Екатерина Щербакова - Мама! Не читай...

• Название: Мама! Не читай...
• Автор: Екатерина Щербакова
• Жанр: Современная проза

От автора: "Книгу я написала почти за год до кончины матери — известной писательницы Галины Щербаковой и впервые опубликовала в Интернете ещё при её жизни. Насколько мне известно, мама так и не прочитала её. В общем-то, исполнив моё пожелание, вынесенное в название. Для кого же эта книга? Наверное, для когда-то близких мне людей, ставших совсем чужими. А ещё для тех, кто был 'обожжён' нелюбовью и непониманием родителей и воспринимал или до сих пор воспринимает жизнь как мýку, как наказание, часто задумываясь об избавлении от страданий вместе с самой жизнью. И для тех, кто хочет, чтобы их дети были счастливыми, а не 'тянули лямку жизни'. Мамы больше нет. Но у меня её не было уже давно. Поэтому боль от утраты некогда самого дорогого мне человека возникла гораздо раньше её физической кончины, а боль от маминых поступков растянулась на долгие-долгие годы и не утихла до сих пор. Поэтому нет точного дня, про который я могла бы сказать: сегодня я потеряла маму..."

Очень противоречивое и неоднозначное произведение. Это действительно история болезни. Душевной.

---

Не знаю, что и как было в других случаях. Не знаю. Но ничего хорошего уже не думаю.

Умерла мамина мама. После отдыха в Сочи мы заехали на мамину родину — навестить бабушку и маминого отчима. Бабушка уже давно лежала, разбитая инсультом (и, кажется, не одним). Она так радостно улыбалась, глядя на меня нашими «семейными» огромными глазами, перебирала пальцами одеяло и говорила:

— Внученька моя, красавица! Расскажи мне про себя. Как ты живёшь? Как учишься?

Я что-то мямлила. Не то, чтобы я не любила бабушку, я её плохо знала, я к ней не привыкла — последний раз я видела её лет за восемь до этого приезда. Я помнила, что раньше она была очень волевой женщиной, которую опасались многие, в том числе и моя мама. Но сейчас, немощную и беззащитную, мне её было безумно жаль!

Тут вошла мама, и бабушка вдруг быстро-быстро заговорила:

— Галочка, Катенька мне сказала, что заберет меня к себе! Я так рада!

Я помертвела и приросла к стулу.

— Мам, я ничего такого не говорила, — прошептала я, когда мы с мамой вышли.

— Знаю, — буркнула мама.

Потом, в поезде, на маму вдруг что-то нашло.

— Нет, ну ты видела? Ну, как, представь себе, сильный человек может дойти до такого состояния? Как можно превратиться вот в это? — тон у неё был весьма раздражённый.

Я недоумевала: как это «как»? Болезнь. Страшная болезнь. Но я промолчала. Просто мама отчего-то психанула, видимо... Позже выяснилось, почему: у неё шли напряжённые переговоры с издательством по поводу издания её «эпохальной» повести о юной любви. Эта повесть впоследствии станет её визитной карточкой и главным опознавательным знаком. В общем, голова была занята у мамы всем этим. На прочее сил не хватало.

В ту минуту, когда мы, возвратившись в Москву, вошли с чемоданами в квартиру, раздался телефонный звонок. Это была мамина сестра, сообщившая, что бабушка умерла.

Думаю, что маму до сих пор должно мучить воспоминание о том её раздражении в поезде. Меня бы мучило. Это должно быть больно.

Нам и не снилась такая слава

В 79-м году у мамы не только вышла первая книга. Популярный журнал «Юность» опубликовал ту самую мамину повесть о романтической любви школьников «Вам и не снилось». И взорвалась бомба!

Вот это уже был бестселлер, настоящий, как бы сейчас сказали, хит. Письма маме шли мешками со всех концов СССР, о повести говорили и писали все: критики ругали, народ рыдал и обожал. В 80-м по повести сняли кино, ставшее суперпопулярным фильмом в стране на многие годы. Даже сейчас, спустя 30 лет, его по несколько раз в год крутят по разным телеканалам и называют «знаковым». А тогда отовсюду неслась песня из него, тоже застолбившая место хита на долгие годы. На маму свалилась настоящая слава.

Вся наша семья ликовала. Мы-то всегда знали... А теперь и весь мир убедился. Ведь на критиков не стоило обращать внимания: то были советские заидеологизированные статейки, бубнившие что-то о нашей коммунистической морали и нравственности — в общем, бредятина и полная чушь.

Маму чуть не каждую неделю приглашали на читательские конференции, откуда она возвращалась с букетами цветов, переполненная впечатлениями.

— Сегодня были совершенно чудесные ребята, дети ещё совсем, но такие умненькие, хорошие! — с сияющими от счастья глазами рассказывала мама, а мы, затаив дыхание, внимали каждому её слову. — Если бы не эти надутые тупые училки, которые всё норовили перевести разговор в русло социалистического реализма, вообще было бы прелестно.

— Надо было их заткнуть! — резонно предлагала я. — Послать куда подальше...

— Ну, нет, нельзя так делать, — возражала мама. — Это же учителя этих детей, я не могла сказать им всё, что о них думаю. Хотя очень хотелось. Приходилось крутиться, как на сковородке, — смеялась она.

Я ходила важная, как индюк. Как будто это я написала повесть. Как будто это была моя слава. Но, подозреваю, что радовалась я совсем не меньше мамы. Ведь триумф любимых людей — это гораздо больше, чем твой собственный триумф... Тогда у мамы появилось много новых почитателей и «слушателей»: к нам в дом всё чаще ходили интересные люди (режиссёры, артисты, журналисты — другие, не те, не провинциальные), и они вели с мамой многочасовые интеллигентские беседы о судьбах мира и родины. Я была уже почти взрослая, любила слушать, внимать, узнавать. И тогда много узнала нового и любопытного о жизни. Не могу сказать, что это помогло в ней сориентироваться и что-то, наконец, понять: наша комплексующая и пришибленная интеллигенция, даже столичная, могла только окончательно замутить голову такому подростку, как я. У меня и так мозг полыхал от отсутствия ответов, а они продолжали ставить всё новые пафосные и почти риторические вопросы, запутывая окончательно все тропинки к выходу из лабиринта под названием «Найди путь в жизни». Зато я приобщилась к богеме. Так, слегка, одним бочком коснулась, но была страшно этим горда.

Что уж говорить о старых родительских друзьях и обо всей нашей родне! Они единогласно признали маму своим духовным лидером, имамом, рэбе, папой римским, далай-ламой и по любому поводу обращались к ней. Мама приняла сан с удовольствием и глубоким удовлетворением и остается верховным духовным главнокомандующим до сегодняшнего дня. Ее слушают, ей внимают, ей задают вопросы по разным поводам — и личным, и общественным, и интервью берут в связи со всякими политическими событиями...

С тех пор было опубликовано очень много маминых книг, она стала известным писателем... а потому без паствы остаться не может. Вот только словечко появилось у нее в лексиконе, от которого меня сразу же стало коробить. Она говорит так:

— Люди ко мне припадают.

Ирония? Если бы! С почтением к себе. Так вот, тогда, в начале её большого пути духовного поводыря масс, «припадающих» было море. Сейчас уже другая история, но они есть всё равно. А я называю их теперь — «мамины припадочные». И авторитет её как гуру не оспаривается среди них и не оспаривался никогда. По крайней мере, вслух и при мне.

Уже когда весь этот триумф случился, мама в откровенной беседе призналась кое в чём весьма любопытном:

— Знаешь, я с самого детства и Сашкиного, и твоего, очень боялась, что вы будете видеть перед собой мать-неудачницу. Мне всегда казалось, что это самое страшное. Дети должны видеть свою мать всегда с прямой спинкой, победительницу, успешную и гордую. Поэтому я так страдала, пока не получилось то, что получилось...

Я, помню, очень удивилась, хотя не сказала ничего: мысли по этому поводу ещё не оформились. А когда оформились, уже не было повода говорить. Вот, что я сказала бы ей теперь:

— Мамочка, это была твоя очередная большая глупость. Мне нужна была ты — любая: успешная, неуспешная, неудачница, хоть академик, хоть уборщица. Я тебя всегда любила и боготворила и без твоей писательской славы. А вот внимания твоего, нежности и простой бабьей любви к своему детёнышу мне недоставало. Потому что ты вся была в этих своих страданиях и гонке за «прямой спинкой», а в результате получалось только хуже: ни «прямой спинки», ни простых человеческих отношений любящих людей. Не знаю, как Сашку, но меня твой внутренний надлом сломил. И вряд ли пришедший к тебе успех в мои четырнадцать лет компенсирует все миноры и страдания, сформировавшие меня как личность. Понимаешь ли ты, о чём я?

В это трудно поверить, но я мечтаю о маме — простой женщине, пусть без образования и знаний, пусть одетой по-деревенски и с платком на голове, но любящей и доброй, просто так вот глупо и по куриному квохчущей надо мной по поводу и без. А я бы прислонялась к ней. Ни словом, ни мыслью не упрекнула бы её ни за что! Убила бы всякого, кто только посмел обидеть мою маму! И всегда была бы рядом с ней, всегда. Вот интересно, отчего образ любящей мамы слился в моём представлении с образом простой, почти деревенской женщины? Этот кувырок сознания оставим как задачку для психологов. Возможно, просто потому, что это обычный стереотип. А, может, нет, и всё сложнее... Впрочем, какая в данном случае разница?

Вот что важно: и после успеха мама не вышла из «страдательного залога». То ли у неё уже вошло в привычку скорбно поджимать губы и держать слезу в глазах, то ли это приросшая к лицу маска-суть, не меняющаяся от внешних обстоятельств. Или такая умелая игра во имя манипуляции людьми... Не знаю. «Однажды мне сказали, что в моих глазах — скорбь всего мира!» — мама очень любила вспоминать об этом комплименте.

Новая родня

80-й год. Олимпиада в Москве. Да не заметила я этой самой олимпиады вообще! Сразу два важнейших события перекрыли всё на свете, куда там какому-то надувному мишке!

Даже не знаю, с какого из событий начать. Если хронологически, то дело было так...

Я заканчивала восьмой класс, был май месяц. Однажды воскресным утром мама подсунула мне газетную заметку о том, что некая известная в Москве литературно-театральная школа набирает по конкурсу в девятый класс учеников.