Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №5 (2003)

• Название: Журнал Наш Современник №5 (2003)
• Автор: Журнал Наш Современник
• Жанр: Публицистика

---

В августе я снова был в строю. 21-ю армию включили в состав Юго-Западного фронта. 19 ноября началось наступление по окружению немецкой группировки под Сталинградом.

— Молодое поколение знает о беспримерном героизме наших солдат в этой битве по книгам, кинофильмам. Но вы — живой свидетель этих событий. Расскажите, что наиболее запомнилось из пережитого?

— Вспоминается случай. Наша разведка удерживала плацдарм на Дону, в районе станицы Вешенской. С разведчиком и телефонистом я выдвинулся перед пехотой для ведения разведки. Внезапно связь прервалась. Посылаю телефониста по линии проверить, в чем дело. Его долго нет. Посылаю вслед разведчика. Связь восстанавливается. Потом разведчик докладывает: видимо, линия была перебита, телефонист ранен. Чтобы стянуть два оборванных конца провода, он зажал один  зубами, другой — подтягивал рукой, сколько хватило сил. Так и умер. Мы гордились этим парнем, брали с него при-мер.

Итак, 19 ноября в 7.30 началась артподготовка перед финальным сраже­нием Сталинградской битвы. Стоял густой туман, и авиации невозможно было развернуться. Поэтому главная роль в начале боя выпала на долю артиллерии. Тяжело было, но на радостях мы вышли к хутору Советский и окружили вражескую группировку, отразили контрудар Манштейна, который по приказу Гитлера должен был освободить из окружения  немецкие части. Страшный был бой, но Бог миловал и на этот раз, я остался жить.

— Вы верите в чудо, в судьбу?

— Скорее да, чем нет. Я был трижды контужен и ранен. Участвовал в боях на Курской дуге. Затем брали Запорожье, освобождали Молдавию. Чего только не было! Как-то шел в атаку, в телогрейке, с пистолетом. И тут сильнейший удар в грудь. Ну, думаю, и мой час пришел. Расстегиваю телогрейку, а оттуда осколок выпадает: ударил в медаль за Сталинград, погнул ее, а я целехонек. Столько сил мы положили за Сталинград, вот он и отвел от меня смерть. Разве это не чудо?

— Как складывалась ваша дальнейшая судьба?

— Из Молдавии перебросили под Варшаву. За участие во взятии Берлина награжден орденом Красного Знамени. После войны до 1950 года служил в Германии, затем был переведен в Северный военный округ. Затем Москва, академия имени Фрунзе. По окончании ее был направлен в Прикарпатский округ. Преподавал в Коломенском ракетном училище, в военной академии в Сирии, в Университете дружбы народов. Служил в Министерстве обороны. С 1994 года — “вольный казак”.

— Аркадий Мартынович, как кадровый офицер, какой главный урок вы вынесли из кровавых, но победных военных лет?

— Знаю одно:   м ы   с л у ж и л и   Р о д и н е  ( разрядка наша. — Ред. ) — защищали родную землю. На этих позициях стою до сих пор: армия должна воспитывать патриотов.

 

*   *   *

“Последний бой — он трудный самый...” — поется в известной военной песне из кинофильма “Освобождение”. Однако, думается, эту строчку автора слов и музыки, народного артиста России Михаила Ножкина, фронтовики вправе отнести к каждому бою, когда приходилось подниматься в атаку навстречу неизвестности — навстречу смерти. И действительно: разве на войне легкие бои бывают?! Ведь идя в атаку или в разведку, штурмуя какую-нибудь безымянную высоту или держа ее оборону, ни один воин отнюдь не застрахован ни от смерти, ни от ранения, ни от плена...

Вспоминает автор нашей рубрики Иннокентий Солодунов.

 

Мой первый бой —

он трудный самый

Товарищи красноармейцы и красно­флотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! Великая осво­бо­дительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой мис­сии — громите полчища немецких захватчиков!

Из лозунгов ЦК ВКП(б)

к 1 Мая 1942 г.

 

Первый свой бой я хорошо помню. Задолго до рассвета заняли мы огневую позицию у среза глубокого, поросшего ивняком оврага. За оврагом — мелколесье с низким серым горизонтом. Первым делом вырыли орудийный окоп. Затем — землянку и нишу для снарядов. Копать тяжело. Волглая, вязкая глина налипает на лопату, на подошвы ботинок. Закапываемся основа­тельно, будто готовимся к длительной осаде или обороне.

В расчете нас шестеро с командиром орудия старшим сержантом Комаровым. Комаров — матерщинник, каких мало. Матерился так, что у рядом стоящих “уши в трубку сворачивались”. И еще трепач отменный, особливо по части женщин. “Я этих баб как морковку дергал!” По его хвальбе выходит, что окромя шатания по бабам других забот у него и не было. Бахвалился, цену себе набивал, а по внешнему виду так себе. Среднего роста, с невыразительной физиономией. Надо сказать, в расчете, как на подбор, собрались одни “насекомые”, кроме нас с Фомой Сидо­ровым. Тараканов — верзила, в форме он выглядит смешно, она ему маловата. Мухин — помельче, но силушкой не обижен. У него какое-то смешное лицо с торчащими, как крылья, ушами. Клопов — невысокий, плотный, с кулаками-кувалдами и квадратной головой. Самый старый из расчета — Фома Сидоров, штрафник, как он себя называл. Я — самый молодой, мне и восемнадцати нет. Несмотря на разницу в возрасте, у нас с Сидоровым дружба. Я для него сынок. Он так и звал меня — “сынок”.

На полигон пушку тянем на себе, на лямках, как бурлаки на Волге. Для противовеса я сажусь на ствол, как наездник. На стволе от меня больше пользы, как говорит Комаров. Тараканов однажды сел, так чуть пушку на себя не опрокинул. Сидоров на ствол не годится, стар и неловок. Значит, я оседлал орудие, подложив под зад пилотку. Пилотка постоянно выскальзывает, падает, вызывая недовольство товарищей.

— Ты ее сунь в штаны, поднимать надоело, — ворчит Тараканов.

— Садись сам, — огрызаюсь я, манипулируя задом, сбитым до крови на двухкилометровом песчаном пути. Когда колеса вязнут в песке, распрягаемся и, изрядно попотев, вытягиваем пушку и едем дальше. На полигоне не стреляем. Учимся окапываться и отрабатывать команды. Только раз обыкно­венную винтовку закрепили на стволе. С расстояния триста метров надо поразить движущуюся фанерную мишень танка. Общебатарейные стрельбы оказались неутешительными.

— М-да-а, товарищи наводчики, в первом же бою вас сомнут с потрохами “тигры”, как лягушек, — удручающе сетовал комбатр (командир батареи) Зыков перед строем. — А вот он — молодец, — хвалил меня. — У него из четырех возможных три в цели. Опозорились мы, товарищи бойцы. Конечно, на теории не преуспеешь: бах, бах, я попал, вот и вся практика.

В нескольких шагах от орудийного окопа — индивидуальные ровики. Земляные работы выполнены в соответствии с боевой обстановкой. “Смешно, какая может быть боевая обстановка, — думал я, — когда безжизненная пустота вокруг батареи и тишина”. Только где-то по ту сторону оврага, далеко за лесом, слышны пулеметные или одиночные выстрелы. Да еще мутные огни разноцветных ракет, пружинисто взлетающих над лесным горизонтом. Впечатление такое, будто находимся на мирных полевых учениях.

“А раз такое дело, — подумалось, — так зачем  мне в “мирной” обста-новке индивидуальный ровик, как положено по инструкции?!” Ну и сварганил — не ровик, а ямку курам на смех. Очистив обувь и лопату от налипшей глины, я двинулся к кухне, где аппетитно брякали котелки.

И тут слышу требовательный, грозный зов командира взвода лейтенанта Кабецкого. “Откуда он взялся?!” — неприязненно подумал я.

Помню, как он появился перед взводом: в шерстяной паре, с орденом Красной Звезды на кармане гимнастерки. “Я Кабецкий, — отрекомендовался он, пытаясь казаться более строгим, чем был на самом деле. — С сегодняшнего дня я ваш командир. — Вскинул голову, шествуя перед строем на негнущихся ногах. — Будем учиться воевать”, — категорично заявил он, останавливаясь почему-то напротив меня. Я машинально подтянулся, одергивая гимнастерку под ремнем.

Сейчас лейтенант стоял над моим куцым окопчиком, заложив руки за спину, поигрывая планшеткой. Вот так стоять, играя планшеткой, означало: будет разгон.

— Принеси лопату! — приказал он, убивая меня взглядом. Выхватив ее из моих рук, он остервенело стал засыпать мою ямку. Планшетка постоянно путалась у него под ногами. Не выпуская лопату из рук, он раздраженно забрасывал планшетку за спину. Я стоял и глядел, как уничтожается плод моего труда. Через пять минут от него остался лишь бесформенный бугорок, словно могила. С силой всадив лопату в глину, Кабецкий произнес:

— Я научу тебя жизнь любить, балбес! Чтоб наперед не гадил, отроешь по новой, в полный профиль! — Каблуком кирзового сапога он очертил контур ровика на новом месте. Еще раз ожег меня взглядом и отвернулся.

В голодном нетерпении я поглядывал в сторону кухни.

— Товарищ лейтенант, разрешите после завтрака...

— Что-о? — взревел он, резко повернувшись ко мне, будто хотел уда­рить. Вскинув руку к виску, отчеканил, исключая всякий компромисс: — Товарищ ефрейтор, выполняйте приказ! Через десять минут проверю.