Иван Наживин - Распутин

• Название: Распутин
• Автор: Иван Наживин
• Издательство: Издательство: Росич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-86973-127-5

Впервые в России печатается роман русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940), который после публикации в Берлине в 1923 году и перевода на английский, немецкий и чешский языки был необычайно популярен в Европе и Америке и заслужил высокую оценку таких известных писателей, как Томас Манн и Сельма Лагерлеф.

Роман об одной из самых загадочных личностей начала XX в. — Григории Распутине.

---

Уланскую школу Кузьма Лукич выстроил пять лет тому назад и получил за нее святыя Анны третьей степени{77} и потомственное почетное гражданство. Отдав огромное великолепное здание это, лучшее на всю губернию, земству{78}, он тем не менее как попечитель содержал школу на свой счет. В дела школы он по малограмотности совсем не вмешивался, но изредка заглядывал сюда: ему льстило, что бывшие однодеревенцы его стоят перед ним без шапок, зовут его батюшкой, и кормильцем, и благодетелем, нравилось ему и торопливое встаньте! учителей, и раболепие Матвея, сладострастно ползавшего по полу, чтобы счистить пыль с его сапог, нравилось попьянствовать и покочевряжиться тут, на свежем воздухе. И каждую весну ребятам выдавались похвальные листы, на которых красовалась подпись: «Окшинский первой гилдии купец и потомственай почетнай гражданин Кузьма Лукич Носов».

В этом году после блестящей нижегородской ярмарки он решил вдруг во время попойки построить в Уланке и церковь: габернатур обещал похлопотать насчет Владимира{79}. И теперь вся округа, используя ведреное бабье лето, поднялась на подвозку кирпича, глины, камня, извести и прочего для будущего храма, который было решено поставить недалеко от школы за деревней, на высокой Медвежьей горе.

Урок продолжался. Попечитель внимательно слушал сбивчивые объяснения робевших ребят о том, как один купец купил белого сукна столько-то аршин, а другой черного вдвое больше, и как первый купец, расторговавшись, получил очень странный барыш, а второй совершенно невероятный убыток.

«Вот так наука!» — насмешливо подумал Кузьма Лукич и, шумно зевнув, проговорил:

— Отпусти ты их, Сергей Иваныч… Я Матвею приказал самовар наставить…

— Так что… Вот кончим арифметику и…

— Ну и гоже… А я пока к другим пройду…

И в другом классе опять почтительно-торопливое встаньте, опять вопросы о здоровье и опять урок о том, как орел учил черепаху летать. Минут через пять радостно загрохотали по лестнице ноги ребят старшего отделения.

— И ты уж отпусти своих… — сказал Кузьма Лукич учителю. — Пора чайком заправиться…

Петр Петрович, учитель, сильно покраснел и, точно сердясь, приказал:

— Молитву!

Чрез минуту в классе никого уже не было.

— Ну, вали к самовару, Петруха! — сказал, зевая, попечитель учителю. — Чай, и у тебя в горле уж пересохло…

Был свежий, но тихий и ведренный день. Расторопный Матвей уже накрыл в училищном садике, на воздухе, стол, уставив его всякими закусками, привезенными попечителем с собой, и стоял навытяжку около буйно бурлившего самовара. Кузьма Лукич окинул стол глазами.

— Что же это ты, брат Матвей, стол-то больно по-великопостному накрыл, а? — обратился он к сторожу. — Это не рука, брат… Поди-ка принеси мою корзинку с винами — дело-то, оно и складнее будет…

— Не осмелился без разрешения, Кузьма Лукич… — заюлил и заулыбался Матвей, высокий и худой солдат с смуглым бритым лицом и бегающими глазами. — Как же можно без дозволения?.. Я в один мамент…

И когда солидная батарея бутылок украсила тесной толпою стол, попечитель, потирая аппетитно руки, проговорил:

— Ну, садитесь, ребята… Господи, благослови, по первой… Про-ствейнцу…

— Первая колом, вторая соколом, а там уж и мелкими пташечками… — подсказал Сергей Иванович, у которого глаза загорелись при виде обильной выпивки, и молодцевато хлопнул первый водоносик.

Сергей Иванович был старшим учителем. Здоровый, крепкий и красивый парень, он, окончив семинарию, решил было пойти по духовной карьере, но потом, вспоминая лютую бедность своего отца, деревенского дьячка, передумал и стал ждать попутного ветра, а чтобы не попасть в солдаты, пошел пока что в учителя. Но прошел и год, и два, и три, а ветра все не было. Он уже начал сердиться на судьбу и с нетерпением и злобой тянул лямку учителя. Он водил знакомства со всеми, кто был калибром покрупнее, и сторонился мужика. Он слыл докой, и все были убеждены, что он далеко пойдет.

— Вплоть до Сибири! — шутил урядник, хлопая его по плечу.

— Ну, это мы будем посмотреть! — уверенно отвечал Сергей Иванович. — Для Сибири и дураков хватит…

В начале этой осени желанный ветерок как будто подул: Сергею Ивановичу предложили жениться на одной купеческой дочке, которая неосторожно поиграла с одним прогорелым корнетом. Отец давал за ней пока сорок тысяч, обещал принять зятя в свое дело, и ежели будет он им доволен, то и еще прибавит. Но надо было поторапливаться.

Его помощник Петр Петрович был прямой противоположностью ему. Это было что-то маленькое, угреватое, вихрастое и жалкое. Он был робок донельзя и из всех сил старался скрыть это, но слишком развязный тон, мучительно самоуверенные манеры выдавали его с головой. И точно на смех, в это маленькое, угреватое тельце природа вложила неимоверное самолюбие. Его роль сельского учителя тяготила его, как кошмар. Он глубоко страдал, сознавая свое безобразие, свою нищету, свою зависимость от всех, и поэтому, когда он бывал в гостях у попов на соседнем погосте, он говорил пухлым перезрелым поповнам, что он обожает грозу, что бури — его величайшее наслаждение. Поповны ахали и закатывали глаза. А чрез пять минут он заявлял, что он хотел бы сойти с ума… Деревенские бабы прозвали его почему-то полуумненьким и жалели его, что приводило его в бешенство. И он все мечтал перебраться как-нибудь в город: там есть люди, книги, музыка на бульваре по воскресеньям. Здесь же, кроме газеты «Север», ничего не было, да и ту кто-то все в волости зачитывал. Здесь урядник входил в его комнату, не снимая шапки, здесь бабы таскали ему сметанки и яичек, чтобы задобрить его, а то являлся какой-нибудь богатей с полуфунтом чаю и двумя фунтами сахара и просил:

— Ты моего-то наследника, мотри, не очень обижай… Он ведь один у меня. А я, ежели что, за гостинцем уж не постою… Мы тоже ведь не как иные прочие…

Петр Петрович краснел и брал гостинцы, так как не взять их значило создать себе нового врага.

Краснел он и теперь, когда Кузьма Лукич настаивал, чтобы он выпил проствейнцу или нежинской, но отказываться не смел, боясь прогневить всемогущего попечителя: за его спиной на его гроши кормились в городе старуха мать, вдова почтальона, и сестра, такая же безобразная и угреватая, как и он сам.

— Тащи ветчинки… — угощал Кузьма Лукич. — Хороша…

— Нет, я уж лучше колбаски… — отвечал Сергей Иванович так убедительно, что сразу было видно, что ему действительно нужно колбаски.

Разговор вязался плохо. Попечитель — явно с похмелья — был не в ударе. Деревенские дела нисколько не интересовали его, а городские — осточертели.

— Ну-ка еще по рюмочке… — предлагал он. — Да будет кобениться-то, Петруха! Словно девка… Чего? Чего там — не могу, подвигай, говорят! Ну, со свиданием…

Чрез полчаса Петр Петрович был совсем готов. Сергей Иванович и попечитель только покраснели немного да говорить стали громче. Самовар пищал какой-то смешной фистулой, но на него не обращали никакого внимания. Петр Петрович вдруг побледнел и, схватившись за грудь, качаясь, побежал к дому.

— Ну, испекся! — презрительно фыркнул попечитель. — И что за дерьмо народ нынче пошел: выпил три рюмки и сичас блевать… А еще ученые! Может, и ты уж напитался?

— Н-нет, мы за себя постоим! — засмеялся Сергей Иванович, возясь со шпротами.

— Ну так вали…

Из-за угла школы, между тем, все осторожно выглядывали и снова боязливо прятались мужики: то были уполномоченные от деревни, которые ожидали благоприятного момента, чтобы просить на водку. Наконец момент этот, по их мнению, настал, и вот к столу подошли три более или менее заплатанных тулупа и один рваный полушубок — вечерело, и было сиверко, — из которых торчали четыре бороды: одна рыжая в виде растрепанной мочалки, другая жидкая, соломенная, клином, и две сивых, лопатой.

— Здравствуй, батюшка Кузьма Лукич… — отвесили бороды низкий поклон. — С приездом твою милость!

— Здравствуйте, коли не шутите…

— Как тебя Господь милует?

— Ничего, живем, хлеб жуем… Слава Богу…

— Слава Богу лутче всего… — рассудительно сказала рыжая борода.

— Правильно… Это как есть… — раздались голоса из-за спин делегатов, где уже теснились другие полушубки и тулупы, жадными глазами оглядывавшие заставленный бутылками стол. Вокруг них теснились уже и ребята.

— Что хорошенького скажете? — спросил Кузьма Лукич.

— Где уж у нас хорошенького взять? — загалдели мужики. — Хорошенького у нас не спрашивай — одно слово: наплевать… Сам, чай, помнишь, как в песне-то поется: поживи-ка, брат, в деревне, похлебай-ка серых щей, поноси худых лаптей. Одно слово: ох да батюшки…