Николай Климонтович - Против часовой

• Название: Против часовой
• Автор: Николай Климонтович
• Издательство: БПП
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010

Женская судьба иной раз проделывает такие кульбиты, что всё, и в самом деле, встаёт с ног на голову и движется против часовой стрелки, вопреки логике и здравому смыслу. Однако поразительно другое — женщина обретает в этом счастье.

---

Но не одной же ехать. И Наташа, после колебаний, пригласила Валерку. Причем втайне страшно боялась, что тот откажется: наверняка у него было много куда более интересных приглашений. Но тот к Наташиной радости тотчас согласился, впрочем — от восторга тоже не прыгал, сказал только идет, покупаю. И ухмыльнулся.

Все и сегодня помнилось до мелочей. Скорые лихорадочные сборы: и где достать шашлык, и сколько брать водки, а сколько шампанского. И пива наутро — отполировать, ведь магазин первого числа наверняка будет закрыт. И как одеваться: ведь к полночи на ней должны быть и платье, и прическа. И взять ли мамины бусы, которые та вручила Наташе торжественно в последнюю их встречу: твое приданое. И не слишком ли эти бусы из огромных отшлифованных, размеров с добрую сливу, кусков желтого янтаря, старомодны…

Запомнилось и как ехали на электричке — машины даже у богатого Веркиного хахаля тогда не было, — потом на автобусе. А первую бутылку шампанского открыли уже на дачном крыльце. Странно, но этого самого Веркиного дружка Наташа совсем не помнила, встретила бы — никогда не узнала бы, помнила только, что это был парень избалованный до капризности и законченный алкаш. Алконавт, по-валеркиному. Впрочем. Чем-то он был похож на Витьку Щипицына, но тот был не в пример обаятельнее. Быть может, из-за этого сходства Валерка с этим самым хахалем быстро поладили. Ну, пока тот не вырубился.

И саму новогоднюю ночь Наташа, конечно же, помнила долгие годы. И как нарядили ель во дворе — где-то нашлись старые елочные игрушки, завернутые в обрывки газет, и выцветший от времени серпантин. И как на полную катушку врубили радио и водили хоровод вокруг елки. И как пили шампанское, которое охлаждали в сугробах, и как растапливали камин березовыми чурками, и как жарко тот пылал — особенно тепло стало, когда Валерка подвинул ее кресло-качалку (кресло-кончалка, так он именовал этот мебельный предмет) к самому огню. Даже голубую кайму на язычках пламени запомнила Наташа, и запах березового дыма — поленья оказались сыроваты и дымили поначалу. И, наконец, как в самую полночь пили с Валеркой брудершафт, и он поцеловал ее — в первый раз, в щечку при встрече, не считается, — и голова, что называется, закружилась. От шампанского, подумала Наташа. Нет, голова закружилась от умелого и витиеватого Валеркиного поцелуя.

Уже далеко за полночь выяснилось, что, поскольку газовый котел выключен, в других комнатах холод собачий, иней на подоконниках, спать всем придется в гостиной, которую они натопили. Верка, зараза, знала все заранее, если не сама подстроила: Верку злило, что Наташа, в отличие от нее, строит из себя девочку, а ведь добрая была девка, царствие ей небесное, просто обижалась, что Наташа такая гордая…

В гостиной было только две кушетки. И гора пледов. Верка с хозяином легли на одной, она с Валеркой оказалась на другой, иначе не выходило, не сидеть же, в самом деле, всю ночь в кресле — смешно. Но и в этом положении Наташа верила, что ничего такого у них не будет — так, поцелуются еще раз. А если уж ему приспичит — поступит как Витька когда-то, не терпеть же, она ему разрешит.

Скоро Верка принялась громко стонать на своей кушетке, иногда будто похрюкивая; кушетка скрипела и, казалось, тоже постанывала. И Наташа, слушая все это, воображала, что там Веркин хахаль делает в темноте с ее товаркой, сама возбудилась. К тому же Валерка умело ее ласкал. Она и не заметила, как он в нее вошел, — очень нежно, — и на этот раз вовсе не было больно. И Наташа, в конце концов, тоже, как Верка, вскрикнула от удовольствия, будто Валерка нашел в ней какое-то тайное место или нажал на что-то…

Она гладила Валеркин затылок. Пахло смолой, и блики от догорающего огня в камине ползали на потолке. И была тоска по дому, не по родительскому, туда уж не было возврата — по своему собственному…

Потом вчетвером, полуголые, пили, завернувшись в пледы, холодное шампанское. Сладкие — полусладкие — струйки стекали у Наташи по подбородку, по шее, намочили комбинацию, а тут и слезы потекли по щекам — от счастья, что ей оказалось так хорошо и стало так легко: собственно, в ту ночь она и сделалась по-настоящему женщиной.

И начался этот ее сумасшедший роман, закончившийся таким же безумным авантюрным браком.

Глава 7. ЖЕНИХ

Они стали жить разбросано, богемно, пьяно, упиваясь друг другом, едва успевая каждый по своим обязанностям — она на семинары к шефу в университет, он — на приемы в свою поликлинику, ведомственную. Ночевал Валерка у нее в общежитии, хоть это было, конечно, не положено, — Полина как раз тогда выскочила замуж, а Верку они не стеснялись. Возникали подчас конфликты с вахтерами, но Валерка как-то ловко умел все улаживать.

Но ночевали они там отнюдь не всегда, то есть не укладывались с вечера. А куролесили: ехали сначала в ресторан «Дружба», танцевали под дурацкий кабацкий ВИА, которому Валерка неизменно заказывал семь-сорок, и Наташа отплясывала, как заправский еврей — еврейкам ведь плясать не положено. Потом, после закрытия этого кабака, катили на такси во Внуково в ночной ресторан, пили коньяк, который подавали в кофейниках: то были недолгие времена очередного приступа властей по борьбе с пьянством и алкоголизмом. И возвращались под утро, пьяные, счастливые, море по колено, когда общежитие давно спало. И вахтер, матюгаясь, отворял им дверь.

Наташа полюбила эти странные бесшабашные ночи. Ее, правда, мучило чувство вины перед памятью бабушки; и она подчас украдкой крестилась — не щепотью, а двуперстно, по раскольничьи, как бабка учила; но это, конечно, с пьяного угара — Наташа не верила в Бога, не была религиозна и в церковь не ходила. Да она и не знала — в какую ходить.

Иногда, конечно, подкатывал другой страх. Подчас, в какую-то жуткую минуту страх это превращался в липкий душный ужас, и Наташе казалось, что все потеряно. Она ведь совсем не занимается, диплом стоит, шеф смотрит эдак иронически, если не защитится на отлично — прощай аспирантура, все насмарку, и что она скажет маме, которая так ею гордится и так в нее верит…

Но Валерка сыпал деньгами, смешил до коликов, упаивал шампанским, Наташа отмахивалась от печального, принималась слушать самолеты. Она запоминала объявления и имена далеких городов, а однажды вдруг предложила, после того Валерка напоил ее теплым полусладким шампанским — из губ в губы, — добавив в него чуть коньяка — бурый медведь: давай улетим.

Это вырвалось у Наташи случайно, невольно, за минуту перед тем она думать ни о чем подобном не думала. Но Валерка пришел в восторг. И они принялись, перебивая друг друга, судорожно строить план побега.

Наташа рассказала, что в далеком Душанбе у нее есть школьная подруга Неля, актриса тамошней русской драмы — закончила в Свердловске театральное училище, зовет ее в гости в каждом письме. И что ее любовник — главный режиссер русской драмы. И что их хорошо примут. Валерка захлопал в ладоши, затараторил арык, алыча, Ходжа Насреддин, а потом изобразил какую-то музыку на губах, подражая зурне, что ли. Или как там называется таджикский национальный инструмент. Ну, их таджикская балалайка.

Решили лететь на ноябрьские. Купили в подарок сумку виски — тогда этот напиток продавался в одном единственном магазине в Москве, в венгерском Балатоне, видно замастыривали его предприимчивые мадьяры. Пойло называлось отчего-то Клаб-99. Улетали в пронизывающую до нутра метель — из Домодедова. В полете пили виски из пластмассовых аэрофлотовских стаканчиков, и пластмасса, кажется, растворялась, как от ацетона: в голубых стаканчиках на две оставались рыжие проплешины. И совсем пьяненькими — хоть и поспали немного, откинув кресла и взявшись за руки — попали в теплое и ласковое азиатское бабье лето. С нежным солнцем, с дивной синевы небом, со снежными горными памирскими вершинами на горизонте, — и в Нелькины объятья.

Маленькая и живая, быстроглазая — она была травести — Неля устроила их в своей квартирке, — сама жила у своего режиссера по фамилии, насколько Наташа помнила, Ташмухамедов, хоть и руководил он театром русским. Но — номенклатура, любое первое лицо должно было быть по тогдашним правилам из титульной нации, а директор театра — тот уж был русский. Еврей.

Днями они шлялись по ресторанам, где официанты обмывали жирные фужеры для очередных гостей в холодных струях фонтана. На улицах в те дни готовились к празднику Октября, из шланга мыли огромную, запылившуюся за долгое жаркое лето, каменную статую Ленина на главной площади. Развешивали кумачовые флаги; повсюду жарили шашлыки и делали плов в громадных казанах, и терпкий запах баранины с пряностями, перемешанный с дымком от мангалов, окутывал центральные улицы. Они бродили по рынкам, любуясь пирамидами дынь и грудами винограда, сидели в чайханах, запивали теплую водку зеленым горячим чаем, и были совершенно счастливы, если такое возможно. И волнения Наташи остались где-то далеко-далеко, там, в холодной России.