Галина Щекина - графоманка

• Название: графоманка
• Автор: Галина Щекина
• Жанр: Современная проза

---

— Это безумие. Тебе не жалко никого. Тиму выписали в садик, мне на работу.

— Ничего, отпросишься. Сейчас шагом марш в постель, поспим, дела отложим на утро. Ухажера твоего подождем. Не выдержит, прибежит. Посмотрим, на что ты клюнула…

Все было так, как он сказал. Утром Гера в похмельном состоянии собрала Тиму в садик. Стараясь сделать для него хорошее, будто заглаживая перед ним настоящую и будущую вину, она достала ему васильковый трикотажный костюмчик, узорчатые гольфы с помпонами.

В зеркало на Геру глянула заплаканная мордашка. А шея, с ума сойти. Придется Борины выходки крем-пудрой замазывать… Именно в этот момент пришел тот, кто не должен был приходить.

— Здравствуйте, Георгина Викторовна. Соблаговолите представить меня супругу… Здравствуйте, сударь… Одну минуту, я только вручу цветы. Примите их, Георгина, возможно, вы не любите гладиолусы, но здесь без них не обойтись. Видите, они бушуют как вселенский пожар, в языках их пламени — жертвоприношение. Они выросли там, где гладиатор отказался от боя, там, где не было места ненависти… Не надо плакать. Держите их, вот так. Не опоздайте в садик. Счастливо, Тимофей.

Гера шла по улице в пламенеющих стеблях. Это было невыносимо и дико, хотя в сущности, что тут дикого? Это нормально. Просто кто-то обожал Геру, и это стало явным для всей улицы. И улица оборачивалась ей вслед.

— Тимочка, ты думаешь, дядя Сева хороший или плохой?

— Хороший.

— А ты с кем хотел бы жить — с папой или дядей Севой?

— С папой.

— Почему?

— Потому что он солдат и герой. Он нам все покупает. А дядя Сева бедный.

— Как это бедный? Плохо одетый?

— Да, и у него страшные бабки Яги.

— Да что ты, Тима, просто они старенькие, больные.

— Все равно. Дядя Сева плакса и ты стала плакса. А папа никогда не плачет. Он герой.

— Ну, я не буду больше плакать, умница ты моя. А ты иди себе в садик, живи хорошо.

На работе Геру сразу отпустили. Начальник собеса настолько редко видел ее на работе, что с трудом вспомнил, а как вспомнил, заявление на отпуск подмахнул не глядя.

Обратную дорогу она прямо пролетела. Она думала — а что там могло произойти? Мордобой? Дома никого не оказалось. Что до хладного трупа, то это уж совсем больное воображение. Нельзя опускаться до галлюцинаций. Багрецов мог просто уйти за билетами. А Сева — тот не позволит ничего, никогда…

Она побежала до квартиры Краевских. Их дверь была открыта, точно ее ждали. Навстречу ей медленно выплыла с палочкой тетя Соня, бывшая пациентка.

— Тетя Соня, вы встали!

— Да, Георгиночка. И хотим, чтоб вы тоже не упали, удержались. Мы ведь с Броней все видим, все понимаем. Вам и так сейчас тяжело. Но для нас Северин — единственный ребенок, единственная радость и надежда. Мы видим всю романтичность и всю горечь вашей встречи, и мы тоже полюбили вас. Вас обоих с Тимошей. Если уж встанет вопрос о разрыве с супругом, то поверьте… — Она задыхалась! Тетя Броня, отставив блюдо с перебранной крупой, поспешила к ней, обняла утешительно. — Поверьте, мы готовы теперь же… И станете вы венчаться, либо изберете гражданский брак, это дело ваше. Помните только, что вы нам не чужая и мы на вашей стороне.

— И вы не считаете меня… плохой?

— Ну, где же плохой… Вы просто золотая…

Гера, дрожа, обняла тетю Соню.

— Спасибо, конечно… Только я недостойна ни вашего доверия, ни его… Кстати, где Сева?

— Где ему быть. На службе, сидит в своем ПДБ, обхватив руками голову. Вряд ли он теперь способен нормально работать, но есть долг, обязанности… Он ждет вашего решения, ждем и мы…

— О чем вы, тетя Соня? Для меня нет никого, кроме Севы.

— Герочка, золотая, вам приходится думать не только за себя, но и за сына. Сыночек, это свято. Помните это, как бы ни было горько. Когда-то и я проявила характер, и Сева остался без отца, ведь это грех. Понимаете?

— Хорошо. — Гера как-то вся опустела и отрешилась. Она простилась с тетей Броней, с тетей Соней, героем войны и всей своей жизни. Тетя Соня перекрестила ее перед пыткой…

Дома дверь квартиры тоже была открыта. Что такое? Полчаса назад никого не было. Дрожа все сильней и удерживая себя от дрожи руками, Гера несмело продвинулась в прихожую. Под ногами хрустело. Цветы! Гвоздики, розы, гладиолусы, даже ромашки… Их были снопы. Наступать было неловко, все ж таки живые, у каждого своя легенда… Она раздвигала их носком туфли.

Было тихо. В комнате сидел Багрецов с рюмкой в руке и смотрел телевизор.

— Иди, не бойся, Гера. Я не буду с тобой спать.

— Сначала скажи, что здесь было утром. Что ты с ним сделал?

— А тебя не волнует, что он со мной сделал?

— Что тебе сделается, бугай. А главное — он бы и не сделал. А вот ты…

— Ну-ну, как мы голосок на мужа повышаем. Могу сказать одно: мордобоя не было. Бить такого облезлого…

— И оскорблять он не умеет. И ты его подошвы не стоишь.

— Ладно, ты не кидайся, сядь, поговорим. Возьми, вот, глотни рюмку. А то все на крике.

— Пить с тобой, сейчас? Ты соображаешь?

— Глотни, говорю. Как лекарство. А то ударишься опять в истерику и все. Возьми себя в руки.

Она молчала. Багрецов вел себя слишком заботливо. От этого было еще страшнее.

— Ты знаешь, Герка, как мне все дорого доставалось. Я сирота, пробивать меня некому. Но я сам все делал, о других не забывал. Ты знаешь, сколько у меня друзей.

— Это не друзья, а собутыльники.

— Детали. Всяк оттягивается по-своему. Так вот: меня учили умнеть и выживать, но каким местом сильней любить — это в детдомах не проходили. Тебе опора в семье есть? Твердая рука, достаток — есть? Есть. Так тебе тонкости подавай! И ты ради этого до прямого б…ства…

— О, ты же у нас простой. И слова у тебя простые. Я все это наизусть знаю.

— Да ладно подкалывать. Ну, может, перестарался я на стороне, ну, может, от меня полгарнизона парней родилось, так кому хуже от этого стало?..

— Меня не волнуют твои шашни с буфетчицами!

— Опять дергаешься. Что ж тебя тогда волнует? Тряпки — не отказываю. Цветы — завалю. Вон полная прихожая. Гладить перед этим самым? И всего делов?

— Тебе не поможет гладить, слышишь? У меня на тебя аллергия. Бесполезно.

— Тогда ставим койки в разных углах и кранты. Не притронусь. Чтобы ты отошла…

— Я отойду — когда отойду подальше. Ты скажешь, наконец, что тебе надо?

— Прости меня, такую сволочь, но…

— Что? Ну, что? Не могу больше…

— Не разлучай с Тимофеем.

Хлынули слезы. Она смахнула их, глотнула из рюмки раз, другой. Надо же, коньяк купил.

— Ты так любишь сына?

— А ты? — он смотрел пристально, видимо, сомневался.

— Не надо торговаться. Оба любим, дальше что.

— А то. Есть возможность кое-что для него сделать. И сделаю, если не помешаешь.

— Что ты можешь сделать? Воспитать его своим подобием!

— Увидишь.

— И он увидит в конце концов, что мы чужие, пропасть между нами. Такое не скроешь.

— А мы не себя должны кохать, а его. Я тебе свободу. Ты мне ребенка. Чуешь? Только не надо этих скандалов, разводов, хренота все это. Людям на потеху.

— Ты хочешь сказать, что…

— Говорю: малый добрый, тебя любит до соплей, черт с вами. А меня есть кому утешить. А?

— Родители, родители…

— А родителям отстукаю телеграмму, что мол, помирились. Идет такой вариант?

— Не знаю. Если только как перемирие.

— Уже дело. Бачь, как очухалась после коньяку. И глазки блестят, и котелок варит. Так я поеду за Тимой, мы заскочим в пару магазинов — игрушки купить. Кстати, этот сад где?

— За венгерским рестораном, как на зоопарк поворачивать. Если сойти после ресторана, то по улице назад вернуться…

— Разберусь. Ты отдыхай пока, допей, если хочешь. А туда, — он мотнул головой на балкон, — хоть сегодня не шляйся. Успеете еще.

И с грустным видом вышел! Что-что, а грустный честный вид он сделать мог. Только зачем? Как будто уж и правда отпускает. Так она и поверила.

Гера наклонила голову, ничего не ответила. Одна ее половина так устала, чуть не задохнулась от ненависти. И теперь бежала спасаться по лестнице туда, в соседний дом. А другая ее половина собирала с пола цветы, распихивала в ведра, банки и кастрюли. Цветы не виноваты, что купил их этот… Ведь все не сам, списал у Севы. И его гладиолусы такие важные, нисколько не измялись, как будто помнят, чьи руки их держали и что наказывали…

“Устали уступать”, “забудьтесь”, “только бы не наскучить”, “жертва”… Он знал все наперед? И знал, что она предаст его, и разрешал, чтоб совесть не мучила.

Другой бы и не сунулся, коль муж приехал. А он романтик, обречен на гибель. Он слышал, как она звала, он о себе не думал. А может, теперь он ее зовет, а она, дура, хоронит его заживо. Глянула — балконная дверь закрыта, света нет… Невыносимо видеть столько цветов, обилие и густота букетов, как в ритуальном бюро.