Анна Берсенева - Французская жена

• Название: Французская жена
• Автор: Анна Берсенева
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-48299-3

Сердце и разум – антагонисты в судьбе человеческой. Во всяком случае, в женской судьбе. Так принято думать, и так думают все, с кем жизнь сводит Марию Луговскую, в которой течет французская и русская кровь. Москва и Париж, уральская деревня и Французская Ривьера – все это слилось в ее жизни причудливым образом. Жизнь жестоко убеждает Марию, что сердцем не проживешь: ее русская любовь заканчивается крахом и разочарованием. Может быть, ей передал «ген страдания» отец, доктор Луговской, которого судьба оторвала от его русской семьи, забросив во Францию? А может быть, наоборот: мама-француженка наделила ее тем загадочным качеством, которое называется разумное сердце? Но принесет ли ей счастье такое странное сочетание?..

---

Она не знала, чего больше в том, что так явственно, у всех на глазах переживает сейчас этот сдержанный, суховатый на вид мужчина. Красота его чувств была равна их трепетности и тревоге.

Герман ушел в дом. Слышно было, как он поднимается по лестнице наверх, за сыном. Ольга секунду прислушивалась к звуку его шагов, а потом ушла вслед за ним. Она не хотела проводить без него ни одной минуты, которую можно было провести с ним; это было так понятно, как если бы она сказала об этом вслух.

– Сомнамбулы, – вздохнула Татьяна Дмитриевна. – Как они за младенцем присматривают, не понимаю. Хотя вообще-то у таких вот влюбленных сомнамбул это каким-то загадочным образом неплохо выходит. Взять хоть Северину – то же самое. И стихи вдобавок.

Севериной звали юную жену Ивана, сына средней сестры Нелли. Сама Нелли недавно переехала в Иерусалим к Иванову отцу, с которым рассталась в первой своей молодости, – тогда думалось, что навсегда, но жизнь рассудила теперь иначе.

Узнав о Неллином отъезде, Мария подумала, что в характере всех Луговских таятся самые разные непредсказуемости. Взять хоть Олю, хоть Нелли, да хоть бы и Таню, родившую когда-то дочь от мужчины, который был ее неудавшейся первой любовью.

Исключением явно была только она, французская сестра. От остальных представителей фамилии, при всей их надежности и основательности, можно было ожидать чего угодно.

Таким вот непредсказуемым виражом жизни Ивана как раз и была Северина. Как мог мужчина, на которого заглядывались все женщины без исключения, объехавший весь мир, обладающий редчайшей в этом мире профессией – Иван был океанологом, – в тридцать пять лет влюбиться в восемнадцатилетнюю детдомовскую девочку, неказистую, похожую на блеклого лесного эльфа, вдобавок пишущую непонятные стихи, вдобавок жившую в каком-то захолустье, – этого не понимал никто из его коллег и друзей.

Правда, семейство Луговских восприняло Иванов выбор как должное, потому что его результатом явился обожаемый всеми Данечка.

Двухлетний Данечка в сопровождении родителей отбыл три дня назад в Иерусалим, в гости к бабушке и дедушке, и теперь Татьяна Дмитриевна вела с Нелли ежедневные вдохновенные беседы по телефону о том, что «этот изумительный ребенок – вылитый дедушка, ты себе просто не представляешь, Таня, до чего они похожи!».

– Надолго вы в Москву? – спросила Татьяна Дмитриевна, поворачиваясь к Геннадию.

– Как получится, – пожал он плечами. – Конкретных планов нету. Похожу, погляжу столицу. Я тут лет десять назад последний раз был. Помню, впечатлился тогда. Вот, хочу восстановить впечатления.

– Ты тоже нуждаешься в московских впечатлениях. – Татьяна Дмитриевна посмотрела на Марию. – А мы тебя в деревне здесь держим.

– Что ты, Таня, – улыбнулась Мария. – Я видела очень многое в Москве, ведь Ваня возил меня и все мне показывал. И потом, мне так хорошо с вами, что у меня совсем нет скуки в Тавельцеве. И потом, я ведь и сама много времени провожу в своей деревне, значит, мне нравится деревенская жизнь.

Своей деревней Мария называла городок Кань-сюр-Мер на Французской Ривьере, где она обычно проводила лето и осень.

Старый дом в Кань-сюр-Мер принадлежал родителям ее мамы. Ощущение ровного и свободного одиночества, которое Мария так любила, знакомо встречало ее там в каждый приезд.

– Да, у тебя в деревне хорошо, – кивнула Татьяна Дмитриевна. – Мне даже уезжать не хотелось. На Ривьере и мое ведь детство прошло, – объяснила она Геннадию, который слушал ее с явным интересом. – Только за тридцать лет до Машиного. Папа в тридцать втором году получил место в Ницце. И вот мы с ним и с мамой моей – у нас с Машей мамы разные – весь Лазурный Берег тогда пешком обошли, и до сих пор у меня все это в памяти стоит яснее, чем многие скучные подробности моей взрослой жизни.

– Если хотите, можем вместе по Москве погулять. – Геннадий посмотрел на Марию. В его каштановых глазах светилась доброжелательность. – Я, конечно, мало что тут знаю, но ориентируюсь вообще-то везде хорошо. Что захотим, все найдем.

– Спасибо, – улыбнулась Мария. – Я с удовольствием прогуляюсь с вами по Москве.

Татьяна Дмитриевна взглянула на нее с легким удивлением, но тут в дверях показались Ольга и Герман со спящим Митей на руках, и она ушла провожать их к воротам.

– Вы правда не против со мной Москву посмотреть? – спросил Геннадий.

– Но зачем я стала бы говорить неправду? – удивилась Мария.

– Тогда скажите свой телефон, ладно? Я позвоню, и договоримся. Я прямо завтра позвоню, – с детской какой-то поспешностью добавил он. – Устроюсь только – и сразу.

– Вы еще не знаете, где будете жить? – уточнила Мария.

– Это я разберусь, не беспокойтесь. Говорите, я записываю.

Он достал из кармана телефон, записал номер, который она ему продиктовала. Номер был парижский – сообщать всем, кто мог ей позвонить, что у нее некоторое время будет московская телефонная карта, Мария находила слишком хлопотным.

– До звонка, – сказал Геннадий. – Я тоже пойду. Герман Тимофеевич меня до электрички обещал подбросить.

Он пошел по аллее к воротам. Мария смотрела ему вслед. Он шел чуть вразвалочку, как моряк. Или как охотник? Может, он правда охотник и именно так ходит по тайге? Смотреть, как он идет, было приятно.

У самых ворот Геннадий обернулся. Он не помахал рукой, не произнес ни слова – просто остановился и посмотрел на Марию. Даже издалека видны были его блестящие конские глаза. Впрочем, может быть, ей это просто показалось.

Глава 6

– Теряюсь я с вами, Марья Дмитриевна. Теряюсь и робею.

Гена подал ей руку, и они спустились по лесенке к самой воде Патриарших.

– Но почему? – спросила Мария. – Может быть, вам не надо называть меня по отчеству? Вероятно, это вас и смущает. А мне это, уверяю вас, совсем не нужно. Я к такой торжественности не привыкла.

– Да я-то привык. – Улыбка у него была открытая и такая же обаятельная, как взгляд. – Я же валенок сибирский. У нас не принято взрослого человека без отчества звать, неуважительно это. А теряюсь я с вами не потому.

– Но почему же?

– Человек вы особо тонкий. Поневоле подумаешь: то ли я сказанул, обидел, может?

– Вы ничем меня не обидели, – улыбнулась Мария. – Оставьте эти мысли, Гена. Мне очень легко разговаривать с вами и видеть с вами вместе Москву. Знаете, я приезжаю уже в третий раз, но только теперь мне кажется, что я начинаю немножко привыкать к ней. Папа рассказывал мне о Москве, но увидеть самой, конечно, совсем другое.

– Это да, – согласился Гена. – Я вот, например, от Москвы тоже робею, почти как от вас. Как-то вроде бы суетиться начинаю, сам замечаю даже. Но нравится она мне, Москва! Размах, свобода. Кажется, все у тебя получится. Конечно, иллюзия это.

– Но почему же иллюзия?

– А что я такого уж особенного могу, если вдуматься? Что и все. И у всех, наверное, голова кружится, когда первый раз в Москву попадают. А потом максимум что у большинства выходит – охранниками устроиться.

– Да, в Москве как-то много охранников, – согласилась Мария. – Мне это странно. Где только есть какая-нибудь дверь, там сидит возле нее взрослый мужчина или даже молодой. Но что же он думает о своем будущем?

– О будущем у нас вообще мало кто думает, – усмехнулся Гена. – Не привыкли.

– Почему?

– Такая жизнь была. Да и теперь осталась.

– Извините.

– За что? – удивился он.

– Я не должна оценивать здешнюю жизнь. Ведь я ее совсем не знаю. И вообще, оценивать человеческую жизнь со стороны – это очень холодно и нехорошо. Это можно только сердцем делать, я думаю.

Гена засмеялся.

– Так ведь, Марья Дмитриевна, никакого сердца не хватит, – сказал он. – На всех-то! Говорю же, тонкий вы человек. Не устали?

– От чего? – не поняла Мария. – От того, что тонкий человек?

– Что с утра с самого гуляем. У меня и то ноги уже гудят, представляю, как у вас.

– Нет, ничего, – покачала головой Мария. – Я люблю ходить пешком. Наверное, это у нас семейное. Таня тоже любила, когда была моложе. И Нелли, средняя наша сестра, говорит, что они с мужем уже половину Израиля пешком обошли. Но мне кажется странным гулять одной, и я рада, что вы составили мне компанию.

– Да, хорошая у вас семья, – сказал Гена. – А пирожки у Татьяны Дмитриевны – это что-то! Ешь, и прямо в душу они катятся, ей-богу.

– Пирожки я, к сожалению, не умею, – улыбнулась Мария. – Но это было бы и глупо, печь пирожки для себя одной.

– А вы не замужем?

– Нет. Никогда не была.

– Что так? – удивился Гена. И тут же добавил: – Извините, конечно.

– Вам незачем извиняться. Здесь нет ничего болезненного. Мне не хотелось замуж, и я не выходила. Я всегда воспринимала это спокойно.

Мария чуть не сказала, что просто прислушивалась к своему сердцу и разуму, но все-таки не стала об этом говорить. К чему сообщать такие подробности совершенно постороннему человеку, случайному спутнику по городской прогулке?