Игнасио Гарсиа-Валиньо - Две смерти Сократа

• Название: Две смерти Сократа
• Автор: Игнасио Гарсиа-Валиньо
• Издательство: Зксмо
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19259-Х

В «Милезии», модном публичном доме Афин, обнаружен труп влиятельного политика Анита — одного из главных обвинителей философа Сократа, чьи идеи, как принято считать, подрывали сами основы государства. Подозреваемых несколько — скандальный комедиограф Аристофан, врач Диодор, сын покойного Антемион и гетера Необула. У всех — веские причины желать смерти политика. Но кто бы ни совершил это деяние, в проигрыше окажется хозяйка «Милезии» Аспазия, а этого ее друг софист Продик допустить не может — и потому берется за расследование, которое столкнет его с кровавой изнанкой политической жизни Афин.

Необычный историко-криминальный триллер испанского писателя Игнасио Гарсиа-Валиньо «Две смерти Сократа» — впервые на русском языке.

Предуведомление координатора проекта

Идеи могут убивать. Это, пожалуй, одно из самых распространенных и опасных заблуждений человечества упорно живет в веках и приносит свои кровавые плоды до сих пор. Отразившись в кривых зеркалах массовых аберраций, представление это действительно несло смерть — нет, даже не «невинным жертвам» социальных и политических поветрий (их убивали, как правило, им подобные, вооруженные дубинами или автоматами), но самим носителям идей. За идеи шли на крест, на костер, на виселицу, в подземелья. Никому не приходило в голову, что «для совращения нации нужно желание совращаемого» (Н.Караев). Толпа не способна критически смотреть на себя. Толпа не способна признать право отдельного человека сомневаться и задавать неудобные вопросы. Не говоря уже о пользе подобного занятия.

Одним из первых классических и зафиксированных в истории случаев смерти автора за свою идею был и случай Сократа: его обвинили в «поклонении новым божествам» и «совращении молодежи» и заставили выпить яд. Афинскую демократию, в разумном устройстве которой Сократ сильно сомневался, эта смерть, как мы видим, не спасла: она и так уже дышала на ладан. По сути, греческий мудрец погиб за право разговаривать с людьми. За длинный язык, стало быть.

Сократа память человечества канонизировала, и даже идеи его дошли до нас — в пересказе учеников. Но смерть не дает покоя до сих пор, и вот вам еще одна версия — испанца Игнасио Гарсия-Валиньо. Достаточно спекулятивная — да и как иначе двадцать шесть веков спустя, — но крайне занимательная. Ведь и впрямь — раз были ученики, неужто не пытались спасти учителя? Гарсия-Валинью воспользовался своим правом задавать вопросы, за которое его герой когда-то выпил цикуту.

Максим Немцов, координатор проекта

---

Немного погодя их повозка, прокатившись по каменистой дороге среди сосен, остановилась у подножия лестницы, ведущей к Пропилеям — главным воротам Акрополя. Аспазия велела рабам дожидаться за стеной крошечного храма Афины-Ники. Пожилая пара стала медленно подниматься по ступенькам; серебряные волосы Аспазии покрывал шелковый шарф, одной рукой она опиралась на перила, другой держала руку Продика. Женщина не могла наглядеться на вновь обретенного друга. Оба молчали, предвкушая бесконечные расспросы и рассказы и не зная, с чего начать. Теперь спешить было некуда.

Продик задыхался от волнения и нежности. Его подруга изменилась и все равно осталась прежней. Волосы Аспазии поседели и больше не вились вокруг лица тугими кольцами, но знакомый аромат, исходивший от ее кожи, бередил давно затянувшиеся раны в душе софиста.

Старик доверял памяти больше, чем глазам. Он не желал признавать, что мечты юности рассеялись, что прекрасный цветок, до которого он хотел и не смел дотянуться, увял навсегда. Летняя пора миновала, и теперь оба они стояли на пороге зимы. Продику было жаль своей несбывшейся любви, а еще сильнее — жаль себя.

Софист никогда не отличался особой выносливостью; обыкновенно, он предпочитал оставаться на месте, если только была возможность никуда не ходить. Продик был таким еще смолоду, а старость и больные кости лишь укрепили эту привычку. Наконец облака сжалились над стариками и ненадолго прикрыли солнце. В воздухе витал запах смолы и лаванды. Друзья старались наверстать упущенные годы, беседуя обо всем, что им довелось пережить. К удивлению Аспазии, оказалось, что Продик так и не женился. Посол предпочел отшутиться, заметив, что женитьба навсегда лишила бы его возможности наслаждаться обществом хорошеньких женщин. Аспазия вежливо улыбнулась и сменила тему.

— По-твоему, старость — это не так уж плохо? — внезапно спросила она.

— То, что мы еще живы, само по себе, неплохо, — усмехнулся Продик.

— И у нас есть наша память.

— Что толку в воспоминаниях?

— Мы с Периклом часто здесь гуляли, — проговорила Аспазия. — Это было наше любимое место. Муж говорил, что со временем другие пары тоже станут приходить сюда, и Акрополь станет местом счастливых супругов.

— Едва ли, — покачал головой софист, — ведь мы не супруги и не слишком-то счастливы.

Друзья с улыбкой переглянулись. Аспазия ласково сжимала руку Продика. Знойный летний день тянулся неторопливо.

— Как тебе город?

— Зрелище, откровенно говоря, довольно печальное.

— Нам приходится начинать заново. Афины ведь тоже постарели. Здесь поселились страх и недоверие. Мы задушили свободу, мы убили Сократа и в результате утратили былую силу и достоинство..

Продик поглубже надвинул свою шляпу, спасаясь от палящих солнечных лучей. Подул сухой ветер — предвестник заката. Рука Аспазии застыла в ладонях Продика, словно замерзший воробышек. Софист представил, как они вместе садятся в лодку и направляются в открытое море, купаясь в солнечном свете. Что ж, лодка у него есть, море близко, да и солнце не заставит себя ждать.

— Я на этом Кеосе едва не умер со скуки. Быть может, у тебя найдется для меня какое-нибудь поручение? Ты ведь намекала в письме.

— На самом деле у меня к тебе целых два поручения. Продик широко улыбнулся. Аспазия продолжала:

— Помоги мне придумать эпитафию для Сократа. Я давно над ней бьюсь, но ничего не выходит.

— Едва ли я с этим справлюсь. Не забывай, я не был в Афинах много лет. Можно сказать, я не в курсе последних событий.

— Поговори с историком Ксенофонтом[83]. Они с Сократом были друзьями. Сейчас он пишет хронику войны со Спартой, дописывает за Фукидидом с того места, до которого тот дошел перед смертью. Это очень большая ответственность.

— Я слышал о Ксенофонте. А почему бы тебе не попросить его самого? Он сочинит хвалебную эпитафию без всякого потайного смысла.

— Наверное. Но рискну предложить это тебе.

— Боюсь, я тебя не понимаю.

— Подарив мне свою книгу о Протагоре — я до сих пор ее храню, — ты сказал, что размышления над рукописью важнее самого результата.

Продик кивнул. Теперь он понимал.

— И потом, кто сможет составить надгробное слово лучше вас, софистов, — усмехнулась женщина, — со всеми этими вашими «парадоксами».

Несмотря на уговоры и лесть, Продику не хотелось браться за эпитафию. На самом деле он никогда не считал себя великим оратором. Идея у софиста была всего одна, притом не самая удачная: «Здесь лежит Сократ: теперь он познал истину».

Аспазия задумалась на минуту, а потом сказала, что в этих словах как нельзя лучше отражен образ мысли софиста.

— Ты пользуешься тем, что покойный не сможет тебе ответить, — заметила она едко.

— А я бы не удивился, вернись он из Аида, чтобы со мной поспорить.

Аспазия поморщилась. Продик понял, что наговорил лишнего. К чему расстраивать подругу?

— Но эпитафия не так уж плоха. Пожалуй, ее стоит приберечь для моего собственного надгробия. «Здесь лежит Продик. Наконец-то он обрел истину».

— Ты всегда был несправедлив к нему. Даже сейчас. Разговор принимал весьма опасный оборот. Аспазия готова была сжечь корабли с яростью спартанского флотоводца. Между старыми друзьями было слишком много невысказанных обид, способных разрушить вновь обретенную близость.

— Я смотрю, годы пощадили твою память, — вздохнул софист.

— Не будем об этом.

— И вправду не стоит, — согласился Продик.

— Вот именно. Больше об этом ни слова.

— Давай на спор: попробуй не думать о большом голубом слоне, который плещется в луже.

— Хорошо. — Она прикрыла глаза. — Я не думаю о большом голубом слоне, который плещется в луже!

— А вот и нет: думаешь. Аспазия тихонько рассмеялась.

— Раз уж мы об этом заговорили, почему бы не выяснить все до конца? Я потеряла сына — такое забыть невозможно. Хотя я, наверное, и вправду была тогда с тобой слишком сурова.

— Вот именно.

— Но ты сам виноват. Ты обманул меня.

— Мой поступок обошелся нам очень дорого, — покаянно произнес Продик. — Бывают ошибки, способные сломать человеку всю жизнь.

Аспазия молча глядела вдаль.

— Кроме того, — продолжал Продик, обняв ее за плечи и повернув к себе, — мы не были предназначены друг другу, Аспазия. Мне было не под силу сделать тебя счастливой.

— Ты любил меня. Но так и не решился признаться.

— Откуда ты знаешь, что я тебя любил? Сердце женщины внезапно пронзила печаль. Она хотела что-то сказать, но горло сдавили рыдания. Продик видел, что творится с его подругой, и не находил слов, чтобы ее утешить. Приходилось хранить молчание.

Аспазия закрыла лицо руками и медленно побрела прочь.

Солнце уже успело закатиться за линию горизонта, напоследок окрасив небо пурпурным цветом. Аспазия из Милета уселась у надежной прохладной стены Парфенона. Заглядывая себе в душу, женщина понимала, что ничего не может простить. Рана по-прежнему болела и кровоточила.

Здесь, среди парфянских фризов, Аспазия с грустью вспоминала о тех днях, когда Фидий познакомил ее с будущим мужем. Перикл сказал как-то раз:

— Фидий, ты понимаешь, что этот храм должен стать воплощением красоты и совершенства великой Афины?

— Дружище, — рассмеялся Фидий, — ты, видно, забыл, что я не верю в богов.

— Я тоже, но это не важно. Тот, кто увидит наш храм, в них поверит. А для нас он будет знаком того, что человек и без помощи богов может творить историю.

Фидий, отшельник Фидий. Вот здесь, на фризе — его автопортрет: грустный, плешивый старик. С какой горькой насмешкой глядит он на живых со своей стены. Аспазии отчего-то сделалось страшно. Она принялась нервно озираться, ища глазами Продика. Женщину сковал страшный холод, ей казалось, что призраки прошлого обступают ее со всех сторон. Аспазии захотелось немедленно поговорить с софистом: она почти не сомневалась, что ее друг чувствует то же самое.

Пока Аспазия отдыхала у стены храма, Продик смотрел с вершины холма на город. С высоты Акрополя Афины казались хаотическим нагромождением домов и лачуг, небрежной россыпью грязно-серых строений, среди которых, словно муравьи, сновали люди. Чудовищный лабиринт улиц, улочек и переулков раскинулся без всякого плана, без намека на логику, и только Панафейская дорога разрезала город на две части, по диагонали от Дипилонских ворот до Акрополя, оставляя с одной стороны дворцы и храмы, а с другой — лавки и кварталы ремесленников. За городом на много лиг растянулись болота, поля, где уже заколосилась пшеница, и серебристые оливковые рощи.

Кеосский софист подошел к Аспазии и протянул ей руку, но женщина неловко и растерянно ее отстранила.

— Не волнуйся, я все понимаю. Я придумаю другую эпитафию.