Кристос Циолкас - Пощечина

• Название: Пощечина
• Автор: Кристос Циолкас
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-386-02624-0

Это был обычный пикник возле обычного дома в пригороде Мельбурна, на котором собрались совсем обычные люди. И ничто не предвещало, что совсем скоро случится то, что случилось.

Один из гостей, взбешенный поведением чужого трехлетнего ребенка, отвешивает ему полновесную пощечину. И отзвук этой пощечины читатель обнаружит в каждой строчке романа признанной звезды современной австралийской литературы Кристоса Циолкаса.

«Пощечина» — яркий, захватывающий роман о любви, о браке, о родителях и детях, о чувствах и страстях, о том, из чего складывается современная семья. А также какие дороги мы выбираем, какую ответственность несем, какой жизнью живем, какое общество строим и какое будущее готовим себе и своим детям.

«Пощечина» — это портрет современного среднего класса со всеми его особенностями, устремлениями и страхами. Это — острое провокационное произведение о природе таких понятий, как верность, счастье, истина, компромисс, ответственность, выбор, откровение, прозрение, убеждение, вина.

---

Ну вот, опять. Значит, ссоры не избежать.

— Сделай мне кофе, чтоб тебя… — Манолис потер ногу.

— Болит?

— Немного.

— Когда ты поговоришь с ней?

Неприятный, противный запах рыбы. Это Тимиос научил его рыбачить. По воскресеньям они вставали на рассвете, бросали в задок фургона свои снасти и отправлялись прямиком в Порт-Мельбурн[107]. Тогда они были молоды, страна была новая, законы другие. Свободные люди, они за рулем пили пиво, курили, пели, спорили, травили анекдоты. Никто не заставлял их пристегиваться ремнями безопасности.

— Я иду на похороны друга, — заявил он, выходя на веранду. — Умер мой друг. Гектор, Айша, Гарри, Сэнди и все прочие подождут. Вот похороню друга, потом поговорю с ней. И сделай мне чертов кофе.

Пенелопа цеплялась за его брючину. Он улыбнулся ей, бросил на бетон рыбьи головы. Потом опустился в старое кресло и стал смотреть, как кошка ест.

Поначалу он думал, что они зря поехали на похороны. В церкви, где проходило отпевание, он никогда не был, и они заблудились в переулках Донкастера. Он сидел за рулем, Коула указывала дорогу. В какой-то момент, устав от его криков, она закрыла карту и отказалась ему отвечать. Зимнее утро выдалось холодным, на газонах лежал иней, но солнце время от времени проглядывало сквозь темно-серые облака, и он запарился в своем костюме. Последний раз он надевал этот костюм очень давно, и теперь он был ему мал: ему пришлось приплюснуть рукой живот, чтобы влезть в брюки. Это вызвало на его губах улыбку. Теперь уж не похудеешь, приятель, сказал он своему отражению в зеркале ванной. Он обливался потом, когда они поднялись по ступенькам и вошли в церковь.

Служба уже началась. Они с Коулой перекрестились, поцеловали иконы и сели в заднем ряду. Церковь была заполнена народом, в основном такими же пожилыми людьми, как они сами. В первом ряду тихо плакала женщина в тяжелом бесформенном одеянии. Ее поддерживала сидевшая прямо молодая женщина, тоже в черном. Должно быть, это Параскеви и ее дочь, решил Манолис. Он вытянул шею, пытаясь лучше их рассмотреть, но сидевшие впереди заслоняли видимость. Он огляделся, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых. Его взгляд наткнулся на согбенного старика с абсолютно белыми волосами. Вроде бы он его знал когда-то, хотя трудно сказать. Коула рядом с ним начала тихо, сдержанно всхлипывать. Напомнив себе, что он пришел на похороны друга, очень хорошего человека, Манолис склонил голову, смежил веки и погрузился в воспоминания. Воображение нарисовало ему улыбающееся лицо Тимиоса, он вспомнил, как они вместе смеялись. Когда он открыл глаза, по лицу его уже текли слезы.

К тому времени, когда служба подошла к концу, он уже сотрясался от плача. Перед алтарем стоял тяжелый деревянный гроб с телом его старого друга. Гроб был открыт, и ему предстояло взглянуть на Тимиоса. Все, кто пришел на похороны, медленно потащились к алтарю. Манолис боялся, что он упадет в обморок. Он снял пиджак, перекинул его через руку. Глянул на неприветливых святых, запечатленных на стенах. Сволочи вы, думал он про себя, лжецы, никакого рая нет, есть только эта земля, одна только эта несправедливая земля. Перед ним какая-то женщина приподняла маленького мальчика, чтобы тот мог заглянуть в гроб. Было видно, что мальчик испугался. До чего же нелепы, абсурдны все эти ритуалы. Скорбящие родственники почившего, сидя в ряд, принимали соболезнования. Манолис пытался рассмотреть лицо Параскеви, но его скрывала черная вуаль. Она казалась маленькой, хрупкой. Женщина с ребенком отошла от гроба. Манолис сделал глубокий вдох и глянул в гроб.

Он не узнал безучастное лицо мертвеца. Тимиос облысел, растолстел. Старик в залоснившемся коричневом полиэстеровом костюме. Манолис ничего не чувствовал, глядя на этого незнакомца. Он издал соответствующие звуки, пролил слезу, а потом пошел к алтарю, возле которого сидели родные его друга. Его пугало, что он должен заговорить с ними, представиться им. Наверно, они будут недоумевать, кто он такой, зачем пришел. Он дождался Коулы. Жена подошла к нему, и он устремил взгляд на семью покойного. В этот момент вдова повернулась и посмотрела на них.

Параскеви с трудом поднялась со стула и упала в их объятия. Сквозь красивую кружевную вуаль Манолис увидел, что глаза у нее все те же. Она состарилась, казалось, с трудом держит спину, ее волосы поредели, лицо покрывала густая паутина морщин, но глаза не изменились. Она впилась в руку Манолиса, и, хотя сама была не в состоянии произнести ни слова, ее крепкие объятия сказали все, что можно было сказать. «Сестра моя, сестра моя», — сумела она прошептать на ухо Коуле, а потом зашлась страдальческими стонами. Манолис видел, что остальные члены семьи смотрят на них, задаются вопросом, кто эти незнакомцы, из-за которых так разволновалась их мать, их бабушка. Манолис, теперь плача, как ребенок, выдавил: «Мне очень жаль», и Параскеви отстранилась от него:

— Пойдемте к нам, прошу вас.

Он кивнул. Пошел мимо родных друга. Молодые люди крепко жали ему руку. Они не знали его, но понимали, что его появление в церкви имеет важное значение. И все его сомнения испарились. Он был рад, что они приехали.

Солнце все еще светило, когда они вышли из церкви на автостоянку. Какой-то старик, в пиджаке, но без галстука, курил сигарету. Его морщинистое лицо было похоже на желудь, на шее багровел шрам. Лицо работяги, шея работяги. Седые волосы пострижены очень коротко — наверно, парикмахер, когда стриг его, установил на машинке первый режим, предположил Манолис, — но ему повезло, что он не облысел к старости. Старик глянул на Манолиса, грустно улыбнулся. Потом, насмешливо прищурившись, подошел к нему и улыбнулся во весь рот:

— Это ты, Маноли?

— Да.

— Чертяка, — Лицо старика сияло. — Не помнишь меня?

Манолис судорожно пытался сообразить, кто бы это мог быть. В памяти вспышками всплывали имена и лица, но ни одно не ассоциировалось с человеком, который сейчас к нему обращался. К ним, вытирая глаза, подошла Коула.

— А это, должно быть, моя Коула.

Его жена, явно нервничая, сухо кивнула незнакомцу и вдруг, выронив платок, воскликнула:

— Артур!

Старик обнял ее. Из-за ее плеча подмигнул Манолису:

— Моя красавица Коула. И зачем только ты променяла меня на этого неудачника?

Медленно нагнувшись, Манолис поднял носовой платок жены. Едва взяв в руку влажный кусок ткани, он тут же вспомнил этого человека. Ясно представил танцы в клубах на Суон-стрит душными вечерами. Танассис… Артур. К концу вечера рубашка на нем была насквозь мокрая, хоть отжимай. Манолис попытался вспомнить, состояли ли Танассис и Тимиос в родстве? Троюродные братья? Впрочем, это не имело значения. Главное, что они были друзьями.

Манолис схватил Танассиса за руку и стал ее пожимать, трясти. Тот наконец высвободил свою ладонь:

— Оторвешь, чертяка.

Коула улыбнулась ему, обвела взглядом автостоянку, на которой толпились люди, пришедшие проводить в последний путь Тимиоса.

— А где Елени?

— Кто знает? — При виде замешательства, отразившегося на лице Коулы, Танассис рассмеялся: — Мы с ней сто лет как развелись. Полагаю, она теперь в Греции.

Манолис не знал, что сказать. Коула прокашлялась. Почти все, кто был на отпевании, уже уехали; носильщики готовились нести гроб. Танассис подошвой затушил окурок:

— Идете на погребение?

Манолис пожал плечами и глянул на жену. Они еще не решили, что будут делать после службы. Хотя на поминки пойти придется. Они обещали Параскеви.

— Нет, — ответила за него Коула. — Пусть с миром хоронят Тимио. А на поминки пойдем.

Танассис кивнул с печальным видом:

— Правильно. Я тоже… — Он обнял их обоих. — Пойдемте-ка, угощу вас кофе.

Он привел их в небольшое кафе в самом центре пригорода, застроенного домами с кирпичной облицовкой. Заведением владела семья иранцев. Стены украшали толстые шерстяные ковры, в простенках висели фотографии с видами Тегерана и Кума[108] 1950-х годов. Вместе с Танассисом они прошли через темный зал, мимо кухни и вышли в маленький внутренний дворик, где вплотную друг к другу стояли три исцарапанных дешевых круглых алюминиевых столика. Сиденьями служили шаткие неустойчивые лавки; из-под облезающей краски проглядывало темное твердое дерево. Кафе находилось на гребне невысокого холма. Вдалеке за низкими дощатыми заборами вырисовывались очертания города. Между заборами и контурами городских зданий простиралось море крыш из красной черепицы, и посреди этого алого моря тут и там зеленели островки высоких эвкалиптов и вязов.

Кофе был отменный — крепкий, горький. Танассис курил, рассказывая про свою жизнь. Его откровенность напомнила Манолису, что его друг всегда любил прихвастнуть. Один из его сыновей, объяснил Танассис, — адвокат. Другой сын — Манолис не помнил, был ли тот старший, — держал ресторан в Брайтоне. Жена Танассиса страдала психическим расстройством. Постепенно ее состояние ухудшилось настолько, что она перестала выходить из дома и даже с постели отказывалась подниматься. Коула, как и полагается, сочувственно заохала, но Танассис вскинул руку, останавливая ее: