Виталий Протов - Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

• Название: Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим
• Автор: Виталий Протов
• Жанр: Эротика, Секс
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9637-0055-6

Барон Мюнхгаузен, чье имя стало синонимом неуемного враля, предстает перед нами в ином свете на страницах этой книги. Иероним Карл Фридрих барон фон Мюнхгаузен (1720–1797) – личность историческая. Прожив без малого двадцать лет в России и оставив весьма заметный след в ее истории, он вернулся на родину в Боденвердер (Нижняя Саксония), где вел по большей части жизнь праздную, рассказывая соседям и посетителям трактира при гостинице «Король Пруссии» в Геттингене истории о своих похождениях и приключениях в России. Его рассказы имели столь широкий резонанс, что часть из них была даже опубликована, правда, без указания имени автора, вызвав впоследствии появление череды мюнхгаузиад.

Еще при жизни барона три автора – Рудольф Распе, Готфрид Август Бюргер и Генрих Шнорр – выпустили свои книги, взяв за основу некоторые из подлинных сюжетов барона, но настолько переврали и их, и сам образ автора, что разгневанный Мюнхгаузен провел в тяжбах с ними долгие годы.

Предлагаемые читателю мемуары барона фон Мюнхгаузена призваны обелить его честное имя и восстановить справедливость перед судом потомков.

Книга проиллюстрирована графическими рисунками петербургской художницы Надежды Васильевой.

---

– По одной зараз! – крикнул я, и сразу же обнаженные ягодицы первой из дам, которой, как я узнал впоследствии, оказалась супруга градоначальника, коснулись моего твердого, как гранит, естества и заскользили вниз – вот тут-то и пришлась кстати разность в высоте крыш. Милая дама через мгновение уже была в моих объятиях, но у меня хватило времени лишь на то, чтобы поцеловать ей ручку, оттолкнуть подале от края и крикнуть: – Следующая!

И снова атласная кожа соблазнительных ягодиц прижалась к моей плоти и заскользила ко мне.

Мне приходилось преодолевать себя, чтобы не впасть в соблазн и не уединиться с одной из этих прелестниц в моем нумере.

Раз за разом принимал я на своей стороне спасенных дам, целовал их испачканные сажей ручки и посылал к чердачному окну. Принимая очередную даму, я отвлекся, и в этот момент почувствовал прикосновение к моему естеству на той стороне чего-то непохожего на прежние нежные касания филейной спелости моих подопечных.

Бросив взгляд на соседнюю крышу, я увидел, что дам там боле не осталось, но по проторенному ими пути готовы двинуться особы мужеского пола.

Не могу сказать, что я желал им зла, напротив, я был бы рад участвовать в их спасении, но трудно бороться с природой – в отсутствии естественного возбудителя мое орудие обмякло, и несчастный, уже готовый отпраздновать свое чудесное спасение, свалился с крыши на твердые камни и остался там лежать недвижим.

Я не стал дожидаться дальнейшего развития событий на крыше – исход был ясен, – и поспешил следом за дамами, которые шумной стайкой толпились в коридоре, прикрывая руками срамные места...

Нет, не стану описывать того, что случилось после. Вернее, того, чего не случилось. Не буду говорить о постигшем меня разочаровании. Все дамы были чрезмерно возбуждены, и радость спасения, с одной стороны, а с другой, волнение за несчастных мужей, оставшихся на крыше, не допустили развития ситуации в том естественном ключе, в котором она развилась бы, не будь сих отягчающих обстоятельств (ох, не случайно сорвался с моих уст сей судебный термин). Правда, к счастию, тут прибежали люди с высокими лестницами, по которым все остававшиеся на крыше горящего дома были безопасно спущены на землю, где смогли присоединиться к своим женам, уже успевшим к этому времени облачиться в свои бархатные наряды и меха.

Я же, чувствуя ненужность в этом празднестве, удалился в свой нумер в надежде выспаться и с утра пораньше отправиться в путь, который, как я правильно предполагал, займет у меня немалое время.

И действительно, после всех трудов я уснул как убитый и проснулся позднее, чем собирался, – на улице было уже светло, и я давно должен был бы находиться уже в пути.

Однако судьба распорядилась иначе.

Не успел я одеться, как ко мне в нумер, даже не постучав, ворвались солдаты, которые без лишних слов и малейшего сопротивления с моей стороны (кое, как я справедливо полагал, было бесполезно и лишь ухудшило бы мое положение) скрутили меня и повели прочь.

– Куда? – вопрошал я своих молчаливых конвоиров, но те не удостаивали меня ответом.

Однако вскоре это выяснилось.

Отвели меня к полицмейстеру, который в одном лице являл собой и городского судию. Тот окинул меня невидящим взглядом и проговорил:

– Подсудимый, вы, – он оглядел мое платье, – будучи лицом немецкой национальности, – (что, видимо, усугубляло мою еще неведомую мне вину), – совершили преступление в виде смертоубийства подданного Ее императорского величества, дворянина и отставного капитана гвардии Петра Рукосуева.

– Позвольте... – сказал было я, но меня тут же остановили:

– Молчать, когда вас не спрашивают! Суд не находит законных оснований для предоставления вам слова! Свидетели, показывайте...

Толпа свидетелей, в которых я теперь с недоумением начал узнавать вчерашних страдальцев, чуть не ставших жертвами пожара, загудела в один голос:

– Он – убивец! Настоящий убивец и есть – сбросил, немчура проклятая, нашего Петрушу с крыши, а тот лбом прямо об камень. Судить его!

– Суду ясен состав преступления, – проговорил полицмейстер. – Подсудимый, вам есть что сказать в свое оправдание?

– Ваша честь... – начал было я, но был тут же прерван:

– Молчать, когда я вас спрашиваю! Суд не находит законных оснований для оправдания. Ваши оправдания бесполезны и лживы. Нашим милостивым судом именем Ее величества императрицы обвиняемый приговаривается к двадцати годам каторги. Заковать его в железа и отправить по этапу.

– Извольте только известить герцога! – в отчаянии прокричал я.

Судья смерил меня взглядом.

– Какого такого герцога?

– Его милость герцога Антона Ульриха Брауншвейгского, жениха Анны Леопольдовны, объявленной наследницей императрицы.

Последовала пауза.

– Кто здесь посмел назвать имя Его милости герцога? – севшим голосом проговорил наконец судья.

– Это я, ваша честь, Иероним Карл Фридрих барон фон Мюнхгаузен. Я следую в Петербург по срочному вызову Его милости герцога, о чем имею надлежащие бумаги.

Последовала еще одна пауза. Наконец судья произнес еще одну речь:

– Ввиду вновь открывшихся обстоятельств суд постановляет признать барона фон Мюнхгаузена невиновным, свидетелей подвергнуть штрафу, пожарных выпороть и впредь проводить всякого рода ассамблеи лишь при свете дня, дабы не подвергать опасности огня здания, а людей – гибели.

Судья шарахнул судейским молотком по столу, давая знать, что суд закончен. Потом он обратился ко мне, натянув на лицо самую любезную из возможных на нем улыбок.

– А вам, милейший барон, я выпишу подорожную, чтобы вы беспрепятственно добрались до пункта назначения. Кроме того, я приглашаю вас, нашего дорогого гостя, сегодня вечером на ассамблею, которую мы соберем в вашу честь и во славу императрицы и Ее наследников.

Я поблагодарил полицмейстера-судью за подорожную, но от приглашения отказался под тем предлогом, что спешу и, хотя и был бы рад провести время в столь благородном обществе, но должен немедленно седлать коня.

На сем мы расстались, вполне довольные друг другом, и я и в самом деле поспешил в путь, даже не догадываясь, как со временем отзовутся мои подвиги в этом городе.

С годами я узнал, что ни одно деяние не проходит бесследно, доброе ли, злое ли – оно возвращается к нам подчас самым неожиданным образом. Но об этом у меня еще будет случай рассказать тебе, мой терпеливый читатель. А пока в путь.

Философ во власти

Я скакал без передышки три дня, и лишь на четвертый на горизонте появился городок, при виде которого я стал еще пуще погонять коня и вскоре оказался на городской окраине, где при виде первого же городового попросил проводить меня к градоначальнику. Памятуя о неприятных событиях, в результате которых я чуть не оказался на каторге, я решил немедленно по прибытии представляться властям, дабы избежать подобных казусов в будущем.

Подорожная и письмо герцога возымели нужное действие, и я был принят градоначальником, молодым еще человеком невысокого росточка, но с повадками римского патриция. Он принял меня в своем громадном кабинете, где у него был специальный стул с высоким сиденьем. Чтобы усесться на него, градоначальник ловко запрыгивал на ступеньку высотой около фута, а уже с нее не менее ловко перебирался на высокий стул, сидя на котором он казался ничуть не ниже меня, а я ростом, как мне потом говорили многие, почти не уступал самому Петру Алексеевичу, императору российскому, почившему в бозе за тринадцать лет до моего прибытия в Петербург.

Градоначальник хоть и был ростом мал, но во всем остальном удал. Правда, его чрезмерная склонность к философствованиям сразу же отвратила меня от этого в остальном благороднейшего человека. Мы, Мюнхгаузены, вояки, нам испокон веков был мил звон мечей, а не речей. Но я из долга вежливости выслушивал рассуждения низкорослого градоначальника.

– Истина есть та же ложь, только вывернутая наизнанку, – сообщил он, заглядывая мне в глаза и явно ожидая моей реакции. Но мне нечего было ответить на это. – И точно так же можно утверждать, что ложь есть вывернутая наизнанку истина, – добавил он.

Он был явно доволен собой, потому что, соскочив со своего стула, он важно обошел два круга по комнате, заложив руки за спину и задумчиво задрав голову, после чего в два прыжка снова уселся на свой стул и, подперев подбородок согнутым в крючок указательным пальцем, взыскующе уставился на меня. Но я по-прежнему молчал, ожидая, когда разговор перейдет на любезные моему сердцу темы кавалерийской атаки или тактики осады замков. Однако вместо этого градоначальник разразился очередной мудростью:

– Свобода есть наиболее рабское состояние души и тела. – Глаза его загорелись, видно было, что сия мысль была одним из любимейших его коньков, что он и подтвердил, начав распространяться на эту тему.