ПРАЗДНИК ПОХОРОН

• Название: ПРАЗДНИК ПОХОРОН
• Автор: Михаил Чулаки
• Жанр: Современная проза

Pro Чулаки и «Праздник похорон»

Posted by: listva / Category: Про книги, Про людей

Около двух десятков лет назад журнал «Нева» опубликовал новую повесть Михаила Чулаки «Праздник похорон». До этого я уже отведала чулакинский вечный хлеб, послушала тенора, побывала на Пяти углах и в зеленой Пряжке.

«Нева» открывала читателям того времени прекрасных писателей, хотя именно Михаила Михайловича я мастером слова совсем не считала. И даже настоящим писателем. Средние вещи, написанные небезупречным языком, но какие-то… честные. Потому что писал о том, что знал; уложить в отточенные, гармоничные фразы неличный опыт, мнится мне, под силу только талантам и гениям. Чулаки не гений и не талант. Но что-то в его текстах неизменно цепляло. Впрочем, знаю что: искренность и его собственная личность, просвечивающая сквозь строки. Плюс жизненный опыт: психиатр по образованию когда-то дрессировал львов:)

Потом все было гораздо хуже: когда он взялся за публицистику и конъюнктурную лит-ру в духе времени (пример: отвратный «Борисоглеб» и еще пара пописушек). Попутно искал бога, как водится… Публицистику я еще могу понять — Чулаки был человеком гражданской позиции и пытался участвовать в перипетиях смутного времени проклятых 90-х, как уж мог. А про борисоглебов думаю, что это написал совсем не автор «Праздника похорон» и «Вечного хлеба», а какой-то другой человек, которого я не знаю и знать не хочу. Коих много, и никто о них не знает. Сейчас, в пору махрового жжжживства и тотальной графомании, Чулаки мог бы светиться во всяких топах и рейтингах, и мне было бы его искренне жаль.

Так вот, «Праздник похорон». Написанная неидеальным пером повесть о неидеальных людях. Обычных. Но почему так цепляет? Я давала журнал многим: от подростков до пенсионеров. И никто не остался равнодушным. Никто. Когда журнал истрепался и потерялся, а книгу я так и не купила, потому и стала искать текст на просторах Сети, а его не было и не было, но вдруг нашелся личный сайт Чулаки, где «Праздника…» тоже не было, только навязчивый борисоглеб и еще какая-то неряшливая невнятица, зато обнаружился мэйл автора. Я и написала. Так, мол, и так, Михаил Михайлович, а как бы получить «Праздник похорон»? Он ответил мне через сутки, хорошее письмо интеллигентного до мозга костей человека, и сказал, что обязательно выложит на сайте то, что я прошу. Так и случилось. Мы перекинулись еще несколькими письмами, между нами сложилась какая-то добрая связь, мне повезло, настолько он был умен, нечванлив и воспитан. Отвечал на мои вопросы, задавал свои, и не верилось, что именно его перо накалякало пресловутых борисоглебов и прочих кремлевских амуров.

А потом он умер. Попал под машину.

…У меня в старом почтовом ящике до сих пор лежат его письма.

А на его заброшенной, практически недоступной и полупустой бывшей хоумпэйдж (я битый час искала ее, хотя поисковик знатный, есть такой талант) все так же лежит полузапорошенный пылью времени «Праздник похорон». Горжусь тем, что без меня его бы там не было. Потому что книг Чулаки — тех самых, ранних, из 80-х — днем с огнем не сыщешь. Но их все-таки ищут, сама видела. Я тоже ищу, пока безуспешно.

…Неидеальный текст о неидеальных людях. Меня — и абсолютно всех, кому я рекомендовала «Праздник…», — вывернувший наизнанку. Не знаю, как он будет действовать на сердца, умы и души сейчас, в пору запредельного эгоцентризма, ксюшсобчак, чайлдфри, тотального потребления и желания любой успешности любой ценой, тартинок с икрой и зрелищ посмачнее. Но я совсем не хочу сказать, что время плохое, нет, оно просто другое.

http://www.listva.net/archives/92

---

— Да что вы о бумажках! Душа в ней была! Стихи она любила! Кто стихи помнит в семьдесят семь лет? Всего Чайковского наизусть! Душевная женщина, такой не найдешь больше!

Жених махнул рукой. Владимир Антонович почувствовал, что плачет. А Ольга заголосила громко. И не переставала, пока гроб не опустили в шахту.

Дома ждали столы. Владимир Антонович с утра не ел ничего, но язва его молчала. Она вообще затихла с тех пор, как умерла мама. Болела только душа. Видно, две боли разом человек не вмещает.

Сначала все было стройно и торжественно. Владимир Антонович кивал, когда говорились особенно прочувствованные слова — ведь все правда!

Варя рассказывала соседке:

— Валентина Степановна даже в последние годы чем-то интересовалась. В кино не ходила, а по телевизору фильмов не пропускала.

Владимир Антонович не сразу сообразил, что это о маме: так непривычно в Вариных устах звучало "Валентина Степановна" — ведь уже несколько лет Варя говорила только «она», "ее", "ей".

И снова Жених первым нарушил чинный порядок, спросил громко через стол:

— А чего кошки не видать, Зойки? Уж как ее ваша мамочка любила! Пусть бы и Зойка помянула!

— Зоська. Подохла она. Умерла.

— Поди-ка ты! Не иначе — с тоски! Смотри-ка ты — и животное чувствует!

Вот так и рождаются мифы о беспредельной преданности.

Голоса звучали громче. Иван Павлович снова говорил о поколении, о нынешней измене идеалам — и теперь остальные сослуживцы не опасались и поддакивали.

Владимир Антонович незаметно встал и вышел в мамину комнату. Открыл небольшой мамин стол. Павлик с Сашкой его еще не выпотрошили, и все ящики были забиты письмами. А что с ними делать? Ведь никто никогда их не будет читать. Сколько людей умерли вторично вместе с мамой — потому что она была последней, кто их помнил. А сама мама? Она будет жить призрачной жизнью в памяти Владимира Антоновича и Ольги — и умрет вторично и окончательно с ними. А он будет помнить! Радость и мука — помнить! Все помнить — от счастливого лета в Ольгино — до проклятой больницы, до своего выбора! Муки все-таки больше.

Кто-то кашлянул за спиной. Мать Жениха — трогательная старушка.

— Вы уж извините, что я сюда… Я вот что: она сейчас здесь. Она слышит. Я это очень знаю. Она слышит. Она вас любит. Как вы ее. Она слышит.

Это было слишком. Владимир Антонович зарыдал. Хорошо, что не в голос.

Когда немного успокоился, старушки не было. Он еще постоял. Потом сунул наудачу руку в мамин стол — и точно, сразу наткнулся на полуистлевший бумажный мешочек с забытыми батончиками. Он взял их и вынес к столу.

— Ну что ты нашел? — сказала Варя. — Нельзя же на стол такую некрасивую штуку!

— Пусть стоит! Она любила! Батончиками надо маму помянуть! Ее батончиками!

Сейчас бы он закричал тем самым визгливым голосом, который прорезался впервые, когда узнал о живодерстве Павлика. Выручила Сашка:

— Правильно, дядь Володь, я сейчас, я высыплю. Бабулины любимые — точно!

И ласково тянула его в коридор.

Когда он снова смог вернуться к столу, там стоял сплошной гомон. Владимир Антонович расслышал, как Павлик спорит с Иваном Павловичем, какие машины лучше: передне- или заднеприводные? Павлик был за передний привод, за новейшие обтекаемые «Жигули», Иван Павлович — за задний привод и поминал «эмку», которая любым нынешним «Жигулям» даст вперед сто очков!

— Броневик был, а нынешние — консервные банки!

И у машин свой спор поколений.

Наконец стали одеваться. Владимир Антонович помогал одеваться старушкам, так похожим на маму (а ведь маме, еще когда она выходила на улицу, никогда сам не подавал пальто, пока она не потребует: "Иди и помоги мне, будь добр!" — и сколько еще предстоит таких вот укоряющих совесть воспоминаний?!), и вдруг услышал, как Иван Павлович говорит кому-то, стоя уже на площадке:

— Заботливый сын у нее, вот что! Тянул до последней минуты. Теперь редко встретишь таких. А уж про молодых нынешних и не говорю: отпляшут на радостях на поминках!

Вот он какой, оказывается…

Едва посторонние ушли, Варя виновато включила телевизор:

— Шестая серия. Я тихо.

Владимир Антонович смотрел на нее растроганно: и в самом деле, как постарела! Тяжело ей дались последние годы. Ольга по паспорту старше на десять лет, а на вид, наоборот, на столько же моложе.

Молодая и энергичная Ольга ходила по маминой комнате:

— Всю мебель сюда надо новую. Не жить же им с этой рухлядью!

Павлик с Сашкой дружно мыли посуду после гостей.