Игорь Клех - Светопреставление

• Название: Светопреставление
• Автор: Игорь Клех
• Жанр: Русская классическая проза

---

Как мы только не клянчили, каких доводов не приводили, чтобы нам позволено было писать ученическими авторучками, какими пишут пятиклассники, - все впустую. Кто-то мастерил потайную авторучку с дозволенным стальным пером, но таким изделием лишь пополнялась школьная коллекция изъятого у учеников (куда входили также рогатки, самопалы, дымовушки из горючей кинопленки, - одной такой было достаточно, чтобы сорвать урок, - позднее курево, свинчатки, кастеты и стилеты, прекрасно вонзавшиеся в черную классную доску, перефотографированные не один раз, до полной неразличимости, черно-белые порнокарты или купленные у знакомого киномеханика вырезанные цензурой кадры французского кино: поцелуй взасос на веревочной лестнице - после такого ликбеза старшеклассницы ходили, маскируя косынками припудренные синяки на шее, - или полураздетые актрисы с удивленным выражением лица и популярным кукольным начесом на голове - "Ого, какие буфера!" - отчего мальчишкины письки моментально твердели, как карандаши; да много еще чего - жвачка, например, из лыжной мази с добавками, продававшаяся в школе).

Поэтому, не имея возможности писать, как все взрослые, авторучками какая свобода от чернильницы, перочисток, деревянного пенала и прочей позорной дребедени! - и ненавидя собственные письменные приборы, ученики младших классов тратили весь пыл на изменение их назначения.

"Западло" было есть яблоко на перемене, не превратив его перед тем при помощи запасного стального пера в "ёжика". Пером вырезалось в мякоти яблока столько острых конусов, сколько позволяла его кожура, все они возвращались на место в перевернутом виде, вверх шипами - на это уходило полперемены. Но только после такой операции всякий правоверный школяр, с удовлетворением оглядевшись по сторонам, мог приступать к трапезе. Еще у одного пера отломив по расщепу половинку острия, а тупой конец расщепив несколькими ударами камня и вставив в него сложеннный четверчаткой бумажный листок, тот же школяр получал метательный снаряд, прекрасно вонзавшийся в классную доску, дверь или мягкие места одноклассников - после чего следовала потасовка или: "Дурак! Рахит! У.о. (то есть "умственно отсталый")! Придурок жизни!" незамедлительный ответ в последнем случае: "Огрызок счастья!", а на "Гам-но!" - без запинки: "Говно было давно, а теперь удобрение!"

Словарь оскорблений и отповедей, приемов и контрприемов был обилен, но отличался консерватизмом. Для примера: "Дай кусочек!" - "Насри в уголочек!" Всякий не решавшийся напасть, но желавший сохранить лицо говорил с деланным сожалением: "Ну что с тебя взять, кроме анализа?!" Девчонкам до начала менструаций тоже перепадало на орехи, но впоследствии они шли в рост, ходили парами, будто тетки, а на основную массу одноклассников смотрели как на недомерков. До того заступника за любую из них задразнили бы: "Жених и невеста! Замесили тесто! Тесто засохло! А невеста сдохла!" У "женихов" от обиды выступали слезы на глазах, и они сразу же лезли в драку с кулаками, но проходу им не давала даже мелюзга. Жених - неправильное и презренное состояние обабившегося парня, кто захочет таким быть?

Первые школьные годы - время не чувств, а ощущений, самым неприятным из которых был утренний подъем, затем суета с нервотрепкой вокруг ванной, на кухне, в тесном коридоре, - и так до самого выхода из дому. Пробежка по городу была скорее бодрящей: прохлада, политый асфальт, тенистые деревья, музыка из репродукторов на протяжении всего пути, запахи с кондитерской фабрики - вареных карамели и шоколада, - я специально выбирал иногда улицу, параллельную центральной, где пахло сильнее. Жизнь отдал бы, чтоб работать на ней! Я не верил утверждению отца, что все, кто там работает, ненавидят сладкое и обожают селедку. Сам-то он всему предпочитал бисквитный торт, где крема побольше.

Дело шло к построению коммунизма, запустили Гагарина в космос, о чем сообщил населению города сдержанно ликующий голос из репродукторов. Помню себя с задранной головой, пялящегося на какой-то резонирующий пельмень из светлого металла на столбе. Наша учительница призналась, что она плакала от гордости за советских людей.

Ученикам младших классов первым стали давать бесплатные завтраки. Но вскоре их отменили и всей начальной школе прописали молоко в четвертушках. Его доставляли с молокозавода, и учительница посылала с урока перед большой переменой трех-четырех ребят поочередно принести в класс ящики с молоком. Зимой приходилось брать варежки или перчатки - кожа рук примерзала к металлическим прутам ящичного каркаса.

Больше года меня преследовала навязчивая идея - отправившись за молоком, подговорить остальных и незаметно подсыпать всему классу что-то одно из трех, что удастся раздобыть: сонный порошок, пурген или, что уж совсем маловероятно, конский возбудитель, о котором ходили легенды и анекдоты. Поддеть аккуратно крышки из фольги не составило бы труда - вообще всякий бесполезный и виртуозный труд, как на зоне, был коньком того возраста и тех лет. Никто ведь не пил молоко просто так, снятая крышка разглаживалась ногтем до исчезновения букв и зеркального состояния: если сделать один надрез, получался шлем витязя, надевавшийся на палец, из нескольких таких выходили жуткие когти кощеевой лапы; а сделаешь несколько надрезов пожалуйста, готов пропеллер, который остается только наживить на гвоздик.

Однажды я набрался наконец решимости и попросил в одной из городских аптек продать мне "сонный порошок".

- Зачем тебе? - изумилась тетка в белом халате.

- У моей собачки бессонница, - сморозил я.

- Да? А вот я тебе сейчас уши надеру!

Под дверью аптеки, трясясь от смеха, дожидался меня ближайший друг, который всегда устранялся, как только дело доходило до реализации идей. Но об этом чуть позже.

То был возраст чистого энтузиазма, который предшествовал возрасту подросткового неутолимого голода и всепобеждающего желания смеяться любой ценой - скалить зубы, ржать, - желательно сообща. То было лилипутское состояние человечков, никому особо не нужных, отданных в дрессуру, а в остальном предоставленных себе. Даже друг к другу они обращались: "Эй, малый!" Взрослые могли разговаривать с ними так: "Смотри мне в глаза!" или: "А ну повтори, что я сказал!" Им оставалось только мечтать - и, конечно же, обо всем грандиозном.

Сверхскорость - это бегать вокруг дома и за каждым углом видеть свою жопу. Сверхжадность - пукнуть под одеялом и не дать никому понюхать. Сверхловкость - съезжать на заднице по бритве, и кричать "Ура!"

То был выход не столько во взрослую непристойность, сколько в детскую брань, как можно более изобретательную, но, увы, что-либо изобрести в этой области было явно им не под силу.

Дети хотели разведать меру дозволенного и свои пределы:

- Ты бы съел за сто рублей дохлую кошку?

Все более фантастические суммы вознаграждения и виды нечистот варьировались в таком опроснике:

- Зачем ты выпил все ведро помоев, ты же и без того победил?

- Да сопля попалась, никак перекусить не мог.

Самоутверждаться помогали анекдоты о немце, французе, американце и русском. Скандировалось:

Один американец

засунул в жопу палец

и вытащил оттуда

говна четыре пуда!

А о своем нараспев:

Как ты смел в такую пору

навалить такую гору?

Пережимали друг другу сонную артерию, падали на спину, широко разведя руки, на подставленные руки товарища - самая расхожая тренировка самообладания и проверка на верность, - на переменах в проходах между рядами парт валятся, как сноп, то один, то другой. Остальные заняты щелбанами, репанами по бритой башке, битьем "понатяжке" по чьему-то подвернувшемуся отставленному заду:

- Понатяжке бить не грех, полагается для всех! - сказал так, - и сам неуязвим: нечего задницу подставлять! Бдительность, хорошая память и быстрая реакция:

- Летит самолет...

- Крутой поворот!

- Едет машина...

- Без бензина!

- Висит торпеда...

- Бей соседа!

Была и особая порода, очень немногочисленная, отличников. Однажды я отобрал у одной нашей зубрилы и воображалы тетрадный листок - каково же было мое изумление, когда обнаружилось, что он весь исписан в столбик глупостями: только непосредственно за какой-нибудь "сракой" следовали "попа", "писька" и "какашки". Так случилось, что дома отец обнаружил у меня злосчастный словничок, которым я собирался дразнить отличницу, и вынудил признаться, что это написал я. Я, который знал в десять раз худшие слова. Да посмотрел бы на почерк! Но мне легче было взять вину на себя, чем продолжать разговор на эту тему. За плохие отметки, появившиеся позже, он обычно грозил отдать меня в ПТУ, чтоб я его не позорил, тогда же просто отчитал - посмотрел с презрением на свое семя, порвал бумажку и спустил ее в унитаз. Блаженны пострадавшие за други своя, но пережить такое унижение из-за какой-то зубрилы, полагающей ругательством слово "попа"!..