Ольга Елисеева - Вельможная Москва. Из истории политической жизни России ХVIII века

• Название: Вельможная Москва. Из истории политической жизни России ХVIII века
• Автор: Ольга Елисеева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Книга молодого российского историка Ольги Игоревны Елисеевой «Вельможная Москва» посвящена судьбе отставных и опальных сановников второй половины XVIII века, поселившихся в старой столице и создавших ей славу центра русской дворянской оппозиции. В работе исследуется культурный феномен «столичности» Москвы, позволивший ей, независимо от официального статуса, сохранить роль ведущего города России.

---

Перед Екатериной Романовной открылся мир не только чужой, но и совершенно чуждый ей. Воспитание бывшей графини Воронцовой строилось на европейский манер. Русскому языку детей не учили. Жизнь в Петербурге резко отличалась от московского быта. Не малую роль в формировании вкусов и пристрастий Дашковой сыграли англофильские настроения, царившие в доме канцлера. Англофилия — любовь к Туманному Альбиону — стала в России XVIII столетия заметной культурной тенденцией, принявшей форму восхищения фундаментальными законами и общественным устройством Англии. Юная Дашкова разделяла эти взгляды, уже после переворота 1762 г., она говорила английскому послу графу Джону Бакингемширу: «Почему моя дурная судьба поместила меня в эту огромную тюрьму? Почему я принуждена унижаться в этой толпе льстецов, равно угодливых и лживых? Почему я не рождена англичанкой? Я обожаю свободу и пылкость этой нации». Мы приводим эту цитату для того, чтоб показать, что к середине XVIII в. в сознании русского образованного общества уже сложился один из важнейших стереотипов восприятия России.

С такими представлениями Дашкова очутилась в Москве — городе, нарочито бравировавшем своей русскостью. Внешне старая столица уже давно перенимала европейские формы быта: одежда, книги, новые здания — многое напоминало картины родного Петербурга, но было одно глубокое отличие, сразу ставившее Екатерину Романовну в положение чужой. В московском дворянском обществе продолжали говорить по-русски. «Передо мной открылся новый мир, новая жизнь, которая меня пугала, тем более, что она ни чем не походила на все то, к чему я привыкла. — вспоминала Дашкова много лет спустя в своих „Записках“. — Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка». Новая родня, по словам Дашковой, относилась к ней «очень снисходительно», «но я все-таки чувствовала, — продолжает княгиня, — что они желали бы видеть во мне москвичку и считали меня почти чужестранкой».

Здесь мы встречаемся с интересным феноменом русского сознания. Лингвисты и психологи давно заметили, что в России главным признаком определения национальной принадлежности является язык. Поэтому современники, общаясь с Екатериной II, прекрасно говорившей и писавшей по-русски, забывали о ее немецком происхождении; а «природную», как тогда выражались, русскую княгиню Дашкову, не знавшую родного языка, воспринимали как иностранку. «Я решила заняться русским языком, и вскоре сделала большие успехи, вызвавшие единодушное одобрение со стороны моих почтенных родных», — с гордостью сообщала в мемуарах Дашкова. Одним из главных трудов Екатерины Романовны в должности директора Российской Академии Наук было составление знаменитого «Словаря Академии Наук», первого русского толкового словаря, которым восхищался А. С. Пушкин. Едва ли этой грандиозной работой «мадам директор» смогла бы так успешно руководить, если б в юности судьба не забросила ее в Москву и не заставила испытать муки немоты и глухоты иностранца в чужой стране.

Прожив в старой столице два года после свадьбы, в 1761 г. Дашковы возвращаются ко двору в Петербург. Теперь в Москву Екатерина Романовна вернется только после переворота, прославившего ее имя. В заговоре Дашкова действовала не одна, а со всем «московским» кланом Паниных, который, по понятиям того времени, и был ее новой семьей, уже более близкой, чем Воронцовы. Каждая группировка придворной знати, объединявшаяся вокруг сильного вельможи, такого, например, как Панин, желала иметь около государя свое доверенное лицо, способное влиять на монарха. В политическом смысле Дашкова и Орлов претендовали на одно и тоже место. В том, что роль первого лица в государстве после себя Екатерина II отдала не ей, княгиня видела предательство императрицы.

И вот внутренне уязвленная Екатерина Романовна вновь очутилась в Москве, теперь уже в составе пышной коронационной процессии на великолепном торжестве по случаю восшествия Екатерины II на престол. Как же выглядела в это время Дашкова? Первый словесный портрет княгини был составлен примерно тогда же прибывшим в Москву новым английским послом в России графом Джоном Бакингемширом. «Княгиня д’Ашков, леди, чье имя, как она считает, будет, бесспорно, отмечено в истории, обладает замечательно хорошей фигурой и прекрасно подает себя. — сообщает в дипломат в Лондон. — В те краткие моменты, когда ее пылкие страсти спят, выражение ее лица приятно, а манеры таковы, что вызывают чувства, ей самой едва ли известные… Ее идеи невыразимо жестоки и дерзки, первая привела бы с помощью самых ужасных средств к освобождению человечества, а следующая превратила бы всех в ее рабов».

Княгиня подробно рассказывает в «Записках», как во время коронации ей пришлось стоять в задних рядах, соответственно скромному чину ее супруга. Подчеркивая немилостивое обращение с собой, Дашкова лишь в одном месте случайно проговаривается. Оказывается, всю дорогу от Петербурга до Москвы она ехала с императрицей в одной карете, а такого недвусмысленного знака расположения могли удостоиться только самые близкие к государыне люди. В романе Л. Н. Толстого «Война и мир» есть примечательное рассуждение об официальной и «невидимой» субординации. Князь Андрей видит, как в кабинет пропускают молодого офицера, в то время как пожилой заслуженный генерал продолжает сидеть под дверью. В случае с Дашковой происходила похожая вещь. На коронационных торжествах она, согласно жесткому придворному этикету, не имела права стоять ни ближе, ни дальше по отношению к императрице, чем это определяли чины ее супруга — полковника. Но реальное место того или иного придворного, степень его влияния на государя определялась именно «невидимой» субординацией.

Напряжение между Екатериной II и Дашковой проявлялось все заметнее. В Москве впервые наметилась грань разрыва. В самый разгар слухов о возможности совершения брака между императрицей и Г. Г. Орловым вспыхивает так называемое дело Хитрово, связанное с именем Дашковой. Несколько гвардейских офицеров, участвовавших в перевороте и недовольных полученными наградами, предприняли попытку отстранить партию Орловых от власти. Склоняя гвардейцев на свою сторону, камер-юнкер Ф. А. Хитрово ссылался на поддержку таких влиятельных лиц как Н. И. Панин, генерал-прокурор Сената А. И. Глебов и Е. Р. Дашкова.

В процессе дознания Хитрово продолжал ссылаться на Дашкову. Оба брата Паниных, немедленно приехали в дом своего племянника и заперлись с Михаилом Ивановичем в отдельной комнате, чтоб обсудить создавшуюся ситуацию. Сама княгиня до совещания допущена не была. 12 мая она родила сына Павла и лежала в постели, поправляясь после родов. Екатерина Романовна испытывала муки Тантала, не имея возможности услышать, о чем говорят Панины с ее мужем за стеной, в соседних покоях. Утром того же дня приехал статс-секретарь Екатерины Г. Н. Теплов с письмом императрицы, но не к Дашковой, а к ее мужу. Михаила Ивановича просили частным образом повлиять на жену. «Я искренне желаю не быть в необходимости предать забвению услуги княгини Дашковой за ее неосторожное поведение. Напомните ей это, когда она снова позволит себе нескромную свободу языка, доходящую до угроз», — писала императрица.

Во время путешествия Екатерины Романовны за границу Дени Дидро записал слова княгини о том, что после дела Хитрово только болезнь избавила ее от ареста. В «Записках» об этом нет ни слова. Однако есть живая картина страданий Дашковой в часы ожидания действий императрицы, совершенно непонятная, если принять версию мемуаров о непричастности Екатерины Романовны к делу. Страх, испытанный молодой женщиной, еще не оправившейся после родов, привел к нервному срыву. «Я почувствовала сильные внутренние боли и судороги в руке и ноге», — пишет она. После припадка, сопровождавшегося частичным параличом конечностей, княгиня выздоравливала очень долго. О Хитрово Екатерина Романовна сообщает, что он был сослан в Сибирь. Это не так, княгиня со свойственной ей горячностью сгущает краски. Хитрово отправили в родовое имение, а двое его товарищей просто были уволены со службы.

Вскоре двор отбыл в Петербург, а Дашкова вынуждена была остаться в Москве под благовидным предлогом «поправления здоровья». Это была первая кратковременная опала княгини. «Чистый воздух, холодные ванны и правильная жизнь благотворно повлияли на мое здоровье. В декабре я, хотя еще и не совсем окрепши, уехала в Петербург», — сообщала княгиня в мемуарах. Вновь в Москву Дашкова вернулась только через два года и опять опальной. На этот раз ее имя оказалось замешано в деле подпоручика В. Я. Мировича, предпринявшего неудачную попытку освободить из Шлиссельбургской крепости свергнутого Елизаветой Петровной императора Ивана Антоновича. О роли Дашковой в деле Мировича английский посол Бакингемшир информировал свое правительство в июльских донесениях 1764 г.: «Княгиню Дашкову видели в мужской одежде среди гвардейцев, но за ее шагами внимательно следят, и ей скоро придется отправиться в Москву. Разочарованное тщеславие и неугомонная амбиция этой молодой леди, кажется, каким-то образом повлияли на ее чувства; если бы она удовлетворилась скромной долей авторитета, то могла бы оставаться до сего времени первой фавориткой императрицы».