Михаил Кольцов - Испанский дневник (Том 2)

• Название: Испанский дневник (Том 2)
• Автор: Михаил Кольцов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Донфадриковцы посмеиваются:

- Не забудьте, мы все-таки Дон Кихоты как-никак.

Они считают себя Дон Кихотами, хотя по происхождению, по крови, по сословию являются потомками крестьянина Санчо Пансы.

Поддерживая по традиции официальный культ великого Сервантеса, вчерашняя правящая Испания, Испания помещиков и монахов, банкиров и мистических философов, трактовала его книгу как трагическую неразрешимую дилемму между идеальным рыцарем, аристократом Кихотом и обыденным, затрапезным плебеем Санчо, между поэзией и прозой, между прекрасной мечтой и вульгарной действительностью. Это была ложь, и прежде всего ложь о Сервантесе. Великому писателю Испании были дороги оба его героя, он с одинаковой любовью написал обоих. Для Сервантеса Кихот и Санчо - это не противоречие, а синтез, не трагедия, а апофеоз духовных и творческих сил испанского народа.

Настали дни великих испытаний. Рыцарь печального образа и его друг, оруженосец, вступили в бой уже не с ветряными мельницами, не со сказочными волшебниками.

Самые жестокие, самые черные вооруженные силы XX столетия обрушили свой сокрушительный удар на мирную, неподготовленную Испанию.

Мир присутствует перед славным поединком Дон Кихота. Сражается он за все человечество, с врагами всего человечества. Его палица обороняет не только собственную землю, дом и семью, - она обороняет испанскую культуру, книги, идеи, свободу мыслить и творить.

7 февраля

Валенсия встретила нежным теплом, чудесным дыханием моря, цветов, фруктов. После сурового горного военного Мадрида это ванна отдохновения. Апельсины лежат золотым ковром на десятки километров вокруг города, их некуда вывозить, некому продавать. Апельсиновые деревья с плодами растут на главных улицах, посреди асфальта, между фонарных столбов и трамвайных проводов. Это так же ненатурально, как если бы открыть в ванной кран и вместе с водой оттуда пошли бы рыбки. Тротуары запружены густой бездельной толпой. Бродят и сидят, развалившись за столиками, целые дивизии молодых людей призывного возраста. На центральной площади Кастелар огромный плакат: "Не забудьте, что фронт в 140 километрах отсюда". Снабжение беспорядочно, на рынках мало провизии, но в ресторанах едят всласть мясо, кур, рыбу, колбасы, овощи. Город переполнен до отказа, квартиры уплотнены, министерства до сих пор дерутся из-за зданий; министры живут и столуются в гостиницах, за каждым ходит стайка журналистов, вечером в ресторанах отелей за общим кофе громко обсуждаются все военные и государственные дела.

Ларго Кабальеро все ругают: противники - вслух, сторонники потихоньку. Но его побаиваются: у "старика" суровые замашки, он покрикивает, не допускает возражений, военные вопросы он решает единолично как военный министр, все прочие вопросы - единолично как глава правительства. В конце концов, пусть бы решал. Но он не решает. Бумаги важнейшего военно-оперативного значения накапливаются грудами, нерассмотренные, неисполненные. Что бы ни случилось, Кабальеро ложится спать в девять часов вечера, и никто не смеет будить "старика". Если даже Мадрид падет в полночь, глава правительства узнает об этом только утром. Против него ведется глухая борьба, но он подавляет пока всех угрозами уйти и этим обезглавить Народный фронт. Даже коммунисты, которые яснее других видят гибельность его политики, даже они считают пока преждевременной и вредной его отставку, думая, что это повредит внешнему авторитету правительства. "Старик" чувствует это и потому нарочно терроризует всех: или его надо слушаться беспрекословно, или он бросит все.

Новое наступление подготовляется страшно медленно, части не укомплектованы, до сих пор полностью не вооружены, хотя оружие есть. Кабальеро не выдает ни одной винтовки без своей личной визы; ему кажется, что чем позже он выдаст оружие, тем лучше он его сохранит. На самом деле наоборот. Солдаты упражняются на деревянных палках и, получив оружие перед самым боем, не смогут обращаться с ним, поломают или бросят. О будущем наступлении знают все в городе, знает, конечно, и противник, и здесь знают о том, что противник знает, и противник знает, что мы это знаем. В кофейнях, в штабах, в трамваях спорят о том, удастся ли мятежникам упредить нас, или нам удастся упредить противника.

После Мадрида все это непривычно, обидно и тревожно слушать. В Мадриде, в двух километрах от фронта, люди больше верят в успех, чем здесь, в тылу.

Основное в оперативном плане республиканского наступления (этот секретный план, конечно, известен и мне - чем я хуже других!), основное заключается в том, что ударная группа в составе до пятнадцати бригад, целая армия, наносит фашистам удар на левом фланге нашей обороны, с участка Мараньоса - Сан-Мартин-де-ла-Вега, и выходит в первый день на Толедское шоссе. Вспомогательная группа ударяет на Брунете. Еще одна группа прикрывает главную группу с юга. Мадридцам предоставляется нанести дополнительные удары: один - из парка Эль Пардо и другой - из Вильяверде, из прежних укрепленных позиций Листера.

Мадридскому корпусу, уже обстрелянному, проверенному в тяжелых боях, предоставляется второстепенная роль. Тут не без политики. Ларго Кабальеро и начальник Генерального штаба генерал Кабрера вбили себе в голову, что освободят Мадрид силами совершенно новой, ими самими сформированной армии, к которой мадридцы не имеют никакого отношения. Этим Кабальеро смоет с себя пятно: ведь он не только бросил в ноябре Мадрид, но и открыто заявил, что нет стратегического смысла, несвоевременно оборонять столицу. Теперь он докажет свою правоту и выступит как освободитель Мадрида!

Медленно, со скрипом, работает штабная машина. Разъезжают офицеры - из Валенсии в штаб Центрального фронта, из штаба Центрального фронта в Мадрид. Ползут письма, донесения, рапорты, расходятся в пути, устаревают, аннулируются. Идут бесконечные переговоры по телефону. Контрразведка много раз предупреждала, что фашисты подслушивают, что доверять телефонным проводам нельзя. Поэтому начальники разговаривают на ужасно конспиративном языке:

- Ола, полковник, птички уже прилетели?

- Да, мой генерал. Они прилетели сегодня в девять тридцать.

- Много птичек?

- Четырнадцать легких и четыре тяжелых. Две тяжелые птички при посадке подломили шасси.

- Карамба! Что за идиот их вел?!

- Об этом уже доложено авиационному толстяку{11}. Но на него это не произвело никакого впечатления.

- Для министра это слишком маленькое происшествие. Он все равно будет числить за нами четыре тяжелых птички.

- А черепахи, они уже все в пути?

- Не все, мой генерал. Два взвода черепах ремонтируют гусеничные передачи.

- Но так мы никогда не начнем! Свадьба откладывается уже второй раз! Клянусь святым причастием, фашисты начнут раньше нас! Разведка доносит, что уже все готово к их свадьбе.

- Ничего не могу сделать! Вы знаете, мой генерал, какое положение с женихом - он сердится, когда мы напоминаем.

- А заместитель жениха, он уже выехал из Валенсии?

- Полагаю, что не выедет. Жених поедет со вторым заместителем.

- С бородой?

- Так точно, мой генерал.

- Это меня не касается. Я об этом не знаю. Он меня не застанет.

- Что прикажете доложить о здоровье детей?

- Дети абсолютно здоровы. Температура повышается. Имейте в виду: вы мне недодали две тысячи восемьсот игрушек из последней партии. И этих... как их... не хватает. Они у меня на исходе. Даже в тихие дни мы расходуем... этих самых... по восемьдесят тысяч в сутки.

- А ихние птички не прилетели?

- Как же! Были. Семь птичек. Орехи бросали. Семь орехов.

- Жертв нет?

- Жертва есть. Один орех разорвался совсем рядом со штабом. Убил человека с палкой.

- С чем, мой генерал?

- С палкой, говорю!

- Простите, как, мой генерал?

- С палкой, говорю! Что, условного языка не понимаете? Ну, с палкой, с пулеметом, понятно?!

- Понятно, мой генерал!

Наступление было назначено на двадцать седьмое января, затем перенесено на первое февраля, затем на шестое, а теперь намечается на двенадцатое. Тем временем уже не только разведка, а сами части с левого фланга обороны доносят об активности мятежников в этом секторе. Похоже на то, что Франко все-таки упредит.

8 февраля

Мы так красиво обедали с дель Вайо и его женой в ресторане на пляже, нам дали огромных свежих омаров, и разговор шел о международном положении, о позиции Рузвельта, о позиции Ватикана, о позиции Блюма, еще о чьей-то позиции, но кто-то приехал и сказал, что мятежники вовсю наступают под Мадридом, что уже перерезана валенсийская дорога и что все пропало.

Тотчас же после обеда я уехал обратно в Мадрид. Поздно вечером добрался до Арганды, миновал ее; проезд был свободен до самого города, но орудийный гул слышался очень близко и шоссе было запружено растерянными, перепуганными частями. В темноте я их принял за мадридцев, но, подойдя к командирам, не узнал никого. Оказывается, это новые бригады, которые развертывались для наступательной операции, но остановились и побрели назад, так и не заняв исходного положения. У офицеров и комиссаров был ошеломленный, перепуганный вид, шли разговоры о разгроме, о поражении, о необходимости тотчас же ретироваться. В довершение всего стряслось несчастье в 21-й бригаде. Там командир батальона со своими офицерами рассматривал гранату, взятую у пленного. Граната разорвалась и перебила всех семерых офицеров батальона.