Людмила Гурченко - Аплодисменты

• Название: Аплодисменты
• Автор: Людмила Гурченко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-218-00490-1

Книга, которую читатель держит в руках, — это не просто история девочки, ставшей знаменитостью, это история уникальной личности во всей сложности и противоречивости ее духовной жизни. Все было на тернистом пути актрисы: и отчаяние, и разочарования, и надежды, и вновь отчаяние.

Это был тяжелый путь, но кто знает, имели бы мы теперь такую актрису и такую личность, как Людмила Гурченко, не будь этого трудного, но настоящего пути к настоящей славе?

Людмила Гурченко. Аплодисменты. Издательство «Центрполиграф». Москва. 1993.

---

Еще пили «за Рокоссовськага», «за Жукува — ета настыящие солдаты… За Мишку, погибшего брата…»

А потом настроение за столом резко изменилось. Папа схватил нож, и все побежали в Сморкачевку, где якобы жил человек, который предал дядю Мишу… Папа с ножом в руке кричал: «За мной, братва! За Мишку его — в триста богов, в кровину! — разрежу на куски и сам в ДОПР сяду!»

Сколько раз я слышала раньше про ДОПР, но в этот раз было страшно.

На столе остались следы буйного застолья. Егорова жена убирала и зло бубнила что-то про моего папу. Дедушка курил свою трубку и молчал. Я легла спать. Папы не было всю ночь.

Утром пришла большая некрасивая женщина. Она смотрела на меня очень внимательно, сказала, что видела меня, когда я только родилась, а теперь уже вот какая я большая и очень похожа на папку, а на мамку совсем не похожа.

Эта женщина, Фекла, пригласила меня к себе в дом. Она жила в соседней хате. Наверное, это ей выстроил Егор с дедушкой новую пятистенку. Она почему-то называла дедушку батей. И дедушка, со всеми такой колючий, был к ней как-то особенно ласков. Наверное она тоже наша родственница… Так почему бы мне к ней не зайти? Дедушка молчит. Егорова жена злится, дети ее меня сторонятся. А Фекла такая добрая, внимательная.

Дома у нее было чисто, уютно. Кругом занавески, вышитые полотенца, все отделано деревенскими самодельными кружевами. На полу много маленьких ковриков — круглых, четырехугольных, треугольных — очень красиво. Я такого больше ни у кого не встречала. Угощала меня Фекла оладышками из крахмала, молоком и все смотрела на меня и смотрела, аж неловко становилось.

— Скоро у Красульки тяленочек будить… Не вчерась, так сягодня… А иде твой папка?

— Та пошел еще вчера в Сморкачевку кого-то резать за дядю Мишу и до сих пор нет…

— Ай-ай-ай! Чаво ж ты молчала? Штоб табе пряпадки забили! Марка! Он же бешаный, ай-ай-ай! — И пулей выскочила из хаты.

Я осталась одна. Доела, все очень вкусно. И что-то захотелось домой, к маме! Я никогда не скучала без мамы, если со мной был папа. Захотелось плакать. Но папе не до меня, и впервые мне не хватает мамы.

Вечерело. Я сидела в доме дедушки у окна, смотрела на поле, на Брянский лес и ждала папу. Дядя Егор ушел по колхозным делам, дедушка курил и кашлял… слышно было, как в сенях корова хрумкала сеном.

И вдруг дедушка вскочил, сделал крюк по хате и появился, согнувшись, с ружьем… тихо приоткрыл окно и выстрелил.

— Хотел накрыть, вот и не ушла… язви ее в душу… — И побежал из хаты в поле. Так легко побежал, как молодой. Вот и папа мой так же легко бежит, точно как дедушка.

На столе лежала облезлая рыжая лиса, а рядом мертвая курица. Лиса давно воровала в деревне кур, цыплят. Дедушка ее все-таки выследил и теперь опять спокойно, как ни в чем не бывало, пыхтел своей трубкой.

К ночи появился папа. Совершенно трезвый, с синяком под глазом, с оборванным рукавом и очень бледный. Рядом с ним была Фекла и один «кровенный» друг. Фекла рассказывала дедушке, что еле отвела папу от греха… кто-то уже предупредил того человека, и его не оказалось дома.

— Ну, а Марка гаварить: «Я его дождуся, а не придеть, хату спалю». Насилу, батя, усе вместе сладили з ним… вы ж, батя, Марку знаете.

— Умная ты баба, Пекла. — И дедушка и папа Феклу называли почему-то Пеклой. Потом она виновато посмотрела на меня и поспешно ушла.

Я опять засыпала… и опять сквозь сон слышала папины угрозы, но уже не такие страшные, как днем. Да дядя Егор еще сказал, что это не доказано. Только так думают, что «он» выдал Мишку, а кто это знает наверняка?

— Ну ладно, хай живеть, — сказал наконец папа. — Бог, он шельму метить… Не я, так другие доберутся, жисть есть жисть… Ну, дочурочка вже спить, пойду-ка я Андреевне карася загоню…

Странные они все-таки, эти деревенские, и папа тоже. Сами же говорили, что в Ипуте рыба перевелась, а тут караси… И кто такая эта Андреевна?

Концерт в деревне

Утром, очень рано, меня словно кто-то толкнул. Мне не надо было искать папу. Я точно знала, где он.

Когда я открыла дверь, Фекла возилась у плиты. На столе лежал папин заштопанный пиджак и чистая рубашка. Фекла так меня испугалась, что стала быстро шепотом, неразборчиво что-то говорить, из чего я поняла только: «Папка увесь больной…» Я все поняла.

Я выскочила из хаты, сильно хлопнув дверью. Я никого не хотела видеть. Целый день бродила по лесу, сильно замерзла; было страшно одной в темном лесу. Меня искали, кричали совсем близко…

Больше папа меня одну не оставлял. Он водил меня по своей родине, показывал и разрушенное имение пана, и поле, где ребенком пас панских лошадей. Показал небольшое нарядное кладбище, где похоронены были дядя Миша и бабушка Федора Ивановна. «Она тибя нянчила, када ты ще тока родилася, до нас у Харькув приезжала. Просила в Лели: „Дай мне ету девычку, ты ще молодая“. У нее ж одни сыны. Она все думала тябя в Лели забрать, а я штоб до Феклы з Володькую назад вернувсь… Меня за Феклу насильно оддали. Я ее не любив… Время пришло, я вже здорово перегуляв. А она здоровая была — одна воз поднимала — во, зараза, якая была. Ну, а у диревни вокурат такая у хозяйстви и годиться. Батьке з маткою она понравилась. А мне нравилася Феня…»

Одинокие бабы и старушки, оставшиеся после войны без мужской помощи, просили папу печку «перекласть», или забор покосившийся выправить, или залатать крышу… Многие знали его молодым и помнили, что у «Марка золотые руки».

Мы с папой ходили по хатам. Папа был счастливый, что может помочь, подсобить. Бабы меня подкармливали вкусным, охали и ахали — какая же «она в тебя, Марка, сухонькая…» И щупали меня осторожно-осторожно, чтобы я не рассыпалась, как будто я фарфоровая.

Водил меня папа и на деревенские вечеринки. Я и не думала, что в деревне так красиво танцуют. Приближалась Пасха. Папу разрывали на части, везде нужен был баянист. В деревенский танец «Страдания» я влюбилась. Он состоит из двух частей: медленной и быстрой. Взявшись за руки, парень с девушкой с постными лицами делают вялые движения, напоминающие начало краковяка, а потом, неожиданно обнявшись, озорно улыбаясь, быстро-быстро кружатся, положив головы на плечи друг другу. И опять все сначала… вяло, равнодушно… и так долго-долго. Очень пластично, образно. Такого в городе не увидишь.

Между танцами пели хором. Одна песня мне очень понравилась. Ее пели на несколько голосов. Выяснилось, что это пасхальное песнопение, «Христос воскрес». Но разобрать нельзя было ни одного слова. Мелодию я схватила сразу. Со словами, к кому не обращалась, ничего толком не могла добиться. Оказалось, что «Стос» — это Христос, а «Рыбежай» — это раб божий. Я подумала, что все поют понаслышке, не понимая, о чем поют… просто так пели из поколения в поколение.

— Якой тебе техст?

— Ну, слова, те, что вы поете… только слова.

— А-а, ну давай:

Стос оскреся
Смертю
Смертю пра
Сушаа рыбежай
Бог дарував —

вот и все, что я услышала. Но пели красиво.

А в конце нашего пребывания в деревне мы дали двухчасовой наш с папой знаменитый «концерт».

Так вот для чего он брал с собой фрак! Эх, мама, прозорливая-прозорливая, а здесь и не сообразила…

Для меня этот концерт был очень важным. Если раньше я в одном выступлении только пела или пела и танцевала, или пела и показывала акробатический этюд, то в этом концерте в деревне я впервые должна была все это совместить и еще аккомпанировать папе на баяне во время его соло на маленьких гармошках. Только успевай! Лишь бы хватило духу! Я замирала от предвкушения радости этого вечера…

Папа вышел в черном фраке, в узких черных брюках из дорогого кастора, в белой манишке с черной бабочкой, в черных лаковых туфлях. Красавец! Все на нем выглядело удивительно импозантно. Очень сильно похожий на заграничного киногероя, папа никак не вписывался ни в публику, ни в стены деревенской колхозной конторы, но он ничего этого не замечал, от него так и шли к людям тепло, любовь и добро.

— Дорогие мои земляки! Щас перед вами выступить знакомый усем вам Марк Гаврилович Гурченко з своею дочуркой Людмилою Гурченко! Первым номером нашей программы вы услышите у моем исполнении соло на быяне!

Папа уселся на край табурета, прямой, красивый. Я за простыней готовилась к своему ответственному выступлению, раскладывала реквизит и слушала до боли родные звуки марша «Привет музыкантам».

— Почему, дорогие мои земляки, не слышу аплодисментов? Артиста нада приветствувать! Ето ему приливаить силу!

Послышались робкие аплодисменты. Аплодировала молодежь. Они в кино бывают, читают — знают, что значит «аплодисменты». За ними уже и бабы с мужиками, смущаясь и радуясь по-детски, начали хлопать в ладоши…

— Другое дело, земляки! Чуковней, чуковней — не стесняйтесь! Мелодекламация — исполняить актриса Людмила Гурченко! Аккомпанируить на быяне Марк Гаврилович! Не слышу аплодисмента… А-а! Во ето другое дело! — И шепотом мне: — Побольше драматизму, дочурка, ну давай, вжарь, як следуить… З богум.