Федор Кнорре - Орехов

• Название: Орехов
• Автор: Федор Кнорре
• Жанр: Русская классическая проза

---

Она вдруг подняла голову, чутко обернулась, вся насторожившись: девочка пробормотала что-то, постанывая во сне. Валя слушала с полуоткрытым ртом, - так, наверное, вслушивается, замерев, расшифровывая звук, какой-нибудь звереныш, чья жизнь зависит от правильной разгадки причины звука.

Кажется, она не разгадала до конца: неслышными шагами подошла, подбежала к кровати, мягко присела на край, округлым легким движением приподняла полог, гибко, легко изогнувшись, нырнула под него и исчезла, точно ушла, и Орехов остался один, чувствуя себя ненужным и лишним в комнате.

Он подождал немного и, подобрав со стула пальто, стал натягивать его в рукава. Пускай думает, что хочет, все лучше, чем объяснять. Денег у него в кармане было так мало, что давать просто стыдно, а вспоминать, куда они девались, - еще стыднее.

- Я пошел, - сказал он, - дождь вроде поменьше.

Валя тихо высвободилась из-под полога и встала.

- У вас гостиница? - спросила она, не удерживая.

- У меня? - он даже усмехнулся. - А как бы ты думала?.. Ну, я пошел, ему нужно было поскорей уходить.

- Хорошо, - сказала она, тревожно глядя. - Я все-таки не совсем поняла... Вы, значит, проездом?

- Да, да, конечно, - он спешил отговориться и уйти. - Это, ясное дело, зависит от разных обстоятельств... Трудно сейчас сказать. Ну, до свиданья.

- До свиданья, - неуверенно, но послушно повторила она в раздумье и долго стояла, глядя на закрывшуюся за ним дверь.

Он вышел под дождь, странно чувствуя себя: точно оглох. Все эти годы воспоминание о Вале для него было полузабытой обидой, сознанием своей правоты и превосходства, слегка брезгливой жалостью свысока. Все, связанное с Валей, твердо было поставлено в разряд личных, неважных, второстепенных вопросов, запутанных и неразрешимых вопросов, которым не было места в его главной, важной и серьезной деловой жизни. Всему связанному с Валей давно не было места в его доме. Где-то в глубоком подполье было отведено этому место, но в этом подполье оно все-таки жило, не умерло, он это знал, точно слышались оттуда снизу иногда какой-то робкий шорох, восклицания, смешок, полузабытые слова, тотчас, к счастью, заглушаемые уверенным, бойким шумом наверху...

И вот теперь, когда он медленно шагал под дождем обратно к вокзалу, чтобы там переночевать, сидя на деревянном диване, он чувствовал себя оглохшим, как будто целыми днями, долгие годы у него над ухом непрерывно гудел, покрывая все звуки, протяжный, бесконечный гудок и сейчас этот тягучий звук вдруг оборвался, и наступила такая оглушающая тишина, в которой слышно, как падают капли и листья шевелятся и шуршат...

На вокзале он сел в угол, подняв воротник мокрого пальто, и закрыл глаза, минутами задремывая и просыпаясь от шума вокзальной суеты при приходе поезда. Все оказалось намного хуже, чем он мог бы сам себе назло придумать. Никакого выхода он уже не видел, сидя на вокзале в ожидании утра, даже по черному ходу с помощью того одноглазого, лежавшего сейчас на дне чемодана в камере хранения. Одно тупое отчаяние разрасталось так, что было похоже, будто из вокзального зала все время выкачивали воздух, его оставалось все меньше, и вот уже скоро ему нечем станет дышать.

Под самое утро он неожиданно глубоко уснул и, проснувшись, услышал шарканье щетки у самых своих ног, увидел уборщиц, сгонявших длинными щетками воду с мокрого пола, по которому вспыхивали солнечные звездочки.

Он отвернул воротник, встал и вышел на свежую после дождя, пахнущую прибитой пылью площадь, но и там ему дышать было не легче, и первая мысль, с какой он проснулся, была продолжением той, с которой он заснул.

Ларьки и магазин на площади уже открывались, и, когда он покупал у ларька папиросы, какой-то парень сообщил, что, хотя час ранний, это ничего не значит, нужно только подмигнуть Фросе. Парень Орехову не понравился, и он промолчал, закурил и присел на скамейку в сквере на площади. Вскоре подошел какой-то солидный мужик в промасленной спецовке - от него так и несло авторемонтной мастерской, - и когда тот предложил сообразить на двоих, Орехов полез в карман за деньгами. Мужик сходил подмигнуть Фросе, и они отправились в какую-то заброшенную, необитаемую беседку, поставленную для украшения большого пустыря, и выпили каждый свою порцию лекарства от всех тягостных воспоминаний, неудач и нечистой совести, вообще кому от чего требуется, попрощались за руку и разошлись.

Выйдя из беседки, Орехов миновал центр, пошел по улице - все прямо, и скоро опять запахло огородами, а где-то далеко за лесом тянулись разноцветные дымы комбината. Он опять вернулся в центр и увидел, что как раз открывается кино. Купил билет, присел сбоку в какой-то полупустой ряд и стал стараться внимательно следить за тем, что происходит на экране, но уже через пять минут понял, что это фильм из до того правильных, что смотреть его так же интересно, как футбольный матч, в котором заранее условлено, кто кому и как забьет все голы.

Несчастный, отрицательный тип, играя в поддавки, нарочно выбалтывал такие вещи, о которых и круглый дурак догадался бы промолчать, просто из кожи лез, подавая реплики, чтоб положительный тип сажал его в калошу. Ну, тот и пользовался этим вовсю!

Было, правда, два-три места ничего себе, например, когда людей не было на экране, а только качались камыши, разбегались круги по воде и играла тихая музыка.

Когда зажегся свет, он встал последним, торопиться-то ему было некуда, побрел без цели и, конечно, очутился опять у магазина, где составлялись акционерные товарищества на двоих, на троих, потом две на четверых, и тут его радостно приветствовал утренний знакомый. Они сразу отказались от других предложений и пошли вдвоем - теперь не в беседку, там было уже слишком людно, а куда-то в лопухи, где за задней стенкой пивного павильона стояли пустые бочки и лежали расколотые железобетонные плиты.

Вместо закуски выпили по кружке пива, закурили и разговорились на тему "кто есть кто" и откуда тут взялся. Мужика в спецовке звали Алешей, работал он, как и предполагал Орехов, в автомастерских карбюраторщиком. А сегодня в сквере он отмечал приезд в гости мачехи жены, которую они оба с женой дружно ненавидели. С третьего вопроса он всплеснул в восторге руками и чуть не обнял Орехова.

- Почему я к тебе и обратился! Водитель? Ну я же это органическим чутьем угадал! Первого класса? И права при тебе? Да это же тебя бывшие ангелы под ручки привели сюда, в этот ресторан "Интурист"! Да идем со мной сейчас же!.. Хотя, конечно, нет, ты с утра завтра приходя трезвый. Тебя Дикозавра встретит, как родного племянника!.. Это наш начальник именно так называется.

- Хороша кличка, - сказал Орехов. - Охота была к такому идти. Да и вообще-то, куда мне идти, я совершенно не решил.

- Дикозавра ему наименование за то, что он сильно корявый. Это с морды он ужас до чего!.. А вообще он у нас травоядный. Людей не жует. Ни-ни!.. Этого нет! Вот увидишь! У нас Дикозавру уважают. Приходи, не задумывайся... Да господи! Первый класс! Автобус любой тебе сейчас на блюде поднесут! Это же нам до зарезу!.. - Алеша вдруг захохотал, и Орехов подумал, что он неплохой парень. - Теперь я наконец осознал, за что мы с тобой сегодня, оказывается, выпиваем! Вот оно за что, за твой автобус!

Уже стемнело, когда Орехов, сильно выпивший, но твердым шагом, решительно подходил к Валиному дому, что-то намереваясь сказать очень важное, что вот-вот должно было проясниться у него в голове.

Улица была пригородная, тихая, обсаженная старыми деревьями, с мостиками через канавы у ворот.

Валино окно было освещено. Он пригляделся - за занавеской мелькала Женькина тень, - наверное, она еще дежурила около девочки, а Валя не вернулась.

Орехов перешел на другую сторону улицы, перешагнул через канаву и сел у ворот на низенькую скамейку, прикрытую от уличного фонаря густой тенью низких ветвей старой липы. Собаки лаяли за заборами, издали приближались, стучали шаги по деревянным мосткам тротуара, хлопала калитка, и шаги замирали. Неслышные днем, вдали перекликались гудки маневровых паровозов.

Благодушно переговариваясь сочными, распаренными голосами, медленно прошли три бабы с тазами и вениками под мышками.

Валины шаги, легкие, спешащие, он сразу узнал, как только она ступила на деревянные мостки у строящегося дома. Она быстро прошла по другой стороне улицы с пакетиком в руках и скрылась за дверью. Через минуту оттуда выскочила Женька, промчалась по тротуару и, нырнув в калитку, с треском захлопнула ее за собой.

Тогда Орехов встал, перешел через дорогу и вплотную подошел к окну, где за белой занавеской мелькала тень Вали. В узенькую полоску, не прикрытую занавеской, он видел освещенный кусок стены, спинку стула и угол стола, и ему казалось, что там, где этот стул и свет, очень хорошо и уютно и можно все забыть и наконец отдохнуть, но кто-то его туда не пускает, и это нестерпимо!

- Пьяный! - презрительно сказал он вслух, дохнул на стекло и услышал запах сивушного перегара у себя изо рта, знакомый угарный запах его рухнувшей, упущенной жизни. - Пьяная сволочь! Ввалюсь сейчас в комнату, да? - Его передернуло. Спина похолодела от постыдного страха, точно в бане сперли всю одежду и белье и вдруг приходится выходить как ты есть, с мочалкой в руке, прямо в ярко освещенный большими люстрами, полный людей зал ожидания на вокзале. Его опять передернуло, будто он уже чувствовал босыми ногами плиты этого зала. Он отступил от окна и, теперь боясь только одного - как бы она его не заметила, быстро повернулся и зашагал, спеша поскорей завернуть за угол.