Гилберт Клинджел - Остров в океане

• Название: Остров в океане
• Автор: Гилберт Клинджел
• Издательство: Государственное издательство географической литературы
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1963

Инагуа… маленький заброшенный островок Багамского архипелага. На этом клочке выжженной солнцем земли случайно оказались два американских любителя-натуралиста — Джилберт Клинджел и Уоли Колман.

Они плыли на небольшом паруснике „Василиск", стремясь к островам, разбросанным в голубом просторе между Багамским архипелагом и пустынным побережьем Юкатана, но суденышко разбилось о рифы.

Крушение мечты, крушение надежд… Однако пытливый глаз натуралиста замечает, что на этом острове живут самые маленькие на земле ящерицы, красивые птицы, интересные крабы. Вскоре Колман уезжает на родину, а Клинджел остается на Инагуа изучать жизнь его удивительных животных.

После возвращения в США Клинджела снова потянуло к прерванным исследованиям, и он во второй раз едет на Инагуа, захватив с собой водолазный костюм. Обо всем, что он видел на земле и под водой, Клинджел написал книгу, которая от первой до последней страницы читается с неослабевающим интересом.

---

Постепенно крабы подрастают, время от времени сбрасывая старый панцирь, и к ноябрю достигают полной зрелости, превращаясь в пурпурно-красные существа с гротескными, как у гномов, «лицами». Жуткое своеобразие их облика усиливается еще тем, что глаза у них расположены на подвижных стебельках, а рот раскрывается не сверху вниз, а в стороны.

Проходит период дождей, тропическое солнце палит беспощадно. Земля высыхает и становится рыхлой, как пыль, на месте луж и озер образуются огромные лепешки спекшейся грязи. Растительность блекнет, теряет свою сочность, сохнет и увядает. Для сухопутных крабов наступают черные дни. Они не отваживаются выходить из своих нор даже на кормежку, ибо только там, в прохладной глубине подземных убежищ, сохраняется достаточно влаги для поддержания жизни. Февраль сменяется мартом, март — апрелем. Солнце печет все сильнее, и кажется, только кактусы остаются зелеными и свежими.

Особенно нуждаются во влаге самки, ибо к этому времени они уже обременены икрой, пурпурными комками висящей у них снизу на брюшке. У каждой самки сотни икринок, каждая размером с булавочную головку, и все они склеены друг с другом в густую тягучую массу. Пора отправляться к морю — если только пройдет дождь.

Вот самка пошевелилась в своей норе: в воздухе что-то есть. Небо пасмурно, далеко на горизонте ходят серые тучи, сбиваясь в сплошную темную массу. Слышны прерывистые раскаты грома. Пассат совершенно улегся — воздух тих и спокоен. Духота стоит страшная. Над пересохшими солончаками волнами ходит зной, отчего в воздухе то и дело возникают странные изображения. Облака громоздятся друг на друга все выше и выше, в середине туча приобретает янтарно-черный оттенок. Снова грохочет гром. Солнце опускается к горизонту, затопляя землю сверкающим золотом. Со стороны облаков в заросли сочится новый запах: пахнет свежестью, зеленью и прохладой. Неожиданно спустившаяся тьма разражается холодным дождем, вода хлещет непрерывными струями, потопом разливаясь по земле.

Глубоко под землей крабы лихорадочно разбирают перегородки в своих норах, поспешно откатывая и унося прочь шарики из глины. В образовавшиеся отверстия устремляется вода; она впитывается в почву и начисто размывает глиняные катышки. Долгожданный час пробил.

Со всех сторон крабы выходят на поверхность, сбиваясь на ходу в огромные косяки, и пускаются в путь по омытой дождем траве. Их панцири влажно блестят при вспышках молнии, рельефно выделяясь в черноте ночи. День за днем, неделя за неделей ждали они этого часа, и теперь ничто не остановит их: ни камни, ни заросли, ни жидкая грязь, ни густое сплетение виноградных лоз. Необъяснимым образом каждое из этих пурпурно-красных тел, словно магнитная стрелка, повернулось в сторону океана, и их не обманут ни пресная вода, ни солоноватые лужи, оставшиеся после дождя. Они алчут соленой горечи морской воды и гула бушующего прибоя. Быть может, каким-то неведомым образом им вспоминаются сцены их детства, когда они плавали в голубом океане, и крабы часами идут вперед и вперед, не останавливаясь даже для того, чтобы подкрепиться. Нужно успеть выметать икру, прежде чем земля снова подсохнет — ведь только от них зависит теперь судьба крабьего рода на Инагуа.

Я встрепенулся и огляделся. Далеко на востоке небо смутно забелело, луна стояла совсем низко. Без малого четыре часа подряд я просидел здесь, наблюдая шествие крабов. Волна за волной они выходили из кустарника и бросались в пену прибоя. Через несколько дней там народится новое поколение крабов и повторит тот же самый жизненный цикл. Какой таинственной властью обладает океан над своими блудными детьми, призывая их к себе для того, чтобы обновить жизнь? И каким образом он выводит их из глубины земли, миля за милей направляя их многотрудный путь? Влечет ли крабов гул прибоя, свист и вздохи бурунов, или все дело в тончайших колебаниях воздуха, недоступных человеческому уху?

Я весь обратился в слух: быть может, ночь пошлет хоть какой-то намек? Но в ту же минуту восток заалел, и тут только я заметил, что свадебные барабаны уже давно молчат.

Глава XII В ПОИСКАХ РОЗОВЫХ ПТИЦ

После миграции сухопутных крабов в жизни острова произошли заметные перемены. Пассат, неумолчно свистевший дни и ночи напролет, почти совсем стих; часто шли сильные дожди, но через несколько часов все подсыхало, а затем снова налетал ливень. Парило так, что впору было задохнуться. По вечерам стали появляться москиты, выводившиеся в глубоких расселинах скал, заполненных водой, так что прогулки при луне и ночные бдения на камнях у моря потеряли для меня всю свою привлекательность. Большое озеро за поселком, прежде изо дня в день посещавшееся компаниями фламинго и куликами-песочниками, опустело и ярко сверкало на солнце своей гладью. Жара усиливалась. Блеск соли нестерпимо резал глаза. Песочники по ночам снимались с места и улетали на север; фламинго небольшими группами по двое, по трое перебирались в глубь острова.

Наступил май. Казалось, сама атмосфера острова пропитана смертельной скукой, и это было особенно заметно в поселке. Негры и мулаты группами собирались в укромных уголках, однако веселья было мало. При моем приближении разговор прекращался и возобновлялся шепотом лишь после того, как я исчезал из виду. Никто не смеялся, не шутил и не проказничал, как это бывало в подобных случаях на Гаити. Повсюду царил дух уныния и беспомощности. Все ветшало и разваливалось в этом маленьком мирке, окруженном узким кольцом прибоя.

Я, при всей своей увлеченности научными исследованиями, также начал сдавать. Несомненно, причиной тому была жара. Птицы и животные, как бы хороши они ни были сами по себе, временами начинают нагонять скуку. Я все чаще стал придумывать для себя всевозможные предлоги остаться дома и побездельничать. А ведь я не жил на острове и полугода, меж тем как аборигены вращались в замкнутом кругу островной жизни со дня своего рождения.

Поэтому я отнюдь не огорчился, получив от музея письмо с предписанием отправиться в Санто-Доминго для сбора ящериц полупалых гекконов,[52] необходимых для экспериментальных целей. Через несколько недель я упаковал все свои материалы и заказал билет до Порт-о-Пренса на Гаити — на один из немногих пароходов, заходящих на Инагуа. Закрывая дверь своей хижины, я видел, как мой друг паук, едва я оказался вне его близорукого поля зрения, выполз на окно и принялся ткать паутину между перемычками. Доведется ли мне снова увидеть эту хижину, где я провел столько спокойных часов? И когда старое датское судно, груженное лесом, проходило мимо моего утеса, я мельком увидел коричневую крышу, приютившуюся в зелени листьев Она казалась совсем крошечной за разделявшей нас голубой далью воды.

Я попросил у капитана разрешения взобраться на мачту, чтобы в последний раз обозреть остров. С высоты «вороньего гнезда» мне было видно лежащее в миле от берега озеро, ослепительно сверкавшее на солнце. В одном углу что-то ярко розовело — это была стая фламинго, все еще державшаяся там. Остальные птицы, изо дня в день плескавшиеся на мелководье, давно уже перебрались в глубь острова. На моих глазах розовое пятно затрепетало и превратилось в россыпь отдельных розовых точек. Поднявшись высоко в небо, стая повернула к побережью, сделала круг над моей хижиной и с криком, едва слышным за шумом волн, полетела в глубь острова. Через несколько минут она совершенно скрылась из виду; по мере того как расстояние между нами и берегом увеличивалось, Инагуа стал превращаться в длинную тонкую полоску зелени, затем подернулся голубоватой дымкой и наконец исчез с горизонта.

Что случилось со мной на острове Эспаньола, как я томился в доминиканской тюрьме по милости тупоумного чиновника, который не сумел прочесть мое свидетельство на право ношения оружия, как я совершенно неумышленно дал толчок небольшому следственному процессу и был отомщен и как я собирал вышеупомянутых полупалых гекконов — все это длинная история, не имеющая отношения к данной книге. Достаточно сказать, что я вернулся на родину как раз вовремя, чтобы стать свидетелем начала экономического спада в Америке. Мысль о том, чтобы вернуться на Инагуа и завершить начатые исследования, постоянно занимала меня, однако год проходил за годом, а мне все не представлялось такой возможности. Так минуло восемь лет. Стая фламинго, улетающая от побережья в глубь острова, — эта картина неотступно стояла у меня перед глазами, и я решил, что непременно вернусь на Инагуа и сфотографирую этих великолепных птиц на их гнездовьях. Я предполагал взять с собой водолазный костюм, чтобы продолжить свои исследования с того самого места на скале у моря, где они были прерваны.

В годы депрессии я совместно с сотрудниками Чесапикской биологической станции в Соломонсе (штат Мэриленд) занимался научно-исследовательской работой в Чесапикском заливе и с этой целью сконструировал стальной водолазный цилиндр, в котором вместе со своими коллегами провел не один час под водой, наблюдая через толстое стекло жизнь морских глубин. Картины, виденные в Чесапикском заливе, пробудили во мне ненасытный интерес к подводному миру, и мысль исследовать рифы Инагуа стала все сильнее захватывать мое воображение.