Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №8 (2004)

• Название: Журнал Наш Современник №8 (2004)
• Автор: Журнал Наш Современник
• Жанр: Публицистика

---

 

II

 

Сложность монолога Сталина состоит в том, что в него включены и авторские размышления, которые укрупняют и обогащают политические суждения вождя, наполняют их публицистической глубиной и образностью. Л. Леонов вводит размышления о биологическом неравенстве людей и разрушительных последствиях его для социальной стабильности, о значимости исторической памяти народа, передаваемой из поколения в поколение, и губительности ее забвения, о боли земной и извечной мечте русского человека о земном рае и правде. Суждения вождя о природе русского человека, о его истории, психологии близки автору и многократно оговаривались в прежних произведениях и в романе “Пирамида”. Используя персонаж для озвучивания своих сокровенных мыслей, автор не только делает Сталина союзником, но и придает этим мыслям статус официального признания, почти государственной значимости.

Коварство монолога состоит в том, что авторская мысль может подключиться к суждениям персонажа, замещать их, дополнять и затем так же неуловимо отмежевываться от сказанного и даже демонстрировать свою непричастность к изображенному. Разграничение мыслей автора и персонажей осложнено и тем, что писатель вводит в повествование свой комментарий сказанного, что создает впечатление дистанцированности автора от изображенных событий. Однако этот характерный для Леонова прием амбивалентности, размытости источника информации не может ввести в заблуждение.

Развернутый комментарий автора, подстыкованный к речи вождя, дополняет его размышления с высоты 80—90-х годов, соотносит их с развитием событий всего XX века. Этот переход осуществляется с помощью связующих допущений, за которыми следует авторская догадка и версия: “ Видимо , кремлевского властелина тревожило предчувствие...”, “ Наверно , сразу по восшествии на престол...”, “В ту пору еще никто не думал ...”. С помощью подобных уточнений, перерастающих далее в развернутые суждения, писатель связывает одну часть монолога с другой, образует единое мышление, соединяющее уровень сознания довоенного времени и конца века.

Сам авторский комментарий неоднозначен по своему содержанию и форме. Он может быть прямой оценкой суждений вождя, отражающей действительное отношение к его идеям. Но комментарий может стать и декоративным приложением с охранительной целью. Более сложен комментарий, который имитирует благонадежность автора или солидарность его с нынешними оценками, но по сути содержит в себе лукавство, таит надежду, что читатель не будет излишне доверчив к авторским уточнениям...…

После завершения сцен с вождем писатель осуществляет поэтапное снижение и перевод всего изображенного на уровень художественной мистификации. Механизм этого снижения в романе отработан и использован неоднократно. Прежде всего автор ставит под сомнение источники информации о происходящем. Он указывает на недостоверность версии Никанора Шамина, который склонен “увязывать воедино реальные и едва подозреваемые сущности мирозданья”, вплетать в канву действительности фантастические прогнозы своей подружки. Далее становятся под сомнение подробности, связанные с приглашением Ангела к вождю.

И хотя последующие уточнения окрашены легкой иронией, что создает двусмысленность истолкования, Леонов целенаправленно “размывает” произошедшие события и дистанцируется от их изложения. Он заявляет, что монолог кремлевского диктатора нельзя считать достоверным документом, тем более что он произнесен “без свидетелей и стенограммы”. Сам портрет вождя вызывает у него неудовлетворенность бытовым ракурсом и отсутствием “должной политической подоплеки”. По мысли писателя, этот портрет выглядит “всего лишь рукоделием пылкого и небесталанного (...) почитателя из смятенной, безличной толпы, на коленях аплодирующей своему кумиру, только что осознавшему жуткий апофеоз доктрины”. Правда, он уточняет, что современники имеют право на собственное суждение о личности вождя, который столько дней и ночей беспощадно распоряжался судьбой, жизнью, достоянием их отчизны, “чтобы завести ее в цейтнот истории”.

Писатель даже считает, что уместнее бы тут оказался “судебно-патологический анализ его деятельности” на основе “бессчетного множества и причудливого разнообразия казней”. Венцом исследования, считает он, мог бы стать “мистический аспект этой незаурядной личности”, как она представится однажды прозревшему потомку.

Иначе говоря, от художественного изображения вождя писатель переходит к критическому анализу своих картин и к нейтрализации того впечатления, которое они способны вызвать у читателя. Комментарий автора предстает самоиронией , с помощью которой завуалируется его истинное отношение к предмету изображения. Однако это открытое, демонстративное дистанцирование от эпизодов вызывает скорее обратную реакцию. Оно воспринимается как художественный прием, с помощью которого автор получает право сказать то, что считает необходимым, и одновременно защитить себя от упреков тех, кто готов обвинить его в терпимости к сталинской диктатуре и нежелании разделить нигилистический пафос по отношению к 50-м годам, который был характерен для современников писателя.

Таким образом, отношение к персонажу неоднозначно и противоречиво. Леонов стремится запечатлеть атмосферу сурового и жестокого времени, в котором беспощадность и преданность идее были естественными нормами, а вся жизнь страны была нацелена на укрепление мощи Родины и готовности совершить ради нее личный и общественный подвиг. Эта ориентация на самопожертвование и приоритет общественного долга над личной жизнью рассматривается писателем как историческая реальность, разрушительная для народа и страны в целом. Восприятие России как осажденной крепости создавало милитаризованное общество, рождало психологию, изуродованную страхом и лицемерием. Судьбы семейства Лоскутовых, Филументьевых, Тимофея Скуднова служат корректором и аргументом, противостоящим идее “любви к дальнему” и оправданию тягот, выпавших на долю нескольких поколений народа...…

Монолог вождя явился завершающим звеном в цепи философских размышлений о судьбе России и ее нынешнем состоянии. Он обнажил не только тупиковость идеи революционного преображения человечества, но и готовность ее лидеров пойти на безумные действия ради конечной идеи: превратить Россию в жертвенный костер мирового пожара, привлечь космические силы для поддержания своих возможностей. Волюнтаризм и жестокость замысла вождя обнажают масштабность авантюризма, заложенного в самом механизме государственной системы и сосредоточения власти в руках диктатора.

Обращение к исторической судьбе Сталина вызывало повышенную требовательность, продуманность художественных решений и взвешенность оценок. Писатель сознавал, что созданный им образ и его интерпретация будут одним из последних свидетельств современника вождя и крупнейших событий ХХ века. Как мыслитель Леонов стремился сохранить объективность и независимость от крайних точек зрения. Он понимал, что должен оставить потомкам не просто еще одну версию, но память, обладающую исторической достовер-ностью и философской глубиной, память, дающую основание для следующего этапа осмысления этого явления.

Автору “Пирамиды” важно было найти эпицентр координат, образующих противоречивость диктаторства и его истоки в русской истории. В этом плане монолог вождя явился творческим открытием романа, ключом к отражению внутренней драмы Сталина и его идеи. Духовный крах вождя накануне великих испытаний — это знак беды, вызревавшей внутри “железного” руководства, беды, задержанной вначале Отечественной войной, потом смертью вождя, затем проявившейся в бестолковых и путаных попытках реформировать социализм, застое и крахе великой державы.

Заслуга Леонова состоит в том, что он показал истоки грядущего краха, связал их с историческим путем России и природой диктаторской власти. Роман является, по сути, художественным исследованием советской эпохи. Сам образ пирамиды применительно к судьбе России XX века служит знаком “иронии истории”, безжалостно отметающей благие намерения властей, высокие, но нереальные идеи, вскрывающей трагедию народа, совершившего подвиг во имя демонов, овладевших им. И как итог — идейное и нравственное пепелище, оставленное потомкам в назидание и поучение.

Горек конец этой книги. В ней спрессовалась боль писателя за судьбу России, за неустроенность настоящего, беспросветность будущего, за ту жестокую цену, которой оплачена жизнь народа, за те утраты, которые принесли революционные эксперименты XX века. И одновременно в книге звучит грустное раздумье о неповторимом и никому не ведомом предназначении России в современной цивилизации.