Альберт Пиньоль - Холодная кожа

• Название: Холодная кожа
• Автор: Альберт Пиньоль
• Издательство: Corpus, Астрель
• Жанр: Триллер
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-29467-9

Герой романа, разочарованный в окружающем мире, решил убежать от своего прошлого «на край света» и отправился на крохотный безлюдный остров в Антарктике. Он ищет уединения и покоя, а окунается в водоворот совершенно невероятных событий. Едва ступив на забытую Богом землю, он обнаруживает, что метеоролог, которого ему предстоит сменить, бесследно исчез. Единственный обитатель острова — смотритель маяка — молчит, явно что-то скрывая. Но вот наступает ночь… Первая в череде безумных ночей! Сюжет то и дело делает головокружительные повороты, загадка следует за загадкой, даже любовь вспыхивает там, где ее трудно было ожидать.

---

Я вышел на балкон. Как этого и следовало ожидать, омохитхи растворились. Треугольника тоже не было видно. Скоро стемнеет. К дождю присоединились порывы сильного ветра. Трубки орудия Батиса — идиотские жестянки — звенели, ударяясь об ограду балкона. Сначала этот шум бесил меня, но потом заставил погрузиться в безнадежную меланхолию. «Какой ничтожный заупокойный звон», — сказал я себе. Батис пристально всматривался вдаль и повторял:

— Где они, где, где?

Мне не оставалось ничего другого, как сжимать в руках винтовку и плевать на ветер. Иногда я с горечью бросал ему какое — нибудь оскорбление. Мы следили друг за другом то исподтишка, то открыто. Наступила темнота. Положение стало абсурдным до крайности. Мы не произносили ни слова, сидя каждый на своем конце балкона, и уже не знали, следим ли мы за движениями в темноте или друг за другом. До самой полуночи ничего не происходило. Дождь смывал остатки снега, сбегал ручейками по выемкам гранита и уносил к морю плоты мертвых веток.

Неожиданно луна раздвинула тучи, которые ее закрывали. Это позволило нам разглядеть нескольких омохитхов. Они были у опушки леса, там же, где и раньше, и не делали никаких попыток, чтобы приблизиться к маяку. Я искал глазами Треугольника. Батис выстрелил. Омохитхи пригнулись, некоторые опустились на четвереньки и бросились наутек.

— Полюбуйтесь на своих друзей! — торжествующе сказал Батис. — Они уползают, как черви. Где еще вы могли видеть таких ничтожных созданий?

— На любом поле боя, идиот! Я и сам ползал по земле, когда надо мной свистели пули! — закричал я. — Не стреляйте! Как мы сможем найти с ними общий язык, если с маяка в них летят пули? Не стреляйте!

Одной рукой я направил дуло его ремингтона в небо. Однако Батис с яростью рванул винтовку на себя и разрядил ее в сторону леса.

— Не стреляйте! Не стреляйте, проклятый австриец! — зарычал я, пытаясь вырвать оружие у него из рук.

Кафф взбесился так, словно я хотел оторвать ему руку. Он взял винтовку наперевес и вытолкнул меня с балкона. Батис открыто объявлял мне войну, выкрикивая оскорбления в мой адрес. Красный от ярости, я опустился на стул, кусая губы. Нечего было и пытаться убедить в чем — либо человека, который потерял рассудок. Кафф последовал за мной. Он, рыча, отложил ремингтон в сторону и стал отчитывать меня: его речь то ускорялась, то неожиданно прерывалась, в ней не было ни связи, ни логики. Вместо ответа я просто наблюдал за ним, скрестив руки на груди, как это делают обвиняемые на скамье подсудимых. Он размахивал над головой своим гарпуном, похваляясь подвигами. Анерис сидела на полу, прижавшись к стене; ее кожа была гораздо темнее, чем всегда. Тоненьким голосом она затянула свою песню.

Потерявший рассудок Батис пнул ее ногой. Он сделал это вслепую, не думая, куда придется его удар. В этот момент он казался мне страшнее омохитхов; я испытывал к нему такую ненависть, какой никогда не питал к ним. Град ударов Батиса повалил на пол мебель. Одной рукой он схватил Анерис за горло и прокричал ей прямо в ухо какую — то гадость на немецком языке. Его ручища душила ее. Я подумал, что он свернет ей шею, точно птице. Но этого не случилось. Он еще плотнее прижал свои губы к ее уху и стал шептать ей нежные слова. Батис говорил тоном, который был для него необычен. Более того: веки его глаз неожиданно набухли, еще чуть — чуть — и он бы разрыдался. Кафф, это воплощение человеческой грубости, был готов расплакаться. Из упавшего шкафчика выглядывала книга. Я подобрал ее. Это был том Фрейзера, который Батис от меня спрятал.

— Господи, вы это знали? — сказал я, стирая пыль с обложки. — Вы всегда это знали.

Снаружи слышался вой омохитхов, в нем слышалось скорее негодование, чем ярость. Каффом овладело крайнее напряжение. Мне казалось, что оно должно было как — то разрядиться, и, вместо того чтобы продолжать говорить, я замолчал. Лучшего способа показать ему, что он не в состоянии привести ни одного довода в свою пользу, мне придумать не удалось.

Выдержав паузу, я назидательным тоном предложил ему выход:

— Батис, нам надо предложить им что — нибудь взамен мира. Это вам не прусские войска: они не потребуют безоговорочной капитуляции.

Мне казалось, что Кафф был обезоружен. Но мои слова неожиданно придали ему силы для нападения. Яростно грозя мне пальцем, он заговорил. В его голосе я услышал иронию, на которую раньше считал его неспособным:

— Вы с ней переспали, это ясно как день. Вы с ней спите. В этом — то все и дело!

Я хотел лишь предложить ему разумный выход: пойти на мирные переговоры, чтобы сохранить себе жизнь. Но обстоятельства складывались так, что он делал правильные выводы посредством ложных построений.

— Мои любовные интересы не совпадают с вашими, — сказал я самым дипломатичным тоном, на который был способен.

— Вы ее заполучили! — сказал он, вспыхнув от ярости. — Вы ее сделали своей. Я это чувствовал с того самого дня, когда впервые вас увидел, с того дня, когда вы переступили порог маяка. Я знал, что рано или поздно вы нанесете мне удар в спину!

Наша любовная история в самом деле так волновала его? Маловероятно. Подобное обвинение было лишь клапаном, через который он направлял свою ненависть. Нет, он не просто обвинял меня в адюльтере. Я был достоин более жестокого порицания, как человек, поднявший свой голос против построенного им примитивного мира, в котором не было места оттенкам; я мог продолжить свое существование только при условии сохранения четкой границы между черным и белым. Прикладом, наносившим мне удары, подобно дубине, двигала не ненависть, а страх. Страх понять, что лягушаны подобны нам. Страх перед тем, что они могут предъявить вполне выполнимые требования. Страх, что нам придется опустить оружие, чтобы выслушать их. Винтовка, от которой я с трудом уворачивался, говорила об этом красноречивее любого оратора: Батис, Батис Кафф, в своем намерении уйти как можно дальше от лягушанов превратился в существо самой отвратительной породы, какую только можно себе представить, в чудовище, с которым невозможно вести какой бы то ни было диалог.

В какой — то момент я совершил роковую ошибку: мне не следовало испытывать его терпение до такой степени. Сейчас он был готов убить меня. Сам не знаю, как мне удалось добраться до люка. Спотыкаясь и падая, я спустился по лестнице и оказался на нижнем этаже. Однако Батис последовал за мной, рыча, как горилла. Его кулаки двигались с невероятной силой. Они опускались на мои плечи, словно удары молота. К счастью, толстая одежда немного смягчала удары. Кафф понял это, схватил меня за грудки обеими руками и с силой прижал к стене. Голосом, который извергался из самых недр его биографии, он выплевывал слова:

— Вы — то не итальянец, нет, не итальянец, на ваш счет я никогда не ошибался. В том — то и беда, что я вас насквозь видел с самого начала и не помешал вам! Предатель, предатель, предатель!

В его руках я казался беспомощной куклой. Кафф тряс меня и ударял об стену. Рано или поздно он расколол бы мне череп или сломал позвоночник. Его жестокость вызвала во мне ярость пойманной крысы: мне не оставалось ничего другого, как выколоть ему глаза. Но как только Батис почувствовал на лице мои пальцы, он повалил меня на пол и стал топтать своими слоновыми ножищами. Я ощутил себя ничтожным тараканом и постарался отползти подальше, но, обернувшись, увидел в руках у Каффа топор.

— Батис, не делайте этого! Вы же не убийца!

Он не слушал меня. Я оказался на пороге смерти; моя голова отказывалась работать. Передо мной проплывали картины какого — то далекого и бессмысленного сна. Но вдруг, когда Батис уже занес надо мной топор, с ним произошло что — то странное. В его глазах отразился какой — то внутренний излом, внезапная вспышка мысли осветила его лицо, подобно метеору, пересекающему небосвод. Все еще держа топор над моей головой, он смотрел на меня с отчаянной радостью ученого, который взирал на солнце, желая проверить, как долго человеческий глаз способен выносить солнечный свет, пока лучи не сожгли ему сетчатку.

— Любовь, любовь, — произнес он.

С тихой грустью Кафф опустил топор. Для него сейчас звучали скрипки, в этот миг он стал человеком, который тихонько прикрывает дверь комнаты, где спят его дети.

— Любовь, любовь, — повторил Батис, и на его лице появилось выражение, отдаленно напоминавшее улыбку.

Но вдруг он снова превратился в Батиса-дикаря. Только я для него уже не существовал. Он отвернулся от меня и открыл дверь. Зачем он это сделал? Господи, он открыл дверь! Избитый и оглушенный, я едва верил своим глазам.

Один из омохитхов тут же решил проникнуть на маяк и получил удар топора, который предназначался мне. Кафф схватил в другую руку полено и выскочил наружу.

— Батис! — позвал я, подбежав к порогу. — Вернитесь на маяк!