Екатерина Щербакова - Мама! Не читай...

• Название: Мама! Не читай...
• Автор: Екатерина Щербакова
• Жанр: Современная проза

От автора: "Книгу я написала почти за год до кончины матери — известной писательницы Галины Щербаковой и впервые опубликовала в Интернете ещё при её жизни. Насколько мне известно, мама так и не прочитала её. В общем-то, исполнив моё пожелание, вынесенное в название. Для кого же эта книга? Наверное, для когда-то близких мне людей, ставших совсем чужими. А ещё для тех, кто был 'обожжён' нелюбовью и непониманием родителей и воспринимал или до сих пор воспринимает жизнь как мýку, как наказание, часто задумываясь об избавлении от страданий вместе с самой жизнью. И для тех, кто хочет, чтобы их дети были счастливыми, а не 'тянули лямку жизни'. Мамы больше нет. Но у меня её не было уже давно. Поэтому боль от утраты некогда самого дорогого мне человека возникла гораздо раньше её физической кончины, а боль от маминых поступков растянулась на долгие-долгие годы и не утихла до сих пор. Поэтому нет точного дня, про который я могла бы сказать: сегодня я потеряла маму..."

Очень противоречивое и неоднозначное произведение. Это действительно история болезни. Душевной.

---

Алиса... Алиса как Алиса. Тихо жалуется на безденежье, но ни о чём не просит. Только дезодорант у меня выцыганила. С одной стороны мне ужасно её жалко. Но с другой — она же не работает толком и не ищет хорошую работу никак. Значит, сама виновата. Всё равно жалко...

Мне все больше нравится моя новая стрижка. Жаль, что её, точнее, меня с ней никто не видит... Ещё к тому ж мерзкая зима с холодами, то есть шапки-платки, которые всё портят.

Кстати, о статическом электричестве: не понимаю, в чём дело, но «бьюсь» всё время и обо всё, даже о воду. Что сие означает? Если это даже не опасно (хотя телик уже пострадал) и ни о чём не говорит, всё-таки крайне неприятно.

Так, Алиса появилась на связи. Может, что напишет интересное. Буду следить... Каждый раз решаю эту нравственную дилемму: имею я право или нет? С одной стороны, вроде как без разрешения читаю её дневник. С другой — дневник-то виртуальный, выставленный на всеобщее обозрение! Она должна быть готова, что это сможет прочитать кто угодно. Так почему не я? Вот то, что тайком — это да, нехорошо. Но ведь и к этому она должна быть готова! Мало ли кто её просто так читает. Тайком. Так ведь?

Женя — лапочка моя! Если бы только так не злился на меня. Если бы был чуть потерпимей! Все равно люблю... Господи, дай ему чуть больше понимания... меня! А если я что в нём недопонимаю, то понимания его... мною.

Когда-то мне мать внушила, что то, чего больше всего боишься, никогда не происходит. Итак, я очень, больше всего на свете боюсь за жизнь и здоровье Жени и Алисы. Но по материной же логике происходит то, чего не боишься, не ждёшь, о чём и не помышляешь. Надо подумать, чего ещё стоит начать бояться. Буду думать...

Ещё чуть-чуть и я приду к «оригинальному» убеждению, что главное в жизни — любовь и доброта. И надо быть добрыми, милосердными и благородными по отношению к людям. Даже к тем, кто сделал тебе гадость. Надо простить (какое-то самое дурное христианство!). Но я к этому почти готова. Жаль, что не готовы другие... К тому, чтобы каяться и молить о прощении во имя мира, дружбы и любви я ещё тоже не готова. И вряд ли до этого дойду. Гордыня? Не-е-ет. Просто нежелание метать бисер... Пусть «дорастают» сами. А не смогут — их проблемы. Главное, внутри меня эта задачка решена. Хотя это не значит, что в случае пощёчины я подставлю другую щеку. Это было бы неправильно. Но я призываю ко всеобщему миру и примирению без последующих пощёчин. Имеющий уши да услышит. Прочистите ушки от серных пробок, друзья мои!

Сейчас я не хочу умирать. Я не могу сказать, что хочу жить, что что-то изменилось кардинально, просто сегодня такой ветер подул: сейчас умирать необязательно. Не нужно. Не хочется. Впрочем... «Если боль твоя стихает, значит, будет новая беда».

Надо было давно начать вести дневник: возможно, многое было бы понято и осознано раньше. Надо было выговариваться, изливать свои мысли и чувства — это, оказывается, очень полезно для ума и души.

Уже хочется спать. Спаточки...

И случилось чудо...

Попрыгали по времени — и хватит пока. Попробую придерживаться хронологии хотя бы временно, а там погляжу, может, прыжки ещё и понадобятся.

Итак, следующее лето, 81-й год. Родители отпускают меня с моей Олечкой отдохнуть в подмосковный пансионат. На целых 24 дня! Впервые в жизни я буду сама себе хозяйкой так долго, буду отдыхать и развлекаться, а, главное, постараюсь не думать о том, что я никому в своей семье не нужна, что я не гожусь в подметки Мурочке... А ещё хоть на время забуду (попробую!) о школе, о вечных своих страхах и о предстоящем выпускном классе: сама мысль о выпускных экзаменах вызывала во мне желание тут же умереть. Прыгнуть с крыши, наглотаться каких-нибудь лекарств, пустить газ... А-а, вот это бы не получилось: самый, как мне казалось, действенный и простой путь невозможен — у нас дома была электрическая плита. Ладно, у меня есть целых 24 дня, чтобы ни о чём таком не думать. В то время у меня такое ещё получалось («я подумаю об этом завтра»). Уже лет через пять я утрачу это нормальное свойство организма и буду постоянно, заранее, задолго до, переживать все сложности и неприятности, буду постоянно жить в противных воспоминаниях о прошлом и в страхах о будущем. Не умея расслабиться ни на минуту...

Весь девятый класс, после появления в моей жизни Мурочки, я много размышляла том, как это здорово, когда тебя любят! Когда любят все вокруг — это просто счастье, но, возможно, достаточно, чтобы нашёлся один, такой, как мой брат, и тогда всё остальное приложится? Неужели кто-нибудь может и меня так полюбить? Да нет, конечно, это невозможно! Так любить можно только такую, как Мурочка. Ну, а меня хоть как-нибудь, хоть немножечко...

Лет с двенадцати у меня периодически появлялись какие-то мальчики, которые проявляли ко мне интерес. И, порой, нешуточный. Простите меня, мальчики! Среди вас были очень даже неплохие, я это понимаю теперь, но во мне ни разу ничего не ёкало. Я никак не могла влюбиться. Возможно, потому, что всё время была в напряжении и тревоге.

И самое главное, конечно, то, что свою внешность я оценивала на «тройку с двумя минусами».

— Ничего не понимаю, — бормочет часто Женечка, разглядывая мои девичьи фотки. — Ты же была прелестна!

— Ты необъективен.

— Я? — он усмехается. — Я всегда объективен даже по отношению к тем, кого безумно люблю, например, к дочери, ты же знаешь... Так вот: ты была прелестна! Как ты этого не видела? Как это могли не видеть твои близкие?

Боже, что он несёт? Я лично, сама, собственными глазами видела в зеркале нескладную, криворотую, лупоглазую дуру без каких-либо признаков очарования или даже миловидности.

— Твои родичи не могли этого не видеть! Или они были слепы на все свои глаза?

Нет, не думаю. Просто представьте себе девушку, которая всё время сутулится, старается спрятать лицо, а уж тем более — улыбку, подпереть где-нибудь стеночку и завести потные ладошки за спину. При этом одета она хуже всех вокруг. Кто-нибудь заметит её прелесть?

— А, ну в таком случае, конечно, да, — соглашается Женя. — Гиблый вариант.

Я была закомплексована до самой последней степени, какая только возможна. Я ни в грош себя не ставила по женской части. Но, как всякой юной девушке, любви-то хотелось. Хотелось почувствовать себя и красивой, и нужной, и желанной. Вот с таким настроением я отправилась в пансионат.

Как сказали бы сейчас молодые, там я начала «отрываться по полной». Хотя не стоит думать ничего плохого. Для меня, шестнадцатилетней, «отрываться по полной» означало следующее: каждый день играть с юношами в пинг-понг, ходить с ними на пляж, а вечером — на танцы. Всё! Но уж это я стала делать без устали, чтобы ни одна минутка даром не прошла.

С нами знакомились разные молодые и не очень люди, «клеились», но... опять что-то было не то. Пока не появился он. Шурик. Вот тут во мне ёкнуло ничего себе как! Парень был очень хорош собой: кудрявые черные волосы до плеч, смуглая кожа, орлиный нос, большие чёрные глаза. Мы переглянулись с ним пару раз, и стало ясно, что, простите за банальность, пришла первая любовь. И если бы не последовавшие за этим двадцать один год совместной истории, то она так и осталась бы в моей жизни первым, дивным, романтическим чувством. Но поскольку потом случилось то, что случилось, я совсем не романтично скажу так: тогда я встретила своего будущего первого мужа и отца моего единственного ребенка, а также человека, который ненароком, абсолютно без умысла сломал мою жизнь. Точнее — доломал остатки.

Мальчик был красив, но удивительно, без примеси, дистиллированно сер. Он почти не читал книг, иногда в словах ставил неправильные ударения, не знал ничего из того, что следовало бы в его возрасте (он был на два года старше меня). Да и интересы у него были весьма убогие: игра на бас-гитаре, футбол и... кажется, всё. Он учился в институте, но и институт его был какой-то странный — при заводе. Никогда прежде о таком не слышала. Но какое это всё имело значение, если у него была такая горячая кожа, если от него так изумительно пахло, если меня тянуло к нему, как скрепку к магниту? Гормоны делали свое чёрное дело, я ничего уже не соображала. И — о, ужас! — однажды поздно вечером мы стали целоваться, как безумные. Я — впервые. Почти умерев от этих поцелуев, сомлев в его руках, задохнувшись от счастья, я смогла выдохнуть единственное слово: «навсегда!».

Я ведь ещё была ему страшно благодарна за то, что он, такой мóлодец и красавец, выбрал вдруг почему-то меня. И как-то тоже очень прилепился ко мне... Не знаю, может, я сразила его своими умными речами — я ведь выпендривалась, вовсю демонстрировала свою образованность, умение играть на пианино и чуточку на гитаре, пела Окуджаву и рассказывала особенным голосом про всякие биополя. (Родители часто приносили домой самиздат с «инфернальными» текстами, якобы научными. И у нас дома чуть не каждый вечер шло обсуждение астральных и ментальных тел и дел. О-о, я была очень подкована насчет «зелёных человечков»! Ибо тогда в среде интеллигенции это была тема номер один: непознанное вокруг нас. А Джуна была почти богом...)