Федор Кнорре - Весенняя путевка

• Название: Весенняя путевка
• Автор: Федор Кнорре
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Проспал! - сказала она, спокойно улыбнувшись. - Да разве ты меня знаешь?

- Совсем не знал. Теперь все-таки знаю, немножко.

- А ведь уверяют, что так не полагается. Сперва надо хорошо узнать человека, а уж после его и полюбить можно.

- А оно так: сперва полюбишь, а потом уж начинаешь узнавать, кого же это ты полюбил.

- Очень смешно, что ты говоришь, а ведь это правда... Да и что ты узнаешь о человеке, не полюбив!

- Вот видишь! Ты про кого это сказала?

- Про всех. Мы же так себе просто сидим, рассуждаем.

- Я тебя все-таки спрашивал.

Какая-то одутловатая женщина лениво брела по аллее, подошла и остановилась перед их скамейкой, раздумывая, не присесть ли.

- Погуляй, погуляй, - сказала Лина. - Нам поговорить надо. - И женщина равнодушно побрела дальше.

- Это ты ей вафли носишь... Знаешь, наверное, это первое такое предложение за все время существования больницы. Значит, вдруг у нас будет "потом" и вдруг мы поженимся? - Она оживленно рассмеялась, заговорила, слегка даже закусывая губу, чтоб удержать смех. - Значит, так: потом?.. Наступит это "потом"!.. Мы вдруг поженимся! А вдруг я окажусь сварливой бабой, поскорее брошу работу и заведу склоки с соседками?

- Еще ты должна будешь меня стыдить, что я мало зарабатываю и сгубил твою молодость!

- Я буду шлепать по комнате в халате, засаленном на пузе сковородочным салом, буду со злости греметь на кухне посудой! Что еще? Ага, из волос у меня будут сыпаться шпильки: на ковер, в тарелки! Больше всего в тарелки!..

- Я буду выключать телевизор, чтоб лучше было слышно, как ты гремишь на кухне посудой...

Мало-помалу вспыхнувшее оживление болтовни угасло, они молчали, улыбки еще не успели сойти, когда она безучастно проговорила:

- До чего все будет хорошо... потом, ах, до чего... - И голос у нее странно потускнел, совсем изменился на протяжении всего одной этой фразы.

Он увидел, как она насторожилась, замерла. Пристальный, тревожный взгляд остановился на растрепанных кустах по ту сторону дорожки. На скулах проступили овальные белые пятна.

Какая-то опасность приближалась, накатывалась так реально, что он чуть было не вскочил, чтоб заслонить Лину, растерянно метнулся взглядом с ее лица на чащу кустов.

Она поняла его тревогу и с усилием улыбнулась неверной улыбкой, задерживая дыхание.

В кустах не было ни змеи, ни волка, ни разбойника с пистолетом, ничего не было. Она прикрыла глаза, показывая, что никуда и не смотрит.

Не зная, что делать, он растерянно взял ее руки, сложенные на коленях, на желтых коленях обвислого халата, с испугом чувствуя медленно заливающий их холод. Тонкие ледяные пальцы уцепились и с силой стиснули его пальцы, такие толстые и теплые.

Боясь пошевелиться, он сидел и ждал, чем кончится, с отчаянием сознавая, что у него из рук, прямо физически из рук ускользает самое дорогое что-то, может быть уже сама ее жизнь. Вот сейчас она начнет падать, он ее подхватит, понесет в корпус, там ее все равно отнимут у него. И потом?.. Не будет никакого "потом".

На минуту глаза у нее приоткрылись, напряженные от боли, невидящие, как будто они смотрели только внутрь, туда, где была боль, и не могли видеть ничего, кроме боли.

- Очень болит? - шепотом спросил он, сам мучительно напрягаясь всем телом, стараясь, чтобы ему самому хоть немного стало больно.

- Пда... жди... - невнятно, прерывисто выдохнула она.

Немного погодя ему показалось, что ее руки чуть-чуть потеплели... Нет? Да... чуть-чуть. Она в изнеможении перевела дух и заморгала, будто просыпаясь. Стала дышать ровно, и он мельком подумал, какое это, оказывается, счастье, что она так дышит, теплеют руки и она возвращается.

- Прошло. - Голос у нее стал тоже теплый и звонкий, как всегда, только усталый, точно после тяжелой работы, и он не сразу заметил, что она тихонько, без вздохов плачет. Головой она устало прислонилась к его плечу, от слабости, наверное, и чтоб он не видел ее лица.

- Страшно... Ой, как страшно... - всхлипнув, шепнула по секрету от кого-то. - И жалко... Увези ты меня отсюда, а?

Немножко еще погодя он вздрогнул, услышав едва слышный тоненький звук ее голоса, нарочно по-детски, как забавную считалку, напевавшего:

- Ой-вой-вой-вой-вой-вой-вой... увези меня домой!..

Не просохшим от слез голосом она напевала в шутку, подсмеиваясь над собой. И это было еще хуже.

Дедушка, который давно уже неторопливо прохаживался по боковой аллейке, снова появился на перекрестке, издали поглядел на них и после минуты колебания заложил руки опять за спину, видно, решил еще немножко пройтись. И опять скрылся за деревьями.

- Знаешь, завтра ко мне уже нельзя.

- Как это нельзя, это еще почему?

- Нельзя... Начнутся всякие эти штуки и потом сама операция. И уж тогда у них там все прояснится, что к чему. И пожалуйста, не будем больше об этом говорить.

- Почему ты сразу не сказала?

- Зачем?.. Вот мы с тобой пошутили, поболтали, и хорошо.

- Нет... Я, может быть, не то сказал: жениться, сейчас это, наверное, противно слушать. Я ведь что хотел?.. Что ты тогда думала? Я не приходил долго не потому, что забыл или не хотел, я просто откладывал, я все откладывал, черт меня поймет, почему я откладывал. А что ты в это время думала?.. Ужасно.

- Что тебе ужасно?

- Ужасно мне теперь представить, что ты обо мне могла подумать, имела право, нет, должна была думать! Поэтому тебе и противно все, что я говорю, да?

- Совсем не противно... Что я думала? Когда ты... ну, не приходил и я поняла, что не придешь, я приучила себя думать... так, как моя мама мне рассказывала. Про отца, когда он пропал без вести на фронте. Я так и думала: ты просто пропал без вести на каком-то фронте. Да ведь все было когда-то... тогда. Хватит! И все-то я тебе стараюсь объяснить то, чего и сама как следует не понимаю.

- А теперь?

- Никакого "теперь" у меня нету, пойми. "Теперь" - это только узенький мостик между тем, что "тогда" и "потом"...

Она давно и ясно представляла себе этот дрожащий мостик из гнущихся жердочек. Одним концом он лежит на твердой, надежной земле, на том, что было, а другим упирается во что-то такое ненадежное, вроде груды рыхлых комьев торфа - не то они такие твердые, что по ним можно пройти, не то рассыплются в труху при первом шаге.

- Вот опять дедушка сюда смотрит, - сказала Лина. - Надо его позвать, он давно уже там ходит.

- Не надо, минутку погоди...

Она смотрела на него ласково, понимающе и снисходительно, она уже давно передумала все, что он должен был испытывать и думать сейчас.

- Тебе хочется мне что-нибудь сказать? На прощание? Важное? Доброе? И ты не знаешь что. И я не знаю. Да никто, наверное, не знает. Не мучайся... Все мы так неумелы, так трусливы на хорошее. Все боимся показаться смешными, а то, не дай бог, и сентиментальными, уж лучше схамить. Это у нас получается... Ну, я его позову.

Лина подняла руку и сделала знак дедушке. Он неторопливо свернул в их аллею.

- Ну вот он идет! - с отчаянием сказал Артур. - Хоть скажи прямо: ты меня теперь уже ни капельки не любишь? Да? Правду! Скорей.

Она улыбнулась этому вопросу, как скучному знакомому, которого давно ждала и вот он явился.

- Я не знаю, что это значит... Каждый ведь думает свое. Совсем свое и разное... Не знаю.

- Значит, нет. Значит, нет.

- Что же ты не подходишь? - окликнула она нерешительно подходившего к ним дедушку.

Дед подошел и, прежде чем сесть, поздоровался подчеркнуто вежливо, так что Артур невольно подумал, что надо при случае его назвать Александром Ивановичем, а не как-нибудь безлично.

- Побывали на самом дне пропасти отчаяния? - безмятежно, даже как будто одобрительно осведомился дед, усаживаясь.

- Ну, и побывала немножко. Уже вылезаю обратно, опоздал, нечего измываться, - сварливо буркнула Лина.

- Ничего нет лучше иной раз, как впасть в полное отчаяние, невозмутимо пояснил он Артуру. - Не так уж много раз я пробовал, но всегда хорошо помогало. Только там, на дне, не надо залеживаться.

- Хорош дед, нечего сказать! - щуря заплаканные глаза, со смешливой плаксивостью укоризненно сказала Лина. - Легкомысленный и как есть бесчувственный, правильно про тебя говорят, что ты бессердечный.

- Это кто это так говорит?

- Как это? Я и говорю!

Они точно втягивались в какую-то старую, знакомую, любимую игру, но это была вовсе не бессмысленная игра, а как будто только им двоим понятный способ дружеского общения, передачи тепла, любви и, видимо, каких-то общих воспоминаний.

Артур этой игры не знал, только слушал с неловкостью человека, оставшегося в стороне.

- Понимаете, когда попадаешь уж в очень дурное положение и устаешь бороться, действительно, бывает, придешь в отчаяние. Решишь: все плохо, выхода нет, все пропало и так далее. Так же вот расслабляют для отдыха мышцы, знаете? Отдохнешь, расслабившись, и вдруг чувствуешь, что очухался, сил прибавилось, сообразишь, что не совсем все пропало, - давай карабкаться, глядишь, и вылез.