Павел Кодочигов - Второй вариант

• Название: Второй вариант
• Автор: Павел Кодочигов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Ермишев и Щукин переглянулись, и командир полка смягчился. Щукин и не пытался скрыть удовольствия от такого уверенного ответа. Начальник штаба оставался невозмутимым. Лобатов ерзал на стуле, хотел что-то сказать и не смел.

- У нас есть возможность для подготовки следующей операции дать вам пару недель. Как думаете использовать это время?

- Кое-кого надо заменить... И учиться будем днем и ночью, особенно ночью, а то я и сам не во всем разбираюсь, и они, мне кажется, тоже.

- Ну-ка, ну-ка? - заинтересовался командир полка.

- Считаю, что каждый разведчик должен уметь резать проволоку, обезвреживать мины, быть санинструктором...

Зазуммерил телефон. Из разговора Ермишева со штабом дивизии Шарапов понял, что там рады даже захваченным документам. Это, как он понял позднее, и решило его судьбу.

- Так и действуйте,- закончив разговор, одобрил намерения Шарапова повеселевший командир полка,- и не забудьте о "практических занятиях". Раза два сплавайте на ту сторону порезать проволоку и поснимать мины, просто побыть там. Надо приучить разведчиков не бояться реки за спиной. От этого многое зависит. Все. Вы свободны.

После ухода Шарапова Ермишев хитро посмотрел на своих помощников, как бы спрашивая: ну и что вы на это скажете? Поднялся Лобатов:

- Товарищ подполковник, вы же снимать его хотели,- сказал недовольно.

- Сни-мать? А кого поставим? У тебя есть подходящий человек?

- Да любой командир стрелкового взвода лучше справиться. Постарше только поискать.

- Это несерьезно,- не согласился командир полка.- Пока снимать не будем. Подождем. Ты, кстати, поменьше на него жалуйся и побольше давай самостоятельности. Тогда он быстрее на крыло станет. Николай Осипович,повернулся к Щукину,- подбери солдат надежных, комсомольцев, чтобы пополнить взвод. А ты,- приказал Цыцерову,- прикомандируй к Шарапову опытно-то офицера-сапера и фельдшера. Пусть поучат и примут зачеты по всей форме. Чем-то понравился мне сегодня этот парнишка, переживанием своим, что ли? Или уверенностью? И держался хорошо. Чувствовал, поди, грозу над собой, а не заискивал и не лебезил. Люблю таких.

2

Направляясь к командиру полка, Полуэкт был уверен, что взвода ему больше не видать. Из-за кого бы ни случился вчерашний провал, отвечать за это ему. Вышел от Ермишева в полном недоумении: не снял, даже не отругал как следует, разговаривал как с равным, на "вы" обращался! Выходит, доверяет, надеется! Горячая волна признательности захлестнула сердце, прошла даже злость на разведчиков. Объясниться же с ними он решил немедленно и с глазу на глаз. Для этого увел взвод на небольшую поляну и там, вдали от ненужных свидетелей, неожиданно для себя предложил всем, кто хочет, уйти из разведки. Это заявление сделал в таких извинительных выражениях, с таким сочувствием в голосе, что окажись рядом Лобатов, его наверняка бы хватила кондрашка.

- Повторяю, кто устал, не может или не хочет служить в разведке,- после непродолжительной паузы уже более твердо сказал Полуэкт,- прошу сделать шаг вперед.

Гаранин вызывающе сделал два, повернулся лицом к строю. За ним вышли еще четверо и застыли, горбатя плечи. Оставшиеся засмотрелись на белесое ноябрьское небо.

- Есть еще "добровольцы"? Нет? - Вы свободны,- обратился к пятерым.Возвращайтесь в землянку и приготовьте к сдаче оружие, второе обмундирование и масккостюмы.

- Мир этому дому. Пошли, ребята,- позвал Гаранин.

Трое поспешили за ним. Четвертый остался.

- Что у вас? - спросил Шарапов.

- Не хочу, чтобы вы плохо о нас думали... Все лето неудачи, потери, а мы не железные... Извините, если что не так.

- Я понимаю. Идите.

- Прощайте, ребята! Не поминайте лихом,- согнулся в полупоклоне разведчик.

- Топай. На том свете, мабуть, свидемось,- угрюмо отозвался Капитоненко.

Простились вроде бы легко, а всем стало не по себе, и, сколько ни старался Полуэкт, откровенного разговора не получилось. Выяснил все же, что все заметили приближение немцев раньше его. Гранату кинул Скуба. Хотел перебросить, чтобы не убежали, а попал в самую кучу. И Спасских бросал с той же целью и с таким же результатом, и из автоматов они успели полоснуть. Полуэкт не помнил ни очередей, ни взрыва второй гранаты. Бахтин тоже удивленно покачивал головой и растерянно теребил свою челочку:

- Вашу очередь видел, потом взрыв, мне еще в руку чем-то ударило, до сих пор ноет, а потом... Нет, не подтверждаю, командир.

- Да была вторая, и стреляли мы. Можете диски проверить.

Пусть так. Хотели сделать как лучше, но перестарались. Драпанули-то от кого? Замыкающим в цепочке был помощник командира взвода. Он почему не остановил бегущих, даже не пытался этого сделать?

- Не знаю, что и сказать, командир,- поднялся старшина.- Кто-то крикнул: "Отход!" Я думал, передают вашу команду...

- Но мы же за "языком" шли. За "языком"! А вы!.. Меня и Бахтина оставили! А если бы мы были убиты, ранены? - вышел из себя Шарапов.

- Мы послали за вами Скубу.

- Ког-да-а? На берегу хватились, в лодке уже сидели.

Спасских молчал. Разведчики без конца дымили цигарками и кашляли.

- Надеюсь, вы не забыли, как Гаранин высмеял офицерскую разведку, когда я пришел во взвод. "Вы бы из траншеи попробовали достать..." Вчера обстоятельства были более выгодными, а вернулись без пленного. Надо нам понять, почему так произошло?

Разведчики не откликнулись и на этот призыв, и Шарапову расхотелось продолжать разговор. Он не стал даже выяснять, кто вместо него подал команду на отход. Отпустил всех, сам остался на поляне, и хотелось ему уйти совсем в другую сторону: не представлял, как дальше работать со взводом, на кого надеяться и как решиться еще раз идти за "языком".

Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, стал думать о доме. Хотел что-то веселое и радостное вспомнить, но настроение, видно, для этого было неподходящее, всплыла в памяти первая военная зима. Вот уже когда хватили лиха! Осенью отца взяли на строительство оборонительных сооружений, огорода своего не было, на базаре стало пусто, а какие продукты получишь на четыре иждивенческих и одну, матери, рабочую карточки? Каждой корочке были рады. И уже доходили до ручки, уже пухли, когда вдруг немыслимым счастьем пришла записочка от отца к его старому товарищу, директору подсобного хозяйства с просьбой спасти семью, продать для нее немного ржи, овса или каких-нибудь отходов.

"Я схожу!" - вызывался он. Мать с сомнением посмотрела на его выпирающие из-под рубашки лопатки и вздохнула: "Тяжело ведь, сынок, далеко идти надо"."Десять километров - далеко? Да ты что, мама?" Он считал себя сильным, зимами каждый день бегал на лыжах по пятнадцать-двадцать километров... "В войну все дальше и все тяжелее",- непонятно возразила мать, и он не стал спрашивать, почему она так сказала.

Война шла далеко, диверсантов и шпионов никто не видел, пока больше разговаривали о них и по ночам караулили город. Он тоже ходил на патрулирование с увесистой палкой и камнями в карманах - другого оружия мальчишкам не давали,- в каждом прохожем мечтал встретить диверсанта, но попадались все свои, даниловские, и к тому же соседи.

В подсобное хозяйство вышел утром. Легкий морозец подбадривал, ветер дул в спину, и вначале шагалось легко. Он даже песни пел и посмеивался над матерьюему за десять километров сходить трудно! Надо же, что придумала! Так подзадоривая себя, шел все быстрее и быстрее, пока не стал непривычно уставать. "Давно не ходил, придет второе дыхание, и добегу". Однако второе дыхание не наступало и сил не прибавлялось, хотя кусок хлеба, засунутый матерью в карман пальто, исчез до последней крошки.

На востоке растекалась по небу заря, показалась горбушка красного солнца, стала расти и светлеть, образуя огненный шар, и все вокруг: дорога, поля и деревья, припорошенные крепким инеем, словно ожили, заискрились, засверкали миллионами маленьких солнц. В другое время он засмотрелся бы на это утреннее чудо природы, теперь было не до него - голова гнулась к земле, ноги еле тащились, а глаза высмотрели на горизонте крыши первой деревни и тянулись к ней. Деревня была страшно далеко, и ему пришлось несколько раз отдыхать, пока до нее добрался.

Он вошел в улицу, когда хозяйки заканчивали топку печей. Пахло свежим хлебом, молоком и еще чем-то таким вкусным, что у него заныло в желудке и закружилась голова, а ноги сами направили в большой, недавней постройки дом, из трубы которого шел особенно густой и черный дым. Миновав порог, поздоровался с хозяйкой и заканючил вдруг чужим, противным самому себе жалобным голосом: "Тетенька, я эвакуированный из Ленинграда, отстал от поезда, дайте мне что-нибудь поесть..." Первый раз в жизни он просил незнакомого человека накормить его. Раньше всегда думал, что скорее умрет от голода, чем протянет ладошку, и первый раз так бессовестно и неумело лгал, потупя глаза, вспыхнув до испарины, не зная, что делать с ненужными руками. Было до того стыдно, что при первом окрике, недовольном движении бровей выскочил бы за дверь и побежал куда глаза глядят, но женщина как-то странно, точно узнавая его и сомневаясь в этом, посмотрела на него и тихо сказала: "Раздевайся. Рукомойник вон там". Налила полную миску супа, отрезала краюху черного хлеба и пожаловалась: "У меня трое, постарше тебя, на фронте. И сам. Пока живы, дай тебе господи". Потом села напротив и жалостливо смотрела, как он ест, обжигается и давится супом, и он все ждал, что она скажет: "И никакой ты не эвакуированный, наш, даниловский, землемера Константина Александровича старшенький". Хозяйка этих слов не произнесла, хотя обо всем догадалась и потому не спросила, как там у них, в Ленинграде?