Скарлетт Томас - Корпорация «Попс»

• Название: Корпорация «Попс»
• Автор: Скарлетт Томас
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19515-7

У корпорации «Попс», производителя игрушек, дела обстоят лучше некуда. Она нанимает «молодых и способных» людей, которые в силах придумать, как продать детям то, что детям не нужно. Она растет день ото дня. Каждый сотрудник счастлив работать в корпорации. Алиса Батлер, составительница кроссвордов, увлеченная занимательной математикой и криптоанализом, одиночка с печальными воспоминаниями, трудится на благо корпорации и ждет признания. Однако не может не видеть, что происходит вокруг.

Человек превратился в потребителя; предмет — в слово, товар — в бренд. Гуманность и забота об окружающем мире не имеют значения в условиях, когда главными приоритетами стали прибыль и имидж. Гуманно ли то, чем занимаются корпорации? Честно ли? Рано или поздно, если ты не слепой, ты задашь себе этот вопрос — и ужаснешься.

Посмотрите, каким стал мир, и скажите честно: вам нравится то, что вы видите?

---

— Да, — киваю я.

— А я не знаю, — говорит Дэн.

— В математике это функция, которая работает только в одну сторону, — объясняю я. — Иногда ее еще называют «функцией-ловушкой», потому что она похожа на люк — провалиться легче легкого, а выбраться очень трудно. Ты можешь подставить число в невозвратную функцию и вычислить результат, но если тебе просто дадут этот результат, ты не сможешь сказать, из какого числа он получен. Так что функция работает в одну сторону. — Дэн явно озадачен. Я не очень понятно объясняю. — Ну, скажем, если я беру функцию «икс плюс пять» и обозначаю результат как «игрек», то всегда могу узнать, чему равнялся икс, отняв от игрека пять. Но многие невозвратные функции настолько сложные, или приводят к таким большим числам, что при попытке вернуться в начальную точку напрочь запутываешься. Это математический эквивалент смешивания красок. Если смешать банку синей краски и банку желтой, получатся две банки зеленой краски. Извлечь из нее ни синюю, ни желтую краску уже не получится. Это необратимый процесс.

— Точно, — говорит Грейс. — Специалисты генной инженерии балуются, смешивая генетические эквиваленты синей и желтой краски, и даже не осознают, что вернуться к исходным материалам нельзя. Уже появились суперсорняки, которым не страшны ни гербициды, ни вредители. Стоит мутации начать распространяться, и ее уже не остановить. Это страшно. Ой, берегитесь: сейчас я примусь за нанотехнологию…

— Я слышала, какая-то биотехническая компания сконструировала растения, у которых нет семян, — встревает Эстер. — Так что агрономам приходится покупать у нее новые ростки после каждого урожая. Представляю, что будет, если эта мутация распространится. Конец света. Если все растения перестанут производить семена…

— Ну, уж это-то нам никак не грозит, — возражает Грейс. — Сама подумай: если семян нет, признак распространиться не может. Кажется, природа не терпит только одного: бесплодия. Оно не может распространиться, потому что не приносит плодов, а значит, и семян.

— Ой, и правда. — Вид у Эстер растерянный. — Но я все равно не понимаю, хоть тресни, как это люди едят такую дрянь. Я вздрагиваю, стоит мне только представить, что я ем овощи с генами саранчи; я же, как-никак, «веган».

— Солидарна, — кивает Грейс.

Несколько минут мы лежим на траве — молча, уставясь на облака. Подумать только: ребенком я смотрела в точно такое же небо, а как с тех пор все под этим небом преобразилось. Когда ты маленькая, ты знаешь, что мир изменится: все тебе об этом говорят. И он меняется, но так медленно, что не замечаешь. Рушатся политические режимы, гремят взрывы, умирают люди… и мир вдруг не узнать. А небо все то же, и луна каждый месяц убывает и прибывает, как раньше. Но если бы люди могли это поменять, они бы поменяли. Представьте: луна как рекламный щит. Вместо луны в небе висит гигантский гамбургер или логотип какой-нибудь корпорации. Когда у меня появляются подобные мысли, я обычно вздрагиваю и думаю о чем-нибудь другом. Но сегодня почему-то клянусь: если это случится при моей жизни, я всерьез решу покончить с собой. Каким надо быть гадом, чтобы продать луну? Если бы у меня была возможность, продала бы я луну за миллион фунтов?

— Никто до сих пор так и не решил эту самую проблему с «го»? — лениво говорит Дэн.

— Нет, — откликается Грейс. — Это был бы настоящий прорыв. И, кстати, не только «Попс» предлагает приз тому, кто придумает, как научить машину играть по-человечески. По-моему, «Микрософт» тоже обещает большие бабки. В свободное время половина народу в Робототехнике и ИИ копаются в этой задачке, но, похоже, она и впрямь неразрешима. Кто из вас хорошо играет?

— Алиса, — говорит Дэн.

Я качаю головой в траве.

— Уж не настолько хорошо.

Эстер сворачивает косяк.

— Знаете, этот парень, с которым я болтала на лугу… ну, который Хиро… оказывается, он бессменный чемпион «Попс». Клево, да?

— Тебе надо с ним сыграть, — говорит мне Дэн.

— Я правда не так уж хорошо играю, — повторяю я. — А вот Грейс наверняка гроссмейстер.

— Да? — спрашивает Эстер.

— Ну, вообще-то нет. До прихода в компанию я и знать не знала про «го», — отвечает Грейс. — Но теперь тренируюсь почти каждый день. Эта игра и впрямь будто специально создана для ботанов, повернутых на ИИ. Не понимаю, как это я раньше ею не увлеклась. — Она ухмыляется.

— А почему компьютеры не умеют играть в «го»? — спрашивает Дэн. — До меня как-то не доходит.

— Все дело в распознавании образов, — кривится Эстер. — Или типа того.

— Да-да, — кивает Грейс. — Машины не способны распознавать тонкие закономерности. На самом деле это одно из главных различий между людьми и машинами: машины обрабатывают информацию гораздо быстрее, чем нормальные люди, но люди узнают лица и голоса таким хитрым способом, что компьютеры ему никогда не научатся, даже приблизительно. Ты можешь разглядеть в толпе своего лучшего друга, но компьютер увидит лишь пятна света и тени. Распознавание образов — чуть ли не основа основ «го». Мастера игры тщательно продумывают формы, которые создают на доске, и красота этих форм для них так же важна, как победа. Компьютерам все это чуждо. Есть еще одна проблема: компьютеры не понимают, что порой нужно пожертвовать определенной частью своей территории, чтобы добиться перевеса потом. Знаете ведь все эти дзэнские заморочки — типа, ты не можешь выиграть, не проиграв, и наоборот? Вот этому-то компьютеры и невозможно научить.

Дэн морщит лоб.

— А нельзя их научить оценивать риск, чтобы они просчитывали последствия любого возможного хода? Тогда компьютер, увидев успешность проигрышного, на первый взгляд, хода, сочтет его выигрышным и все равно сделает.

— Ну, так работают шахматные программы, — объясняет Грейс. — Это называют методом «грубой силы». Шахматная программа спрашивает себя: а что, если? — и оценивает успешность того или иного хода. Но в «го» возможных ходов слишком много. Клеток на шахматной доске — всего 64, а пересечений на доске для «го» — 361. Чтобы просчитать все возможные комбинации, потребовалась бы совершенно фантастическая вычислительная мощность. Но по сути это та же проблема, что и с узнаванием лиц. Хороший игрок-человек может посмотреть на доску для «го» и сразу интуитивно понять, можно или нет захватить территорию. Похоже, компьютерам эта способность совершенно недоступна. Люди просто-напросто лучше распознают образы.

361. Девятнадцать в квадрате. По-прежнему глядя в небо, я обнаруживаю, что задумалась о простых числах. У меня есть привычка, чуть ли не навязчивый невроз: столкнувшись с каким-нибудь числом, я первым делом пытаюсь определить, не простое ли оно. Я только что проанализировала число 361, хотя прекрасно знаю: это квадрат. Возможно, причина в том, что у меня «простой» день рожденья: 19 июля 1973 года. 19 — простое число, как и 7; 1973 — тоже. Эти числа делятся нацело только на самих себя и на единицу. Вообще-то родиться в «простой» год надо еще умудриться; их нет так уж много. В двадцатом веке — 1901-й, 1907-й, 1913-й, 1931-й, 1933-й, 1949-й, 1951-й, 1973-й, 1979-й, 1987-й, 1993-й, 1997-й и 1999-й. Когда я поняла, что у меня «простой» день рождения, мне захотелось, чтобы все в моей жизни было «простым». В конце концов, простые числа — самые таинственные и красивые во Вселенной. Они неделимы, а любое другое число можно раздробить на простые множители. Это блоки, из которых строится все.

Я сижу себе на согретой солнцем земле, прислонившись к серому камню, закрыв глаза. Внезапно под зажмуренными веками все меркнет, и остаются лишь абстрактные блоки, светящиеся во тьме: камень за моей спиной, камни под землей, кирпичи во всех домах, построенных «Попс» — там, внизу, у подножия холма. Можно построить здание, можно снести его и сровнять с землей — но кирпичики останутся, какими были. Простые числа, гены, атомы. «Атом» значит «неделимый», так ведь?

Глава четырнадцатая

Дедушка варит джем, бабушка работает наверху, в кабинете.

— И чем это она там весь день занимается? — спрашиваю я, стараясь держаться подальше от большой сковородки, как мне и велено.

— Математикой, — не мудрствуя лукаво отвечает дедушка.

— Какой математикой?

— Сложной математикой.

— Какой именно сложной математикой?

— Она пытается доказать гипотезу Римана.[48]

— Чего-чего?

Он смеется:

— Вот именно. И она еще заявляет, что это я ставлю себе невозможные задачи.

Я не понимаю, что он имеет в виду.

Перед ужином мне разрешают обтянуть горловины банок муслином и закрепить его резинками. Потом мы пишем на ярлыках: «Апельсинный джем, 1983» и убираем банки в кладовую. Вскоре бабушка спускается из кабинета и зевает: намек дедушке сделать ей виски со льдом.