Федор Кнорре - Одна жизнь

• Название: Одна жизнь
• Автор: Федор Кнорре
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Ты что пропиваешь, солдат? Ты что празднуешь? Что белогвардейцы наступление ведут?

Солдат с торжеством в голосе закричал:

- Выкуси! Это ты солдат! Сам ты солдат, а я полностью, вчистую демобилизованный!

- За пьянство в прифронтовой полосе - расстрел. Сдыхал? - так же тихо и терпеливо спросил командир, не отводя глаз от лица пьяного. Оно было такого цвета, будто налито не кровью, а фиолетовыми чернилами.

Слова, какие говорил командир, были самые обыкновенные, какие многие повторяли множество раз, но почему-то даже упившийся до фиалкового цвета пьяный вдруг поверил, что тут не одни слова, а вот этот-то тихий может так же, не повышая голоса... Он вдруг отшатнулся, точно его толкнули в плечо, отбросил от себя Лелину руку, споткнулся и, плюхнувшись прямо на голову валявшегося на земле товарища, в голос закричал:

- Это что это? Палочная дисциплина?.. А?.. Нет, ты скажи, а... Опять начинается эта палочная?.. А-а?..

Они пролезли под вагоном состава, загородившего путь, и пошли поневоле медленнее, коротко шагая по шпалам.

- Вы что, нас проверять, что ли, будете? - спросила Леля. - Красота! Мы едем добровольно на фронт, какие-то саботажники нас отцепили как последних дураков, а теперь нас же за это проверять будут. Здорово получается!

- Словами бросаешься. Не бросайся зря.

Они снова нырнули под вагон, и Леля, легко выскочив на ту сторону, пошла не оглядываясь. Через несколько шагов командир ее догнал и спросил:

- Ты сама петербургская?

- Нет, петроградская.

- А как ты в эту труппу попала? Там у вас что? Артисты?

Леля быстро шла, не отвечая. Забор уже кончался, за поворотом должен был вот-вот показаться вагон.

- Ты что не отвечаешь? - спросил командир с легким удивлением.

- А чего словами бросаться... Вон наш вагон.

К этому времени в труппе почти все успели друг друга обидеть, нагрубить и перессориться. Павлушин стоял, отвернувшись от всех, и, скрестив руки, упрямо и злобно смотрел вдаль. Дагмарова тихонько всхлипывала, осторожно прикладывая платок к красным глазам. Комик Гусынин, отозвав в сторону баяниста, потихоньку уговаривал его бросить все к черту, уйти и "работать" вдвоем эстрадный номер.

- Вот, товарищ пришел нас проверять! - вызывающе крикнула издали Леля.

Командир, даже не посмотрев в ее сторону, подошел к вагону, спросил, кто тут начальник, попросил приготовить документы и пошел осматривать вагон. Костюмерша открыла ему два-три ящика с костюмами, он бегло оглядел чудные предметы реквизита, не выразив ни малейшего удивления, хоть видел все это в первый раз в жизни. Потом он проглядел документы, спросил, нет ли в вагоне кого посторонних, и, только убедившись, видимо, что все правильно, нашел нужным наконец сказать:

- Сами понимаете, воинский эшелон. Надо знать, кого прицепляешь.

Дагмарова воскликнула, что это очень правильно, никто не в претензии, наоборот, все вышло хорошо, даже приятно видеть, когда такой порядок...

Все стали, ободрившись, расспрашивать, когда их прицепят и скоро ли пойдет поезд.

Леля в это время стояла в стороне от всех, держа наготове узенькую бумажку с фиолетовым штампом и печатью, какие были у каждого актера.

- Я еще осталась непроверенная! - насмешливо проговорила она, остановив командира, собравшегося было уходить.

- Ну давай, - нехотя сказал командир и взял бумажку.

Леля заметила, что его глаза вдруг точно запнулись, остановившись на каком-то слове. Молча он протянул бумажку обратно и быстро отвернулся. С удивлением глядя ему в спину, она увидела, что уши у него слегка покраснели. "С чего он?" - подумала Леля и невольно перевела взгляд на собственное удостоверение. Ага, вот оно что! Прочел: "актриса"... Ну что ж, так ему и надо!

Через полчаса к вагону быстрым шагом, весело переговариваясь, подошла команда красноармейцев во главе со стариком стрелочником. Солдаты облепили вагон со всех сторон, с криком и смехом сдвинули его с места и покатили по направлению к станции, куда им показывал стрелочник.

Вагон был прицеплен самым последним, в конце состава, и на ходу его бросало и трясло вдвое больше обычного.

Снова мирно потрескивали щепки в чугунной печурке, и все, собравшись вокруг нее, долго пили чай.

Леля выползла к чаю из своего закутка, как всегда, последней, с трудом оторвавшись от книжки. Уже был заколот свирепый Тибальт и изгнан Ромео, уже сама Джульетта, ужасаясь проснуться в склепе среди мертвых предков, после всех колебаний и метаний приняла снотворный напиток и наутро около ее ложа зарыдали родные, когда поезд со все замедляющимся стуком колес подошел к станции и остановился. Леля поскорей отложила книжку, чтоб успеть успокоиться, прежде чем показаться на глаза людям.

Неожиданно администратор труппы Маврикий вскочил с места, зашипел и замахал руками: "Попрошу всех!.. Товарищи!.. Идет самый главный военком" и, бросившись к двери, самоотверженно выпал из вагона на землю, минуя лесенку.

Непринужденно сочетая воинскую четкость с штатской развязностью, он щелкнул каблуками, кинул руку под козырек и вслед за тем сорвал с головы шляпу, поклонился широким жестом хлебосольного боярина.

Знакомый Леле угрюмый молодой командир довел до вагона военкома и отошел в сторону.

Военком поздоровался со всеми и с любопытством заглянул в вагон.

- Значит, вы театр? - сказал он, продолжая с любопытством осматриваться. - Очень удачно, что нам по дороге. Какие пьесы вы собираетесь играть?

- Труппа сформирована под моим руководством, - торопливо спускаясь на платформу по лесенке, заговорил режиссер Павлушин. - Мы считаемся при Главполитпросвете, а там, вы знаете, засели консервативные элементы... у нас есть обычные пьески, но мы хотели бы отказаться от них. Вы же понимаете! Свершается революция во всех решительно областях жизни. Новое искусство приходит на смену каноническому буржуазному театру с его пятиактными спектаклями всяких этих Коршей и Малых. От Леонидов Андреевых, Чеховых и Арцыбашевых мы оставим только чучела в музеях! Мы вернем театр к его народным истокам, к площадному действу, к культу Диониса, мы возродим скоморохов, народных игрецов и дудошников. Мы вернем театр к импровизации балагана, к раешнику в скоморошьим игрищам!.. Конечно, это только... в общих чертах. А? - Павлушин вдруг запнулся и с тревогой посмотрел на военкома.

- Вот оно, значит, как? - благодушно проговорил военком. - Ну что ж, пошли к нам в штабной вагон. Решим практические вопросы.

Через минуту от головы до хвоста состава прокатился знакомый лязг и перезвон буферов, и поезд медленно двинулся дальше.

- Болтун и щенок! - с презрением произнес Кастровский. - Дудошника я ему стану играть!

- Не принимайте этого к сердцу, дорогой Алексей Георгиевич, - сказала Дагмарова. - Все очень просто... Павлушин добивался постановки у Корша. Его не пустили, и вот теперь он готов всех и все решительно отменить. Устроится в приличном театре и будет ставить, как все.

Кастровский все кипел и никак не мог успокоиться.

- Я же не против новаторства! Разве что-нибудь говорю против Станиславского? Он ведь актеров спиной к зрителям посадил! Это же чушь, нелепость, а у него получилось!

Дагмаров, подзадоривая, засмеялся и сказал:

- Да, зато у него актеры играют кто Кота, кто Хлеб, кто Молоко. Ты бы согласился?

Кастровский окинул Дагмарова, как он умел, уничтожающим, презрительным взглядом свысока, так, точно собеседник стоял под ним, на улице, а он смотрел на него сверху, с балкона второго этажа.

- У Станиславского, милый юноша, я соглашусь играть хоть сосиску, потому что у него в сосиске будет больше души, чем у другого в короле Лире! Да-с!..

Завязался беспорядочный актерский спор о душе, таланте, вдохновении и перевоплощении, о Мочалове и Сальвини, которых никто из них в глаза не видел. На разъезде поезд опять остановился, и в вагон вернулись Маврикий с Павлушиным. У Маврикия был вид кавалериста, вырвавшегося после лихой рубки из удачной атаки.

- Порядок! - провозгласил он, вскарабкиваясь по лесенке. - Уже зачислили на довольствие. Будем получать боевой паек.

- А теперь попрошу всех ко мне, - хмурясь с сосредоточенным видом, сказал Павлушин, хотя все и без того стояли вокруг него. - Мы с военкомом обо всем договорились. Не будем забывать, товарищи, враг у ворот. Все силы надо бросить на разгром беляков!.. В общем, пока будем играть "Бедность не порок", а готовить "Баррикаду Парижской коммуны"... Это, конечно, рутина, театральщина, но приходится делать уступку политическому моменту. Притом я уже кое-что придумал. Знаете, кто у нас будет играть палача французской революции генерала Галифе?

- Гусынин... - саркастически пробормотал Кастровский.

- Да, Гусынин! У вас кривые ноги, Гусынин? Мне нужны кривые ноги!

- Ну уж, не то чтобы так уж... - обидчиво начал мямлить Гусынин. Хотя, конечно, если надо...

- Это отлично! Понимаете, мы решим образ в плане клоунады, даже буффонады! Это полный кретин. Он отдает приказ о расстреле рабочих и после этого начинает напевать арию из оперетки. Вдруг падает со стуком стул, и у него схватывает живот от страха, и он убегает, держась за штаны... Доставайте роли, будем сейчас же репетировать!