Вольдемар Балязин - Русско-Прусские хроники

• Название: Русско-Прусские хроники
• Автор: Вольдемар Балязин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999

Авторский сборник.

---

— Врагов, Николай, вокруг нас — тьма. Татарские юрты на Волге и в Крыму теснят с юга и востока. Литва и Польша с немецкими рыторями из Ливонии прут с запада. Срейские немцы воюют супротив нас на севере-в Карелии. И каждый внутри Российского, государства ищет себе сообщника.

— А нешто есть такие? — спросил Николка с изумлением.

— Есть, Николай, есть, — ответил Флегонт Васильевич с печалью в голосе.

— Пьяницы и бездельные то, поди, люди?

— Если бы, Николай, только они, забот у меня, почитай, не было бы.

— Неужто начальные люди супротив государя могут такие злые дела замышлять?

— Пока ничего я тебе, Николай, не отвечу. Придет время — сам поймешь. А теперь иди. И ко всем, кто с Шлянцем говорит ли, приходит ли свидеться, товар ли какой приносит, — обо всех мне тотчас же доводи. Даже если это будет боярин какой или князь, хотя бы и сам Михаила Львович.

* * *

С этого дня Николка стал внимательно приглядываться и прислушиваться ко всему, что окружало его на подворье Глинского. И совсем скоро дом Михаила Львовича и близкое княжеское окружение предстали иными, чем казались прежде. Уже через неделю Николка поразился, что за годы службы, проведенные возле князя Глинского, он не замечал многого очевидного.

Он вспомнил свой приезд в Туров, условные слова, после которых его тотчас же повели к Глинскому. Вспомнил и многое иное…

В Малоярославце князь Михаил Львович жил так же, как и в Турове: обнес усадьбу высоким забором, ворота велел открывать не каждому. Поговаривали, что побаивается князь изменных литовских людей, лазутчиков и убийц, коих мог подослать Сигизмунд Казимирович.

Как и в Турове, в Малоярославце к князю приходило много странных людей: нищебродов, купцов, богомольцев. Привратная стража хорошо знала свое дело:

иного слепого нищего под руки вводила во двор, а неприглянувшегося купца гнала от ворот взашей. Для впущенных враз топили баню, потчевали на славу и поселяли в отдельной избе, коя и называлась «странноприимной». Со своими гостями всегда беседовал сам князь. Панкрат же только и ведал, кого к нему допустить, а кого отставить.

И на московском подворье у Глинского были такие же порядки: и стража, и высокий забор, и странноприимная изба. И как-то так повелось, что всяк во дворах и домах Глинского знал только свое дело и правил свою службу, а в иные дела не лез. И потому хоть и прослужил Николка возле Михаила Львовича более двух лет, порядки эти как бы вовсе его не касались; то дело панское, а его казацкое. Прикажут — сполняй. И лишь после разговора с Флегонтом Васильевичем призадумался Николка над многим, над чем прежде никогда не думал. Что за человек Михаил Львович? Чего он хочет? Ради чего живет?

Ведь так получалось, что и слуги его — хотели они этого или нет — жили для того, чтобы их господин мог все, что задумал, исполнять. Они князю во всех тех делах помогали верно и ревностно.

А во всем ли надо было помогать князю? Можно ли вообще исполнять дело, если не знаешь, для чего то дело делается, кому на пользу идет, а кому во вред? Да ведь слуга-то, казак ли, холоп ли, все едино — слуга. Ему велят он и делает.

Припомнил Николка, сколько раз посылал его князь с письмами и просто так, без бумаг, приказав запомнить то, что нужно передать тому или иному человеку. А сколько раз встречал он в условленных местах разных людей и привозил к князю? Сколько раз провожал из усадьбы вон?

И первое свое большое дело вспомнил Николка: как повел он отряд Шляйница под Гродно, как указал немцу хутор панны Ванды, как катилась по столу отрубленная голова пана Заберезинского…

«Кровью связал меня Шляйниц, — подумал Николка. — А там поди разбери, виноват или не виноват я во всем, что вместе с Михайлой Львовичем делал?»

И тогда понял Николка, что знал ли он, не знал ли, заодно с Глинским дела творя, незнаньем да неведаньем не отговориться ему от соучастничества, в глазах высших властей они сообщники. Хотя князь Глинский Михаил Львович всегда ведает, что творит, а он, Николка Иванов сын по прозвищу Волчонок, того не ведает — перед Вышним Судом разница меж ними невелика. Если князь переступил закон, то и Николка тот закон переступил вместе с князем, и, стало быть, оба они — преступники.

А кто скажет ему, что плохо, а что хорошо? Где правда, а где кривда? И подумал Николка: «Флегонт Васильевич».

И дальше допытывать самого себя не стал. Мог бы спросить: «А почему Флегонт Васильевич?» — да вот не стал: нутром чуял — у дьяка правда.

Вскоре Глинский приказал заложить золоченую карету. Понял Николка, едет князь к царю. В карету вместе с Глинским сел разодетый Шляйниц, на козлы бородатым идолом взгромоздился Панкрат.

Возвратились они из Кремля поздно. Вылезали из кареты навеселе. Смеющийся князь поддерживал под руку непривычного к кремлевским пирам немца.

Николка, всякую минуту державший ухо востро, тут же выскочил во двор, взбежал на крыльцо, бережливо обхватил немца за талию. Немец спьяна бормотал два каких-то незнакомых слова. Николка разобрал только, что слова немецкие, но смысла понять не мог — раньше слышать не довелось. На всякий случай, повторив их несколько раз, Николка крепко слова те запомнил. Князь же, смеясь, отвечал саксонцу:

— Конечно, Христофор, конечно.

Николка сопроводил немца до опочивальни и отправился восвояси, а утром, почитай чуть свет, отправился в Кремль.

Флегонт Васильевич сиднем сидел в избе. Ни писчика, ни попа при нем не было.

«Ночует он, что ли, здесь?» — подумал Николка, снимая шапку. Поздоровавшись вежливо, спросил участливо:

— Спозаранку нет тебе покою, Флегонт Васильевич?

— Служба такая, — ответил государев человек. — Не за то меня государь жалует, что много сплю, — засмеялся, довольный.

Николка рассказал о вчерашнем, повторил мудреные немецкие слова.

— Погоди-ка здесь, — проговорил Флегонт Васильевич и вышел из избы.

Вскоре он вернулся со стариком невысокого роста, благообразным, опрятным, тихим. Присев на лавку, старик спросил негромко:

— Повтори, будь милостив, те слова, что сказывал Флегонту Васильевичу.

Николка повторил. Старец задумался, потом покачал головой, сказал:

— Мудреные те слова, Флегонт Васильевич, редкие.

Флегонт Васильевич нетерпеливо передернул плечами:

— И все-таки, по-русски что это значит?

— По-русски это значит… — Старик опасливо покосился на Николку. Флегонт Васильевич махнул рукой: говори, не бойся, свой-де. — По-русски это значит, — повторил старик, — «Затравим углежога».

— Затравим углежога? — переспросил Флегонт Васильевич.

— Затравим углежога, — подтвердил старик.

— А ты верно перетолмачил?

— Если он точно сказал, — повел старик бородой в сторону Николки.

Все трое посмотрели друг на друга, замолчали.

— Может, то условные слова? — робко спросил Николка.

Служилые люди переглянулись.

— Ты вчера толмачил, когда немец перед государем посольство правил? спросил Флегонт Васильевич. Старик утвердительно кивнул.

— А о чем в том посольстве речь шла? Старик снова опасливо покосился на Николку. На этот раз Флегонт Васильевич рукой махать не стал. Подошел к пареньку, протянул ему немецкий серебряный ефимок. Сказал душевно:

— Спасибо тебе, Николай. Мы здесь подумаем, а ты там дело свое делай честно. — И, взяв под локоток, подвел к двери.

Николай и сообразить не успел — оказался на дороге. И, постояв немного, побрел на подворье Глинского.

* * *

Вечером в горницу, где Николка обитал еще с десятком казаков, заглянул Панкрат:

— Михаил Львович кличет.

Николка, ополоснув лицо, проведя по кудрям деревянным гребнем, побежал к хозяину, непонятно отчего тревожась.

Глинский был весел, и у Николки отлегло от сердца.

— Садись, Николай, — проговорил князь сердечно и ласково. Такого еще не бывало, и Николай понял: зван сюда не по простому делу. Он присел на край лавки, не зная, куда сунуть шапку, мял ее, внимательно глядя прямо в глаза Михаилу Львовичу.

— Ты верный человек, Николай, — сказал Глинский, а Николка вспыхнул от смущения. «Знал бы ты, какой я верный!» — подумал он и низко опустил голову.

Глинский же, принимая это за застенчивость, повторил:

— Ты верный человек, Николай, и я хочу поручить тебе важное дело.

Николка вздохнул и поднял глаза, правдивые, ясные, как у Флегонта Васильевича, если бы мог видеть себя со стороны.

— Завтра в полдень, — продолжал Глинский, — ты поедешь вместе с Христофором в Литву. Проводишь его до ливонского рубежа, а сам воротишься в Смоленск. Я дам тебе двадцать рублей, — У Николки перехватило дыхание: изба стоила рубль. — Купишь на торгу лавку и будешь торговать, чем захочешь. Однако не торговля будет твоим истинным делом. В лавку станут приходить люди и моим именем будут указывать или спрашивать, и что те люди скажут, то ты сполнишь.