Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №3 (2004)

• Название: Журнал Наш Современник №3 (2004)
• Автор: Журнал Наш Современник
• Жанр: Публицистика

---

*   *   *

Мы всё еще — под гору, под гору, под гору!

...Не столь, однако, низенькой высотка была,

Та, “мерзкая”, та дерзкая гора, на которую

Нас “бывшая” советская власть завела.

Мы всё еще — к низинам, к низинам, к низинам

Нисходим, ниспадаем “с проклятых” высот,

Глаза закрыв от страха и рты поразинув

Кто — в крике, кто — в надежде на жирный кусок.

Мы всё еще — лавиной, лавиной, лавиной,

Безвольным грязным оползнем скользим в “та-ра-ры”,

Вчерашние дворцы превращая в руины,

Безжалостно гася очаги и костры.

И радуется радио, и колокол звенит, и

“Всеобщечеловеки” кивают: “О’ кей!”

…Но в контурах вершин проступают граниты

Тех самых, кто не трус, не подлец, не лакей,

Не жалкая шестерка, не пьянь, не обжора,

Не лодырь, не палач, не грабитель, не вор, —

Те мраморы и кремни, алмазы которых

Безмолвно, обнаженно глядят на разор,

На глупую пылинку,

Что с криком: “Свобода!”

Летит на дно ущелья в гремучий поток:

Не горного замеса, другая порода! —

И ладно, что отпала, — какой с нее прок?

И вновь в победу верится: чем оползень шире,

Тем менее доверия глине с песком.

И деревце, как знамя на горной вершине,

Зовет к себе октябрьским багряным листком.

 

                                                                    1995

 

Главная мысль стихотворения: проступают “граниты”… и даже “кремни”… Имеются в виду люди, конечно. Те самые, что в дни обманной “перестройки” растерялись, не умея понять, что надо делать: то ли свой берег укреплять, то ли плыть к другому. Да и как можно было понять, если прорабы “пере­стройки” насчет берега сознательно темнили, вешали на уши лапшу, тушили из всех идеологических брандспойтов едва вспыхивавший в их душах огонек тревоги, сомнения, догадки… Достаточно вспомнить шоу-зомби Кашпи­ровского: всю страну повергал в летаргический сон!..

Но пришло время: спавшие — проснулись, темные — прозрели. О. Фокина чутко уловила перемену в мыслях этих людей и, уловив, твердо решила: она будет с ними, будет их голосом, их совестью, будет растить в их  сердцах тревогу за судьбу России, за свою судьбу.

Но какое “оружие” избрать для этого?

Раздумья на этот счет снова подвигнули к перу. Первое, что вспомнила, склонившись над бумагой, — это советы “наставников”, видимо, руководи­телей творческих семинаров в Литинституте и маститых критиков в журналах, советы “избирать” для стихов и поэм не “временное” (“Слава временщика долга ли? Слово временщика на час”), а “вечное”; припомнились настойчивые их внушения, мол, “…поэту земельным спорам /Надо горние предпочесть”. И еще: “Дело каждого — слышать, видеть, /Одаренного— избирать”.

Не вняла советам наставников О. Фокина. По ее мнению, и в числе “одаренных” есть просто поэты и есть поэты “озабоченные” (ее опреде­ле­ние). Озабоченность предопределяет их выбор. Они твердо убеждены, что лирических вдохов-выдохов, рассчитанных на “гитару семиструнную”, выжи­мающих слезу сентиментальную, сегодня явно недостаточно. Такая поэзия устроит обывателя, но не гражданина, глубоко переживающего трагедию народа, трагедию, грозящую развалом государства.

Себя О. Фокина видит в ряду  “озабоченных”. Как бы от их имени она говорит наставникам: помним, дескать, ваши советы, помним...

 

…Только снова стихи у нас

Не про реки — про в реки стоки,

Не про небо — про в небо дым,

Про разбурканные дороги

К невеселым местам родным…

Про разрушенные церквушки…

 

И далее, не оправдываясь, а гордясь, добавляет:

 

И поэмы у нас “проблемны”,

И в стихах у нас “соцзаказ”.

 

Хорошо это или плохо, читатели ответят по-разному. Но все вместе, я думаю, они согласятся с тем, что выбор, сделанный поэтом О. Фокиной, достоин уважения. Хотя ничего неожиданного в нем и нет.

К острой, порой даже гневной публицистике в определенные истори­ческие моменты прибегали и Пушкин (“Самовластительный злодей,/Тебя, твой род я ненавижу!..”), и Лермонтов (“Вы, жадною толпой стоящие у трона…”), и Некрасов (“Ты проснешься ль, исполненный сил?..”), и Рылеев (“Известно мне: погибель ждет/Того, кто первым восстает/На притеснителей народа…”), и Маяковский (“Пускай нам общим памятником будет/Построенный в боях социализм”), не говоря уж о Твардовском и Исаковском, не выпускавших из рук сверкающий меч публицистики все четыре года войны.

О. Фокина блестяще продолжила публицистическую традицию русской поэтической классики. Продолжила и углубила, введя в классическую поэтическую лексику разговорную крестьянскую речь, в большинстве случаев весьма остроумную и образную. Вот пример — вдобавок к тем, что были приведены выше:

 

И герб у нас двуглавый:

Взаимен отворот

Головок — левой, правой, —

Но общ-един живот.

На мир надежда тает:

Живот — оплот? Увы…

Похоже, не хватает

Нам третьей головы:

Обычной, человечьей,

Разумной, нехмельной…

 

Кто-то добавит: — Ну, положим, не хватает… Так ведь есть еще Дума… — Знаем, есть, — как бы отвечает за своего героя поэт. — Но кто в Думе-то? С “суконным рылом” — никого. В основном — “белая кость”, “предприни­матели”…  Всечеловеки! Иные даже с двойным гражданством. И каждый — оттуда, сверху — только что не орет:

 

Чернь, не суйся с советами!

Сгинь, крестьяне-рабочие,

Чугуны прокопченные,

В дорогой вашей вотчине

Мы одни — золоченые,

Мы одни — элитарные,

Мы одни – родословные,

Остальные — бездарные.

 

Тревожно на душе у поэта от столь непривычной яви. В другом стихотво­рении тревога эта вылилась уже в трагический вывод: “А государство валится с  пугающей поспешностью,/А “демократы” хвалятся…”.

Хвалятся… Но и за этой похвальбой поэт различает подлинное их лицо:

 

Ах, антисозидатели,

Ах, “прав-свобод” приверженцы,

Ах, от Отчизны-матери

В ее несчастье беженцы.

 

Суровый упрек, но кто скажет, что несправедливый?

Убежали тысячи, не оглянувшись даже, без малейшей благодарности державе за дипломы, звания, “нажитые” состояния… В народе можно было услышать: — Для того, видно, и сделали “перестройку”, чтобы можно было свободно уехать, прихватив с собой капиталы, а не понравится — и вернуться. Жалеет ли народ об убегающих согражданах? Да нет — по свидетельству поэта, презирает. В душе у него вполне сложившееся мнение о них:

 

Вы же: “нет у вас родины”,

Вы же: “нет вам изгнания”.

Собирайтесь да кучкайтесь,

Поднимайтесь хоть на небо

И небесными тучками

Уплывайте куда-нибудь.

 

В один из поздних октябрьских дней, для Архангельска уже предзимних, Ольге Александровне довелось, стоя на берегу Северной Двины, наблюдать грустную картину: в результате рано ударивших заморозков в лед намертво вмерзли плоты. Представилось: весной, в дни ледохода “Изотрет их, измочалит между льдинами,/Не бывать им больше плотными, плотам”. Мысль эта всколыхнула жившую с некоторых пор в ее душе боль за судьбу народа, само собой родилось сравнение:

 

Замороженный в Двине-родимой-Северной,

Осужденный на рассеяние, плот,

То не ты ли — без надежд на воскресение, —

Трудовой, властями преданный народ.

 

Впечатляющее сравнение. А в следующем стихотворении об этом же, но с еще большей душевной болью: “В государстве, на лом назначенном,/Оста­новлен, остыл мотор”. Редко столь пессимистическое настроение овла­девало поэтом в те годы, но, как видим, случалось, хотя она старалась не позволять себе подобной слабости, пусть даже минутной, собирала, растила в душе волю к борьбе, к сопротивлению. При этом иронизируя над теми, кто эту волю утратил, и единственно возможной позой при новой власти считает стояние на коленях с протянутой “Христа ради” рукой.

 

В храмах мольбы: — Господи, помилуй!

В школах слезы: — Власть, подай за труд!

А крестьяне вскидывают вилы —

В бой с навозом фермерно идут.

А шахтеры дружно голодают…

 

Мольбы… слезы… голодовки… А если бой — так только с навозом… Да и зачем он, бой? Выгоднее извернуться, притереться к начальству, устроиться подле… Таких поэт откровенно презирает:

 

А ты уже, друже, похоже, угодлив!

Умеешь моститься не рядом, а подле.

…Ведь “подле” на подлинность как-то не тянет,

Все мнится, что подлость из “подле” проглянет.

 

Человек, оставшийся самим собою, не утративший чувства чести, при виде всего этого возмутится: — И это народ-победитель?! “Самый непокор­ный” народ на земле, как написал о нем сразу после войны один испуганный его великим ратным подвигом американец?! Возмутится — и будет прав.