Елена Волкова - "Я видел вечность в час ночной": небеса и рай в английской литературе.

• Название: "Я видел вечность в час ночной": небеса и рай в английской литературе.
• Автор: Елена Волкова
• Жанр: Культурология
• Год: 2000

Оп. в сборнике "Двадцать лет религиозной свободы в России" М.: Центр Карнеги, 2009.

См. 1990 2000 гг. в истории РПЦ.

---

Сам храм еще в Ветхом Завете представлен как символ небес. В Средние века христианская церковь на Западе особенно любила подчеркивать, что путь на небеса лежит только через церковные врата. Надпись на вратах ада в «Божественной комедии» Данте «Оставь надежду всяк сюда входящий» (Lasciate ogni speranza voi ch» etrate) пародийно обыгрывает хорошо известные средневековому читателю надписи над входом в храм, которые указывали на церковь или на Иисуса Христа как дверь, открытую в небеса. Обычно такие надписи либо повторяли, либо перефразировали слова Христа «Я есть дверь: кто войдет мною, тот спасется…» (Иоанн. 10:9). В английской храмовой архитектуре было стремление создать ощущение небесного простора за счет большого размера здания и вертикальных колон, устремленных ввысь. Не случайно самые крупные соборы в мире — в Ливерпуле и Нью-Йорке — принадлежат англиканской традиции (Церкви Англии и ее преемнице в США — Епископальной церкви).

Реформация сместила религиозные авторитеты с церковного института на Священное Писание. Это настойчиво подчеркивает Беньян, для которого узкие врата, ведущие в небесную обитель, — метафора борьбы с грехом, наполняющаяся все новыми смыслами по мере продвижения героя по его пути. «Прогресс» пилигрима (Pilgrim» s Progress) одновременно является процессом его внимательного вчитывания в Евангелие. А паломничество к Небесному Граду становится и паломничеством к Божественному смыслу Библии.

Движение пиетизма, зародившееся в Германии в 17 веке, вновь сместило акцент в религиозной жизни Англии — на этот раз на внутренний духовный опыт человека и на первый план вывело «религию сердца» (термин Зинзедорфа) — внутреннее духовное единение человека с Христом. В Англии идеи пиетизма развивали братья Джон и Чарльз Уэсли (Wesley), утверждавшие необходимость «живой веры», открывающей человеку врата в небесное блаженство. «Веруй, и грехи твои простятся,// Лишь верой обретешь ты небеса», — так заканчивается ставший знаменитым церковный гимн Чарльза Уэсли «Откуда странствие начнет душа моя?» (Where shall my wondering soul begin?). Небесными вратами объявляется сердце человека, а не институт церкви и не ее догматика. «Религия сердца» оказала значительное влияние на становление европейского сентиментализма и романтизма.

Приоритет религиозного чувства над институциональностью и догматикой оказался в 18 в. созвучен «естественной религии» Руссо и возникшему в эпоху Просвещения культу природного начала в мире и человеке. Это значительно изменило художественный мир литературной эдемистики (позволим себе ввести новый термин, удачно, на наш взгляд, сочетающий название райского сада с мистическим характером визионерства) и привело к тому, что в лирике Блейка, Кольриджа и особенно в «Прогулке» и «Прелюдии» Вордсворта естественная красота природы воспевается как земной Эдем (эта же тенденция, но в меньшей степени, была ранее характерна для лирики Трахерна («Felicity», «Centuries») и Каупера («Retirement», «Task»).

Незаконченная поэма Кольриджа «Кубла Кхан» — наверное, самое знаменитое мистическое сновидение в английской романтической поэзии. Знаменито оно, как и сам рай, своим совершенством и нелепой, на первый взгляд, причиной, оборвавшей его. Как утверждает автор в предисловии к поэме, летом 1797 года он читал книгу английского путешественника Парчэса о замке Кубла Хана,[14] когда под воздействием болеутоляющего опиума погрузился в сон, во время которого «сочинил не менее двухсот-трехсот стихотворных строк, если можно так назвать состояние, в котором образы вставали перед ним во всей своей вещественности, и параллельно слагались соответствующие выражения…» Пробудившись от сна, Кольридж поспешно стал записывать пришедшие строки, но был отвлечен «посетителем из Порлока» (выражение, ставшее нарицательным для занятия, отвлекающего от важного дела). Некоторые исследователи считают эту историю мистификацией, что лишь прибавляет ей символической насыщенности, как притчи о том, что мистический опыт никогда не может быть передан письменным словом во всей полноте, визуальное в визионерстве всегда остается богаче вербального и сохраняет за собой недосказанность тайны. В этом смысле и Бога, воплотившегося в человека, люди видели и слышали, но сам Он не оставил ни одного письменного слова, а значит то, что было записано его последователями, передает лишь некую часть Его божественной полноты.

Почитатели Кольриджа долгие годы ждали, что «виденья скоро вернутся». Если верить истории, рассказанной автором, можно представить, с какой надеждой он всякий раз после этого случая отходил ко сну.[15] Волшебный край, описанный Кольриджем антиномичен: он включает чертог наслаждений; пропасть, «где женщина с душой больною, стеная под ущербною луною,// К возлюбленному демону взывала…»; гремящий водопад, поднимающий в небо обломки скал; и пещеры льда. Это видение гениоцентрично, поскольку и солнечный замок, обнесенный высокой стеной (солнце как символ Бога и традиционный образ райского сада как огороженного пространства), и ледяные пещеры (аллюзия на ледяное озеро, где Данте поместил Сатану) созданы воображением поэта, «вскормленного медовой росой и млеком рая». Несмотря на славу несостоявшегося шедевра и видимую фрагментарность, «Кубла Кхан» — вполне законченное произведение, утверждающее божественную природу и теургическую силу искусства, а также приоритет воображения над материальными формами жизни. Вопрос о приоритете естественного либо художественного начала (воображения) составил суть многолетнего спора между двумя друзьями-поэтами — Вордсвортом и Кольриджем.[16]

В спор с романтическим гениоцентризмом в 20 веке вступит Дж. Р.Р.Толкиен, когда в притче «Лист Никля» (Leaf by Niggle, 1939) изобразит рай в виде незамысловатого английского пейзажа, а художника — маленьким человеком: «Жил-был маленький человек по имени Никль. (…) Никль был художником. Не особенно преуспевающим, отчасти потому, что у него было много других дел. Большую часть их он считал просто досадными неприятностями, с которыми, однако, справлялся вполне сносно, если уж не мог отвертеться, что (по его мнению) случалось слишком часто». «Неприятностями» Никль считает помощь другим людям, которые отрывают его от «главного» дела — художественного творчества. Сама фамилия героя Niggle тоже означает «заниматься пустяками», вопрос, однако, заключается в том, что считать пустяками — искусство или помощь «ближнему». По-английски библейский «ближний», которого Христос заповедует возлюбить как самого себя, обозначается тем же словом, что и сосед — neighbour. Именно сосед по большей мере и досаждает Никлю своими просьбами. Соседа зовут Парк — так в русском издании притчи перевели имя соседа Parish, что означает «церковный приход». Он был «единственный настоящий сосед — прочие жили довольно далеко. Однако художнику этот человек не очень-то нравился, отчасти потому, что слишком часто попадал в неприятности и бежал за помощью, а еще потому, что совершенно не интересовался живописью, зато весьма скептически относился к манере художника садовничать».

Никль и Парк/Пэриш — это аллегории искусства и жизни. Свою ответственность перед художественном замыслом Никль ставит гораздо выше заботы о нуждающемся в нем человеке, в то время как фамилия соседа говорит о том, что он и есть та «паства», о которой должен заботиться Никль, и тем самым выполнить на земле свой главный «священнический» долг. Парк, со своей стороны, — хороший садовник, но ему и в голову не приходит помочь Никлю выполоть сорняки. Он вовлечен в земные заботы и не находит «ни смысла, ни толка» в картинах странного соседа.

Никль же торопится закончить свою картину, поскольку знает, что очень скоро ему придется «отправиться в далекое путешествие», то есть покинуть земной мир. Ситуация крайне обостряется, когда начинаются проливные дожди, которые заливают спальню больной жены Парка. На починку крыши Парк просит холст самой главной картины Никля, на котором художник много лет пытается нарисовать большое дерево, но без особого успеха, поскольку «он принадлежал к тем художникам, которые листья пишут лучше, чем деревья».

Образ дерева отсылает нас к мировому древу как символу вселенной. Никль ставит перед собой грандиозную цель — воссоздание в художественном образе богатства всего мира или сотворение собственной вселенной. Но он «маленький человек», душа его не может вместить любви к страдающему миру, а потому и полотно его не вмещает всего «древа жизни». Не отдав картины на починку крыши, Никль под дождем отправляется за врачом и строителями и простужается сам. Выздоровев, он пытается продолжить работу, но появляется таинственный Проводник и объявляет о начале «путешествия», к которому художник оказывается совсем не готов. У него даже нет надлежащего багажа, что означает, что он не подготовил свою душу к духовному существованию, не собрал себе сокровищ на небесах: «Приготовляйте себе вместилища неветшающие, сокровище неоскудевающее на небесах, куда вор не приближается и где моль не съедает» (Лк,12:33).