Сергей Голубов - Багратион

• Название: Багратион
• Автор: Сергей Голубов
• Жанр: Историческая проза

---

Адъютант не понял и, боясь ослушаться, растерянно заморгал глазами.

— Да, — подтвердил Раевский, — целый день завоеван. Так и скажите…

Багратион сидел со штабом на дороге под березами, когда, отведя седьмой корпус в Дашковку, вернулся из-под Салтановки Раевский. Главнокомандующий и Николай Николаевич обнялись. Толпа генералов и офицеров окружила их тесным кольцом.

— Первое линейное дело кампании года тысяча восемьсот двенадцатого, говорил Багратион. — В лоб ведь бились, душа Николай Николаич! И показали себя французам! Уж как чесались у меня руки! Но сдержался… Слава — герою!

— В день нынешний, — сказал Раевский, — все были герои!

Однако можно было заметить, что он грустен и, по видимому, огорчен неудачей. Багратион взял его за руку.

— Мы ошиблись… В Могилеве — сам Даву. Того мало, — в сикурс к нему идет маршал Мортье. Силы превосходные. Пропал Могилев… Но я не уныл. Отнюдь!

Он отвел Раевского в сторону.

— Не скрою, душа, и по честности скажу, что пыл мой к генеральному сражению ныне спал. Против рожна не попрешь. Армия — вещь святая и риску подлежать не может…

Раевский слушал. с удивлением. Куда же девалось то, в чем обвиняли Багратиона недоброжелатели, — его безрассудная и самонадеянная напористость?

— Не узнаешь старика? Дурно знаешь. Век живи — век учись. И Суворов в Италии учился. А наука — горька… Дело под Салтановкой на сто лет прогремело. Им наша армия спасена. Надо еще схитрить малость, чтобы лысый черт Даву из дураков не вылез. И хитрость такую измыслил я. Ты — герой. Хочу твою апробацию иметь. Сужу я теперь так…

Он подпер подбородок рукой и, подумав, продолжал с той чеканной вразумительностью, которая так часто поражала Раевского:

— Пробиться у Могилева нам не под силу. Дошло до меня, что министр уже под Витебском. Чтоб соединиться, идти нам надобно через Пропойск, Чериков и Кричево. Как пройти? Ежели весь заврашний день господин Даву просидит в Могилеве — пройдем. В ночь, мимо — на Мстиславль, к Смоленску… Как заставить Даву сидеть в Могилеве? Просто. Надобно, чтобы ждал он генерального нападения наших сил. Еле уцелев нынче, снова на позицию не выползет…

Багратион повертел рукой сперва в воздухе, потом у своей головы.

— Большие люди и ошибки большие делают. Маршал сейчас так соображает: дрался с авангардом Багратионовым, завтра сам Багратион в атаку кинется… Ага! Выслал разведку — нет ли чего? Есть. Корпус твой как в Дашковке стоял, так там и остался. А попозже граф Воронцов Михаила с гренадерской дивизией к тебе подошел. Разведка доносит: идут, собираются… Мало? Багратион с армией выступает, становится на ночлег биваком у Салтановки. Передовые посты до Могилева выдвигаются. Разведка опять доносит… Держись, Да-вушка! Он и будет держаться… Ха-ха-ха!

Раевский улыбнулся.

— Может и удача быть… Детей так обманывают…

— Не детей лишь! Сложные машины, душа, всегда вид простоты имеют… Да что там! Я еще атамана с двенадцатью архангельскими его полками к Могилеву отправлю. Пускай мечется под самыми окопами. Фу, какая поднимется в городе суматошка! И покамест атаман, ночью Днепр перейдя, с противной стороны фальшивую атаку на Могилев будет делать, мы мимо проследуем. Ведь мосты-то у Нового Быхова уже наведены… Путь открыт…

Досада и грусть давно соскочили с Раевского. Действительно, задуманный Багратионом маневр был так искусно сражен во всех частностях, что обещал несомненный успех.

— Очень хорошо, князь, — сказал Николай Николаевич. — Недаром завоевал я нынче день. И недаром учились вы в Италии у Суворова. Всего же главнее, что и теперь учитесь. Очень хорошо! Давеча из Салтановки прислал я к вам пленного майора французского. Втеснить ему в голову надобно, что мы завтра Могилев брать будем, и с секретом таким отпустить восвояси. От него в заблуждении своем может Даву окончательно утвердиться…

Багратион не дослушал.

— Эй, — закричал он, — эй, Алеша! Подай нам сюда калику французскую, что нынче Паскевичу в плен сдалась…

Ворожейкин даже и не заметил, как это случилось. Но теперь, когда ему снова, уже в третий раз, приходилось конвоировать Лемуана, он не чувствовал к нему решительно никакой вражды. Наоборот, старый майор казался Ворожейкину чем-то вроде собственности, взятой с бою как приз. Поэтому урядник искренне жалел о необходимости вывести пленника за линию передовых секретов и отпустить на все четыре стороны.

Разорванные тучи быстро неслись по небу. Луна, выглядывая на миг, тотчас же опять пряталась за ними, точно грустя, что некому полюбоваться ею.

— Эх, старичок! — говорил казак Лемуану. — И куда тебе идти? Зачем? Нешто у нас худо? Жизнь-то! Услад божий, а не жизнь. Верно, станичники? спрашивал он товарищей.

— Да уж жизнь! — отвечали те в лад. — Уж и жизнь!

— Лучше не надо! И коли станет кто тебе бранить нашу жизнь — в глаза плюй! Значит, лайдак, лодырь, пакостник!

— Bon dieu, que me racontent-ils la, — стонал в ответ Лемуан — quand je suis affame[33]!

— Во-во! Войну бы смахнуть. Гостей — за ворота, а уж там стращай, брат, того, кто не смыслит ничего! Молодчику же, что нынче у нас из-под руки вырвался, так и скажи: быть ему на аркане. Хоть и не жалует он, видать, ни пуль, ни ядер, а от Ворожейкина не схорониться ему никак! Так и скажи.

Линия передовых секретов осталась далеко позади. В темноте тускло маячила оранжевая россыпь городских огней и глухо слышался собачий лай.

— Прибыли! — сказал Ворожейкин. — Ну, как хошь, дед!

Казачье кольцо разомкнулось, и майор Лемуан очутился среди черного поля.

Кузьма отвернулся и дал коню нагайку — так, без всякой надобности. Это — знак, что неладно у казака на душе. Чаще всего хлопает нагайкой казак, когда уезжает из дому и прощается с близкими. Но ведь не разлука же с Лемуаном навела на Ворожейкина такую тоску?

В ночь на двенадцатое июля к маршалу Даву подошли подкрепления французская пехота из корпуса Мортье и польский «легион Вислы». Принц Экмюльский был очень доволен, так как почти не сомневался в том, что завтра Багратион со всей своей армией нападет на Могилев. Только этим предстоящим большим нападением можно было объяснить сегодняшний бой у Салтановки, от которого у Даву осталось какое-то странно-тревожное чувство. Он не пустил русских вперед. Но неимоверное упорство их натиска, дьявольская стремительность атак, стойкость под огнем и жестокая сила ответных канонад крепко ему не нравились. Если так дрался авангард в частном деле, каково же будет общее дело за Могилев? Уже с вечера Даву начал собирать в городе все свои силы. Саперы работали на стенах и за стенами, роя окопы и насыпая бастионы для батарей. Никогда не случалось адъютантам маршала выслушивать такие грубые окрики, как в эту ночь. Принц Экмюльский подпрыгивал на своем кресле, как крышка на кипящем кофейнике. Он был в самом разгаре бурной деятельности, когда ему доложили о прибытии майора Лемуана.

Даву выскочил из кабинета навстречу неудачливому батальонеру и налетел на него, как смерч. Все, что произошло за сегодняшний день с этим стариком, — начиная с позорного отступления его стрелков из-под огня и кончая гибелью батальона в лесу и сдачей в плен самого командира, — было гнусно. Но еще гнусней казалось его возвращение из плена. Как? Почему? Подозрительное сердце Даву разрывалось от негодования…

— Старая крыса! — едва завидев Лемуана, в бешенстве закричал он. — Я думал, что вы просто глупы, как конский потник… Но нет! Тут что-то похуже!..

Однако когда Лемуан голосом, дрожащим от обиды, кое-как рассказал о своих приключениях, особенно напирая на то, что видел собственными глазами, как русские войска выступали к городу, и слышал приказания Багратиона и Раевского насчет завтрашней атаки, принц Экмюльский притих и задумался. Если даже и предположить, что Лемуан превратился в шпиона, то рассказ его все же разительно соответствовал тому, чего следовало ожидать по общему ходу дел. И Даву уж почти спокойно приказал:

— Взять этого офицера под арест!

Пьон де Комб вышел из кабинета Даву с таким видом, что в дежурной комнате сразу сделалось светлей. На груди капитана поблескивал свежей белой эмалью крестик Почетного легиона. День Пьон де Комба завершился так, как того желала постоянно благосклонная к своему любимду судьба. И, выслушивая сейчас донесение прискакавшего из ночной разведки капитана, грозный маршал не кричал и не бесновался, как утром, — нет! Впрочем, и Пьон де Комб явился к нему с такими сведениями, перед ценностью которых не могло бы устоять никакое предубеждение…

Около капитана толпились адъютанты и еще какие-то офицеры. Хором и поодиночке они поздравляли его с почетнейшей наградой. Да, за этот белый крестик многие из них охотно заплатили бы кровью и кусками оторванных рук и ног! Однако среди поздравителей нашелся один, который язвительно спросил капитана: