Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №7 (2004)

• Название: Журнал Наш Современник №7 (2004)
• Автор: Журнал Наш Современник
• Жанр: Публицистика

---

А. К.: Насколько, на Ваш взгляд, созвучны произведения Шукшина нашему сложному времени, современны ли герои писателя — метущийся Егор Прокудин, возвышенный, борющийся Степан Разин, персонажи расска­зов — сельские жители, народные “философы” и даже все эти “чудики”, “странные люди”... Шукшин показал нам в своих произведениях целую галерею ярких народных характеров. Современны ли они — ведь это люди 1960—70-х годов?

В. К.: Очень современны, особенно если иметь в виду нашу провинцию — ведь люди те же остались там, та же психология, традиции, характер народ­ный... А если говорить о шукшинских “чудиках”... Это просто выхваченные из жизни образы русских людей, выламывающихся из предписанных “сверху” норм поведения, уравнивающих по средним стандартам как деревенского, так и городского жителя. В этих “чудачествах” заключался протест русского человека против официальной косности, глупости, скуки того времени. Не мог Шукшин показать этих людей другими, поскольку сам нес в себе этот протест, “вкладывал” в каждого из своих героев самого себя. В любом его рассказе как на мощную ось нанизаны все слои общества тех лет, писатель как бы предупреждает: это может случиться с каждым и так может рассуждать каждый из нас... И что поражает в произведениях Василия Макаровича — это любовь к человеку. Не хочу обидеть никого из современных наших писателей, но именно в творчестве Шукшина видна удивительная, щемящая боль за русских людей. Вспомним, к примеру, Егора Прокудина из “Калины красной”, сцену его встречи со своей матерью, горькие слёзы главного героя у церкви. Это же плачь по России, по многим из нас — метущимся, заблуд­шим, потерявшим Бога!..

Я думаю, что у Шукшина нет отрицательных персонажей. В его произведе­ниях — сама жизнь во всём её многоцветии, противоречиях, герои его — русские люди, такие, какие они есть. А как иначе мог бы художник создать портрет человека, общества? Разве можно сказать: это черное, это белое?.. Тем более, если в рассказе, романе показаны яркие, самобытные характеры, русские люди, и в каждом из персонажей — от профессора до последнего забулдыги — Божеское начало. А Разин шукшинский — разве он разрушитель, разбойник? Он выразитель воли народной. “Я пришел дать вам волю”. Ведь это говорил сам Шукшин устами своего героя, зная, какие путы сковывают жизнь и дух народа. Много шукшинского в образе Разина. Я и стремился передать это, работая над памятником Василию Макаровичу. Вот сидит на камне могучий русский человек, в его облике — сила, ум, воля. А в нас — надежда, что выстоим...

А. К.: Шукшин известен не только своими литературными произведе­ниями, но и яркими работами в кино — актерскими и режиссерскими. Ведь уже не одно десятилетие искусствоведы и киноведы оперируют терминами “кинематограф Шукшина”, “шукшинские образы в кино”... Насколько самобытна для российского кино эта грань творчества писателя и режис­сера?

В. К.: Я (как зритель, конечно) позволил бы дать совет нашим кинема­то­графистам: учитесь у Шукшина. Ведь в его фильмах нет сентенций. В них — сама жизнь, органичный, живой язык народа, правдивые образы. Вспомните “Печки-лавочки”, “Живет такой парень”, “Калину красную”... Шукшин был и, уверен, останется учителем ещё не для одного поколения русских режиссеров. А актер какой! Его Егор Прокудин, прекрасные пробы к “Степану Разину” — кто лучше Шукшина смог бы воплотить на экране этот образ народного заступника?.. Много хороших, талантливых актеров играло в фильме С. Ф. Бондарчука “Они сражались за Родину”, но, на мой взгляд, наиболее яркий и правдивый образ русского солдата Лопахина создан именно Шукшиным. Таким, возможно, представлял Лопахина и Шолохов...

А. К.: Вячеслав Михайлович, вернемся к юбилейным торжествам, которые будут проходить этим летом на родине Шукшина и, надеюсь, по всей России. Ведь это событие общенациональное. Возможно, пройдут чтения, конференции, выйдут в свет содержательные мемуары, исследования о творчестве писателя...

В. К.: К 75-летию со дня рождения Василия Макаровича будет подготов­лен уникальный альбом его фотографий, выйдут интересные воспоминания о Шукшине оператора “Калины красной” Анатолия Заболоцкого. На родине писателя, в Сростках, откроется часовня во имя Василия Великого (церкви там пока нет)... Всего, конечно, не перечислишь, ведь такая дата — большой праздник для русских людей.

Шукшин так говорил: народ сам выбирает себе героев. Он был подлинно народным писателем, великим русским человеком. И мы будем помнить его таким. Поэтому на памятнике ему будут такие слова: “Василию Макаровичу Шукшину. С любовью, русские люди”.

 

 

Андрей УБОГИЙ • Русский путь Чехова (Наш современник N7 2004)

Андрей УБОГИЙ

РУССКИЙ ПУТЬ ЧЕХОВА

“Вот вы — русский!

Да, очень, очень русский...”

(Толстой — Чехову)

I

 

Сто лет, как с нами нет Чехова, — и сто лет, как с нами, во всей полноте, живет его образ. “Никогда вы всего не охватите. Все сложится, когда мы умрем — сложные части, над которыми надо работать. Тогда и личность автора обнаружится. А то все равно всю жизнь будете слышать — у него нет ярко определенной личности, нет стержня”, — говорил Чехов Бунину.

Но и сейчас, спустя век, личность Чехова трудно “складывается” в нашем сознании. Он всегда был в пути, жил в усилии становления собственной личности — а мы поддаемся соблазну остановить, упростить этот сложный процесс.

Заблуждений и предрассудков о Чехове много. Так, его представляют обычно этаким хлипким интеллигентом в пенсне. Но на самом-то деле он был человеком высокого роста и крепкого телосложения. Художники, верному глазу которых мы не можем не доверять, именно так вспоминали о Чехове: “Он был красавец... Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие” (К. А. Коровин). Или свидетельство Репина: “...он казался несокрушимым силачом по складу тела и души”.

Свой самый, пожалуй, известный портрет работы Браза — портрет, во многом благодаря которому у нас и сложилось представление о Чехове как об изящно-меланхолическом, утонченном почти до бессилия интеллигенте, — сам Чехов этот портрет решительно ненавидел. “Мне противен бразовский портрет”, “то ужасный портрет”, “что-то есть в нем не мое и нет чего-то моего”, — писал он и потом добавлял: “Если я стал пессимистом и пишу мрачные рассказы, то виноват в этом портрет мой”.

Фотографии, кажется, должны быть объективнее — но и они оставляют нас в недоумении относительно облика Чехова. Он очень разный — причем даже не в разные годы (что тонко заметил и описал Иван Бунин); нет, облик Чехова неуловимо подвижен даже в пределах короткого срока. Он кажется то дворянином с лицом чуть надменным и твердым, то уставшим от бремени многих житейских забот разночинцем, — а то вдруг мы видим совершенно мужицкое, русское, очень простое лицо и вспоминаем, как он писал о себе: “Во мне течет мужицкая кровь”.

Неуловим и характер Чехова. Кто он? Весельчак и шутник, хлебосольный хозяин, любивший и шум суеты, и кипение жизни — ведь именно так вспоминал о нем К. Чуковский, — или анахорет, трудившийся от темна до темна, словно раб на галере? Чехов — король юмористов, чьи рассказы и ныне заставляют нас хохотать до упаду — или он беспощадно-трагический, мрачный писатель? Вспомним “Врагов”, “В овраге”, “Убийство” — вспомним, что первые сборники Чехова назывались “Хмурые люди” и “В сумерках”...

Чехов мягок, застенчив и мил, “словно барышня” (Л. Толстой) — и вместе с тем Чехов производил на людей, хорошо его знавших (на Шаляпина, Бунина, Репина), впечатление несгибаемой твердости духа. “Плакал ли когда-нибудь Антон Павлович?” — спросил Бунин чеховских мать и сестру. “Никогда в жизни!” — твердо ответили обе.

Одно из суждений о Чехове принадлежит Зинаиде Гиппиус. По ее мнению, Чехов был человеком “нормальным” — нормальным почти до заурядности. “Слово “нормальный” — точно для Чехова придумано. У него и наружность “нормальная”... Нормальный провинциальный доктор... Даже болезнь его была какая-то “нормальная”...”.

Конечно, в устах Гиппиус, одного из идеологов “ненормального” Сереб­ряного века, слово “нормальный” и должно было звучать почти как оскорб­ление. Но для нас-то как раз драгоценна вот эта нормальность: Чехов глубок и таинственен, неуловим именно в силу того, что он был нормальным, живым “человеком в его развитии” (как выразился Гоголь по поводу Пушкина).

Личность Чехова кажется неуловимой: пытаясь ее обрисовать, приходится прибегать к характеристикам противоположным, даже взаимоисключающим. Чехов мягок — и тверд, независим и горд — и застенчив, он весел и мрачен, терпим и беспощаден, общителен и одинок. Но при этом у всякого, кто каким-либо образом прикасается к личности Чехова, создается всегда впечатление самодостаточной внутренней силы и редкостной цельности чеховской непо­вторимой души.