Иван Наживин - Распутин

• Название: Распутин
• Автор: Иван Наживин
• Издательство: Издательство: Росич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-86973-127-5

Впервые в России печатается роман русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940), который после публикации в Берлине в 1923 году и перевода на английский, немецкий и чешский языки был необычайно популярен в Европе и Америке и заслужил высокую оценку таких известных писателей, как Томас Манн и Сельма Лагерлеф.

Роман об одной из самых загадочных личностей начала XX в. — Григории Распутине.

---

— Нет, на себя я не возьму дела… — сказал Евгений Иванович.

— Да почему?!

— Так. Не хочу…

В непонятном Сергею Терентьевичу волнении он прошелся по комнате и чтобы скрыть свои, вдруг неизвестно почему выступившие слезы, остановился у окна. Пред ним было глубокое лунное небо, внизу сверкал огнями гигантский город, а в душе все стоял мощный образ дивного всадника на прекрасном коне, повелительно указующего перстом вперед. Но думающий червь тихо стоял на своем…

XXX ВЕСНА

Наступил март, то удивительное время ранней русской весны, которое можно переживать и видеть только в серединной России. С крыш протянулись жемчужные капели, всюду и везде бежали, сверкали и гулькали ручьи — точно вся залитая солнцем земля смеялась счастливым тихим смехом: люли-люли-лель-лель… люли-люли-лель-лель…

Евгений Иванович уже съездил раз на глухарей в Лопухинку и вернулся из лесов закоптелый, обветренный, бодрый и радостный той пьяной, дикой весенней радостью, которую знают только охотники. Митрич все не оставлял своего проекта о переселении за Окшу, и было решено в первую голову вместе осмотреть на Святой, которая наступала, разоренное имение Похвистневых Подвязье. В редакции «Окшинского голоса» Евгений Иванович бывал теперь реже: дело народного книгоиздательства внесло раскол и раздоры в среду сотрудников и заметно замутило до того дружескую атмосферу редакции. Во-первых, началась борьба за руководство делом — всякий считал себя наиболее пригодным для этого, — а во-вторых, снова вспыхнули споры за расширение программы, и даже обычно очень спокойный князь стал на сторону настаивавших на максимальном расширении.

— Руководство к куроводству! — зло говорил Миша Стебельков, и вихры его задорно ершились. — А его с руководством-то вызывает земский Тарабукин и, пьяный, лезет ему с кулаками в рыло. Вот тебе и куроводство!..

Распутица задерживала Сергея Терентьевича за рекой, и его примиряющие письма не могли внести в дело ясности и мира. И так как все эти столкновения направлялись к Евгению Ивановичу как главной и решающей инстанции и так как он, как всегда, находил, что правы отчасти и те, но не неправы и другие, то вся эта история была ему тягостна, и он с нетерпением ждал первого дня Пасхи, чтобы снова уехать за реку на охоту.

Отстояв с матерью Светлую Заутреню в Княжом монастыре, они вернулись в звездной темноте домой. И сияющая всеми своими морщинками мать, и он, довольный, истово похристосовались со всеми и разговелись. Елена Петровна христосовалась, как всегда, нехотя, стыдясь чего-то, все боялась, как бы дети не съели пасхи больше, чем следует, а когда потом пила кофе, то на блюдце у нее была, по обыкновению, лужа и мутные капли кофе капали с чашки обратно и в блюдце, и на скатерть, и на колени, и светлое настроение Евгения Ивановича потухло. И он ушел к себе, чтобы все обстоятельно приготовить для долгой охоты — на Пасхе он всегда уезжал к Константину на целую неделю. Мурат заметно волновался и все посматривал на хозяина спрашивающими глазами: можно ли и ему? И хотя закон и запрещал весной охоту с собакой, Евгений Иванович все же не мог удержаться и взял с собой и Мурата, чтобы доставить своему другу хотя удовольствие побегать.

Окша широко разгулялась по лугам и лесам, и в широкой серебряной глади реки спускавшееся к горизонту солнце зажигало огромные пожары пышности необычайной, пожары, в которых волшебно смешивалось золото догорающих лучей с густым и ярким пурпуром облаков и нежной лазурью и тонами то дымными, то перламутровыми, то раскаленно бронзовыми. Прилетевшая с юга птица, как пьяная, восторженно носилась над затопленными лугами, и Мурат, весь дрожа, следил за ней зелеными от страсти и восторга глазами.

И тяжелая лодка, от которой приятно пахло мокрым деревом и смолой, тупо ткнулась в мокрый берег у Орлова перевоза. Евгений Иванович легко и весело выскочил на землю, расплатился с знакомыми перевозчиками и похристосовался с ожидавшим его на берегу Костачком. Глуповатое лицо Константина тоже сияло весной. Он радостно хлопотал около своей мохнатой лошаденки, подбивал повыше сено в телеге, укладывал багаж гостя и взволнованно говорил об охоте:

— Ходил на послухи к Мертвецу — хороший ток, Евгений Иванович, беспременно сходить туда надо будет… У Ключика валешника спугнул одного. На Исехре гуси присаживаются…

— А шалаши поставил? — довольный, спросил Евгений Иванович.

— Как же можно… В Чертежах поставил, в Подбортье поставил… В Подбортье вылет куды больше…

— А у Истока?!

— И у Истока поставил… — успокоил Константин. — Ну, садитесь на сено повыше… А дорога очень еще блага, Евгений Иванович, — на Оферовской речке чуть не утопился… Не знаю, как в темноте и переедем, — разгулялась так, что и не подойдешь…

Телега, скрипя, заколыхалась по невылазной дороге. Грудь радостно дышала крепким пахучим воздухом. Глаз ненасытимо пил те маленькие подробности жизни природы, из которых слагается грандиозная и умиляющая поэма весны. Вон над бурым бугром закувыркались с плачем хохлатые чибисы, вон протянул стороной ключ гусей, вот пахнуло в грудь прелестным запахом прелого листа и холодной воды, там пролетела торопливо парочка скворцов, слева сзади засветился еще раз широкий разлив Окши, и повсюду, повсюду трепет, и журчанье, и блеск, и гульканье, и звон бесчисленных ручьев и ручейков — люли-люли-лель-лель… люли-люли-лель-лель… — точно духи древлей окшинской земли, веселясь, разыгрались в весенних сумерках…

И смеркалось, и похолодало, и выступили в потемневшем небе звезды, и серебристый серпик луны горел среди них нежно. Не думалось ни об издательстве, ни о брошенных мужиками в погоне за городским счастьем пашнях, ни об указующем персте Петра, ни о страшной Растащихе — было просто хорошо, и вольно, и удивительно покойно. И болели бока и спина от беспрерывных колдобин, и озябли ноги, и, конечно, топились и промокли до костей на бурной и топкой Оферовской речке, но когда уже поздно приехали в Лопухинку, голодные и иззябшие, на душе было бодро и весело. Несмотря на поздний час, семья не спала: ждали тароватого гостя. И Евгению Ивановичу было приятно быть в этой жарко натопленной, душной и всегда грязноватой избе, и было приятно оделять всех подарками — кому на платье, кому на рубаху, кому на полусапожки, кому на штаны, кому что… — и было приятно смотреть на эти знакомые, грубоватые, помягчевшие от радости лица…

Евгений Иванович не выносил блох и духоты крестьянских изб и, как всегда, напившись чаю, прошел в сенной сарай, куда Константин принес за ним его теплые валенки и мягкий теплый охотничий халат. Мурат, хрустя, лазил по сухому сену, выбирая себе местечко поудобнее, и улегся, и удовлетворенно вздохнул. Улегся и Евгений Иванович. Пожелав ему спокойной ночи, Константин ушел. Сперва было немножко холодно после жаркой избы, но скоро Евгений Иванович под халатом согрелся. Воздух пах коровами и морозцем, в щели крыши мигали алмазно звезды, и слышался в темноте лепет, и звон, и гульканье ручьев… И было в душе хорошо и светло, и сладкий туман туманил и уставшее тело, и голову.

— Евгений Иванович… А Евгений Иванович?..

— М-м-м… — испуганно ответил он.

— Пора вставать. Самовар баба уж подала… В Подбортье сегодни?

— Нет, к Истоку… — совсем проснувшись, отвечал Евгений Иванович.

— Так тогда надо поторапливаться…

Он сразу поднялся. Было еще холоднее. Мурат, хрустя сеном, тянулся и громко зевал. Сон сразу прошел. В жаркой избе была такая спираль, хоть беги, но это было привычно, и он скоро принюхался и перестал замечать духоту. По два стакана горячего чаю, легкая закуска, и вот оба они уже торопливо шагают по темной, прохваченной утренником земле под яркими звездами в леса. Временами под ногами хрустит и звенит легкий ледок. И в душе — как и во всей этой звездной вешней ночи — легкое приятное напряжение. Кусты кажутся чудовищами и разбойниками с дубиной, а лес — то горой, то тучей, и везде гулькают, и звенят невидимые ручьи, и сладко пахнет из чащей хвоей и снегом. Разговаривать не хочется: и ухо, и глаз, и вся душа напряженно ловят ночные тайны, ждут из темноты чего-то необыкновенного…

— Погодите маленько… — прошептал Константин и, сунувшись в одну сторону, потом в другую, тихо проговорил дрожащим слегка голосом: — Здесь, Евгений Иванович…

Евгений Иванович подвинулся на голос и в звездной темноте рассмотрел небольшой шалаш из еловых веток. Где-то рядом слышна была большая вода. И чуть звенели в вышине деревья неподалеку…

— Садитесь, — прошептал возбужденно Константин. — Тут гоже, сухо, кочки, а сверху я сучков намостил… А я сяду у Семи Стожков… Вот халат ваш, вот сумка… Морозит — вылет будет хороший… Ну, дай Бог час…