Виктор Бондарев - Русская троица ХХ века: Ленин,Троцкий,Сталин

• Название: Русская троица ХХ века: Ленин,Троцкий,Сталин
• Автор: Виктор Бондарев
• Издательство: Издательский дом «Авангард»
• Жанр: Политика
• Год: 2009
• ISBN: 5-9608-0039-Х

Сталин, Троцкий, Ленин являются главными действующими лицами русского (советского) века — периода, когда происходившее в России оказывало огромное влияние на судьбы человечества. В мировой истории Сталин значит много больше, чем Чингисхан, Троцкий — это уникальный политический гений, российский Наполеон, Ленин же — в большой степени продукт деятельности Троцкого и Сталина. Их жизни и судьбы тесно переплетены, и рассматривать их можно только вместе, чтобы хотя бы приблизиться к пониманию того, что совершили наши предки в ту трагическую и великую эпоху. Фигур подобного масштаба российская история не знала и, будем надеяться, больше не узнает.

---

Но, быть может, возрождение в полном объеме «великой крестьянской державы» на самом деле, как утверждали троцкисты, грозило завести в политический тупик? И когда Сталин в 1925-м проехал по стране, руководя по старой памяти хлебозаготовками на местах, он убедился воочию в правоте «левых» — либо социалистическая индустриализация, либо… В лучшем случае — сползание в какой-нибудь реформизм или ревизионизм с неизбежной утратой власти.

В конце концов все вопросы жизни и смерти уперлись, как видим, вовсе не в запаздывающую всемирную революцию, а в вязкую глубинку «Сердцевинной Земли» человечества, которую на переломе столетий романтически воспел тот самый лорд Маккиндер, папа самоновейшей геополитической теории образца 1890-х, не ведавший о своих духовных бастардах в лице З. Бжезинского, А.Дугина и Академии Генштаба ВС РФ. (Спустя лет сорок, ближе к нынешнему возрасту первого из них, сэр Джон окончательно переключится на идеи более здравые и практичные — спрогнозирует, например, образование биполярного мира.)

Оглянемся для ясности на мировую картину. Уже тогда во многих передовых странах в сельском хозяйстве было занято не более 10–15 % самодеятельного населения, а в Англии, например, меньше восьми процентов. Аграрный сектор нэповского СССР на этом фоне был чрезмерно велик, его экономика — экстенсивна и неэффективна. Советский народ, как был до революции, так и остался сельским на восемь десятых, три четверти этой массы кормились исключительно своим трудом на земле. Совсем как в нынешнем Китае, только там на пригодной для земледелия половине страны климат по преимуществу муссонный, он еще до всякой интенсификации позволял снимать по два, а то и три урожая в году; и опустынивание плодородных лессовых долин в бассейнах великих рек стало принимать критические размеры всего каких-то лет двадцать назад. А России как раз перед революцией начинало уже вплотную грозить аграрное перенаселение; собственно, его первые издержки и стали одной из важнейших причин социального взрыва. Передел помещичьих земель и колоссальные людские потери в Гражданскую войну, конечно, снизили в какой-то степени это давление; однако с тогдашними демографическими характеристиками страны (первое и единственное поколение «детей нэпа» было, как известно, самым многолюдным из рожденных когда-либо не только за всю прежнюю, но и за последующую историю РСФСР-России) «сносная жизнь» продлилась бы, скорей всего, недолго.

Но почему лишь в российско-советской империи первоначальный бунт сельской косности против всего чужого и чуждого ей обернулся в конечном итоге полномасштабным антропологическим кризисом, ставящим под угрозу уже в недальней перспективе само бытие целых народов?

…Начать придется с времен весьма отдаленных. Два центра зарождения русской государственности, Киев и Новгород, были долгое время разделены финно-угорскими племенами. Впоследствии большинство автохтонов переняло динамичную культуру широко расселившихся славян. Однако те были носителями хозяйственно-культурного типа, который формировался в совершенно иных природных условиях, неподалеку от древнейших центров земледелия. Большинство ученых сейчас считает, что основной территорией формирования славянской общности были нынешние Украина и Польша, а расселение на север и северо-восток началось сравнительно поздно, в IV–VII веках новой эры. Надо полагать, климат там и прежде был не в пример благополучнее, чем на просторах «Сердцевинной Земли».

С тех самых пор все русское хозяйство постепенно, но неуклонно превращалось в погоню за несбыточным. Население Нечерноземья, подчиняясь древнему психологическому стереотипу, мучительно пыталось воссоздать изобилие хлеба, каш и пирогов своей прародины. И еще полбеды, пока сеяли там в основном устойчивые к сельскохозяйственному риску рожь, гречиху и ячмень. Потом аграрная идеология социализма постаралась нивелировать и эти нехитрые приемы хлебно-крупяного выживания. За полвека после нэпа посевной клин ржи в СССР сократился более чем втрое — с 27 до 8,1 млн. га; площади, отведенные пшенице, выросли с примерно равного старта почти пропорционально упомянутому падению.

Так, по-видимому, впервые в истории отечества отмечается феномен, «навязывание» которого любой наш умный, добрый патриот приписывает почему-то Западу и всей местной гнилой интеллигенции, наипаче «либерастам-ельциноидам, продавшимся ЦРУ», — и неустанно клянет их за это. То есть некоторое умозрение было чисто механически, возможно, даже «грубо» и вполне «насильственно» пересажено на почву, не слишком для него подходящую. Но поскольку в ту эпоху на заокеанском континенте воины-разведчики не только не организовывали центральных управлений, но разве лишь «сном или духом» подозревали о существовании земли своих почти забытых предков, относя ее к запредельным мирам; поскольку слова «либерализм», «интеллигенция», «реформа» и «модернизация» были тогда знакомы лишь жителям Средиземноморья, да и по смыслу мало совпадали с нынешними, — то история позволила себе пошутить в очередной раз. В нашем случае «родненькой», следовательно, практически неотвязной оказалась как раз основополагающая идея, а почва, куда ее силились воткнуть, — совсем наоборот. И этот перевертыш, как увидим, сыграл поистине роковую роль в судьбах страны.

Дальше все тоже пошло в направлении, обратном западноевропейскому. Там под конец Средневековья, после временного похолодания, вызвавшего аграрный кризис, и ужасной эпидемии чумы, сократившей в разы количество рабочих рук, начинается постепенная интенсификация всех хозяйственных систем — в первую очередь земледелия, тогда, как известно, бывшего основой экономики для всех. Русь же продолжает расти только вширь, вовсе не меняя укоренившихся представлений о «государевых людишках на Божьей землице» и привычных способов обхождения с небесным даром, который, казалось, не иссякнет вовек. Только так выходит, что с каждым новым шагом в полупустые, никем почти не занятые просторы, дар этот отчего-то не увеличивается, но становится все скудней; вот уж Камень-хребет под ногами, а скоро за ним — вечный нетающий лед…

Конечно, как-то приспосабливались и тут. Например, поморы, осевшие под боком у мерзлоты, даже не пробовали пойти против заведомо слишком сурового окружения: переключились на морской промысел, на молочное скотоводство, как соседи-норвежцы, и зажили лучше многих. Может, не случайно их община дала стране одного из самых славных «первых европейцев» — Ломоносова? К похожим способам прибегали волей-неволей и более поздние, сибирские переселенцы. Совсем другая история с южнорусскими казаками: у них, наоборот, «генетический код» удачно совпал с возможностями сравнительно недавно, по меркам истории, занятых земель.[5] Но при этом, скажем, в отменно плодородном и терзаемом суховеями южном Поволжье ирригационных систем ни при каких царях не строили. И мужики, и власть рассуждали, похоже, по принципу: бог дал, бог и взял. А может взял как раз не он, а черт, ну так авось смилостивится хоть один на будущее лето…

Так что повторим еще раз: «неудобный» климат — здесь не самая главная беда.

Многое могут объяснить злаковые химеры, владевшие сознанием предков. Не только головокружительные карьеры «народных академиков» или фантазии Никиты Сергеевича о бескрайних целинных просторах и кукурузе у Полярного круга (при том, что на большей части наших угодий даже пшеница по мировым меркам — не что иное, как низкоурожайный полусорняк, годный разве лишь на плохонький фураж), но и хроническое засилье в отечественной экономике ненормального перераспределения над нормальным производством чего угодно. И совершенно дикое для настоящих «крестьянских держав», но неувядаемое в России убеждение, якобы кто-то — вожди, потом Запад, теперь снова начальство и так далее по кругу — обязан накормить народ. Не отсюда ли и все прочие странные загибы русского менталитета, от многовековых «бросков на юг» до нынешней всеобщей тяги к судорожной, безобразной урбанизации, толчком к которой как раз послужили решения сталинского ЦК? Даже странная судьба национальной идеи, которую всё ищут в потемках и не могут никак отыскать отечественные умы. И не в последнюю очередь — затянувшееся господство бесперспективных идеологий и самоубийственных политических методов.

Пережив в 1930-е последнюю из своих великих трагедий, аграрная дезадаптация стала быстро обрастать загогулинами фарса. Особенно это проявилось при Хрущеве, когда не было уже ни гигантских человеческих жертвоприношений, ни голодомора (благо после очередного неурожая тогдашняя кремлевская команда додумалась положить начало массовому импорту зерна — причем, что характерно, из «самых капиталистических» стран). Всевозможные «битвы за урожай», причем непременно зерновых культур, сделались центральной темой не только партийных накачек, но и всего соц-реалистического искусства. Ни одному иностранцу, если его предки не отсиживали срок в соцлагере, это выражение в дословной передаче совершенно непонятно, с иного станется еще спросить: а что, на вашей ферме засели солдаты противника? Многие помнят, наверное, и плакаты, развешанные в каждой советской столовке. Самый простенький трафарет лаконично возвещал: «Хлеб — всему голова!». Наиболее изысканный развертывал ту же самую идею до высот поэзии: