Богумил Грабал - Bambini di Praga 1947

• Название: Bambini di Praga 1947
• Автор: Богумил Грабал
• Издательство: Калганов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 5-904660-01-7

Всемирно признанный классик чешской литературы XX века Богумил Грабал стал печататься лишь в 1960-е годы, хотя еще в 59-м был запрещен к изданию сборник его рассказов «Жаворонок на нитке» о принудительном перевоспитании несознательных членов общества на стройке социализма. Российскому читателю этот этап в творчестве писателя был до сих пор известен мало; между тем в нем берет начало многое из того, что получило развитие в таких зрелых произведениях Грабала, как романы «Я обслуживал английского короля» и «Слишком шумное одиночество».

Предлагаемая книга включает повесть и рассказы из трех ранних сборников Грабала. Это «Жемчужина на дне» (1963) и «Пабители» (1964) с неологизмом в заглавии, которым здесь автор впервые обозначил частый затем в его сочинениях тип «досужих философов», выдумщиков и чудаков, а также «Объявление о продаже дома, в котором я уже не хочу жить» (1965).

---

— Хорошенькие у нас перспективы, — сказал управляющий.

— Иногда сойти с ума вовсе неплохо, — заметил Виктор. — Эразм Роттердамский написал об этом книгу под названием «Похвала Глупости».

— Это верно, — ответил Блоудек, — но только если вы скатываетесь туда, откуда еще способны возвращаться. Однако со временем можно попятиться и уже не вернуться. Тогда наступает распад личности и вас привозят сюда, к нам…

Компания остановилась на краю парка; сквозь деревья сияло шестиэтажное здание, выкрашенное в лунный свет. И в этом здании несло караул одно-единственное непогашенное окошко.

Они уселись на лавочку под сенью столетних буков и принялись любоваться видом огорода, где на грядках поблескивала роса на капустных листьях. А вдоль стены тянулась длинная стеклянная теплица, и ее крыша сверкала, как огромная бритва.

Надино белое одеяние выделялось на фоне глубокого паркового мрака.

— Барышня, откупорьте бутылку! — сказал управляющий, с удивлением обводя взглядом огород. — Люди, вы только посмотрите! Как же я люблю лунные ночи. И все-таки мне кажется, что нынче они уже не те, что раньше. Тогда луна была ярче. Хоть иголки собирай. И люди занавешивали окна одеялами и опускали плотные шторы, потому что некоторые в такие ночи становились лунатиками. Вы слышали, чтобы сейчас кто-нибудь страдал лунатизмом?

— Вы, например, — сказала Надя, обнимая коленями бутылку и вытаскивая пробку.

— До чего приятный звук! — восхитился надзиратель.

— Да, я лунатик, — сказал управляющий, — ну, и какая мне с того радость, если все, что у меня осталось, это деньги? Я так любил бродить с девушками лунными ночами… давно, в юности. И что тут поделаешь?

— Ничего не поделаешь, — ответил надзиратель, — всему свое время. Не станете же вы мучиться от любви, как во-он та наша дама? — Он указал на освещенное окно. — Там сидит пани Маша с разбитым сердцем и таким же мозгом, женщина, которая забыла, что ей уже сорок и что любовь портит кровь.

Надя протирала салфеткой рюмки.

Потом она разлила по ним спиртное.

— За что выпьем? — поднял свою рюмку управляющий. — Давайте за эту лунную ночь!

— За любовь, которая сломала пани Машу, — сказал Виктор.

— За ночи, которые еще наступят, — сказала Надя.

— За то, что все мы оказались в сумасшедшем доме, — сказал Тонда.

— За пятна, которые нельзя отчистить без повреждения ткани, — сказал Буцифал.

— За золотые руки фирмы «Крон Бразерс», которые создали этот напиток, — сказал надзиратель.

И они подняли рюмки и осушили их.

Тут в самом сердце здания кто-то громко распричитался.

— Не обращайте внимания, — сказал надзиратель и налил всем снова. — Это наверняка пан Килиус. Черт возьми! Да уж, эта самая фирма, «Крон Бразерс», знала, как нам угодить! Понимаете, люди думают, что у нас здесь что-то вроде мастерской, в которой дискордантность можно починить, как какую-нибудь проколотую шину… будто бы душу можно заклеить. А ведь человек — это такая тонкая штучка! Пан Килиус у нас уже в пятый раз. У его тещи никогда не было постоянного стакана для хранения вставной челюсти, и каждую ночь она клала ее в новое место. А Килиус, как вернется из пивной… вам же знаком этот волчий аппетит после пива, верно? В общем, он на что натыкался, то и съедал, ну, и выпивал тоже. И в общей сложности пять раз он глотал вставную челюсть своей тещи. И всегда кричал: «Теща смеется надо мной из стакана!», и его сразу связывали бельевыми веревками и привозили сюда.

— И откуда только, пан Блоудек, вы все это знаете? — спросила Надя.

— Откуда… Для шин одно, для душ другое. Тут без Сигизмунда Фрейда не обойтись, — сказал надзиратель. — Мы проводим… ав-то-тест… это вроде католической исповеди на ушко… и достаем из пациента все, что нужно. А потом холодной водой и шоками… ну, и другими лекарствами выкачиваем из его головы все лишнее. И возвращаем пациента семье с пометкой: «Внимание! Пускай теща не кладет зубы в стакан! Лучше бы ей вообще съехать с квартиры!» Да только люди считают, что мы починили их родственника раз и навсегда. И через полгода пациент опять тут как тут. Слушайте, а эта самая «Крон Бразерс» знает толк в своем деле! — прибавил надзиратель, вновь наполняя рюмку.

Виктор сидел на газоне, привалившись спиной к стволу красного бука и подставив ноги лунному свету — зеленовато-желтому, как хлор.

Надя обнаружила привязанный цепью к ветке шар, а под ним — врытую в землю чугунную решетку и девять разбросанных кеглей. Она расставила их, взялась за шар и отвела его назад на всю длину цепи.

Тонда терялся среди теней парка и вертел в пальцах рюмку, в которой отливал янтарным сиянием напиток, приготовленный фирмой «Крон Бразерс». Остальные глядели на скошенную крышу теплицы, по которой скользили лунные блики.

— А какие тут у вас еще есть пациенты? — поинтересовался управляющий.

— В соседях у Килиуса скрипач-виртуоз Голиан, — причмокнул надзиратель. — Его жена сбежала с помощником парикмахера, который, правда, тоже играл на скрипке, но добрался в лучшем случае до пятой тетради этюдов…

— От всякого разного люди умом могут тронуться, — вздохнул Тонда.

— Да нет же, тут все наоборот! Голиан очень обрадовался, когда от него сбежала жена, но гормоны, гормоны, о эти несчастные гормоны! — почти простонал надзиратель. — В общем, Голиан соблазнил учительницу домоводства, а та замучила его своим идеализмом. Она водила виртуоза дышать свежим воздухом на берег Влтавы и рисовала перед ним в лучах заходящего солнца такие картины сладкого будущего, что Голиан предпочел попятиться в третичный период и сойти там с ума. Эта самая учительница с восторгом рассказывала виртуозу о том, как будет замечательно дожить вдвоем до шестидесяти лет, когда страсть уже уляжется, и о том, как каждое лето они станут покупать по тридцать центнеров угля, чтобы зимой им было чем топить… И как она заберется к виртуозу в постель, чтобы читать ему вслух Ирасека… И от мыслей об этаком счастливом будущем у Голиана сначала задрожали руки, да так, что он разучился держать смычок, потом он не мог больше удерживать слюни и мочу, а в довершение у него отнялись ноги… Да здравствует фирма «Крон Бразерс», которая приготовила это для нас! — воскликнул надзиратель и причмокнул, точно понукая лошадь.

Потом он вылил себе в рюмку остаток из бутылки.

Надя отпустила шар, и кегли затрещали, как выстрелы при покушении на жизнь знатной особы. Она зажала между ногами вторую бутылку и извлекла пробку.

— До чего же приятный звук! — восхищался надзиратель. — Сегодня с утра я вместе с Голианом и Килиусом подметал в этом парке листья. Считается, что работа нервирует здоровых, но успокаивает больных. Так подметаем мы, стало быть, листья, а ветер все дует и дует и то и дело выдувает листья из тачки, а Голиан и Килиус все накладывают и накладывают их туда лопатами. Только кучку накидают, как ветер все уносит. И вот начали они браниться, то листья ругают, то ветер, за каждым листочком скачут вдогонку, что твои тарзаны. Наконец я засвистел, прибежали санитары и надели на обоих смирительные рубашки, а то у них уже пена изо рта пошла. И каждый тут же получил по одному электрошоку. Так господин Голиан упал на колени и просит: «Умоляю, еще разочек, еще!» Что ж, мы решили ему не отказывать, — закончил надзиратель, заполз на коленях под шар на цепи и расставил опрокинутые кегли.

— Виктор, — сказал управляющий, — что это с тобой сегодня? Ты похож на увядшую лилию. Может, прочитаешь нам то мое стихотворение «Вечер лунный, вечер синий, молодым я был другим…»?

— Нет, шеф, грустно сегодня душе моей, смертельно грустно, — сказал Виктор.

— С чего бы это, а? — бормотнул управляющий.

— Действительность повернулась ко мне нынче так, что я в полной мере осознал, почему древние скифы рождение отмечали плачем, а смерть ликованием…

— Да ты никак ожидаешь очередного иска на алименты? — прыснул со смеху управляющий.

— Угадали, третьи алименты уже в пути. До чего же дорого обходятся мне мои желёзки! Как жестоко карает меня Господь моими же железами! — качал головой Виктор.

— Вылитая пани Маша, — всхлипнул надзиратель. — Такая же красавица. Она от несчастной любви даже вены себе резала.

И он указал на освещенное окошко.

Потом его осенило.

— А знаете что? Давайте залезем на этот вот красный бук и с его вершины заглянем в комнату пани Маши. Вообще-то у меня головокружения бывают, но сегодня… — И он принялся раскачиваться, уцепившись руками за нижнюю ветку.

Потом надзиратель ловко спрыгнул в траву, помчался в соседнюю беседку и вернулся оттуда с мотком веревки.

— А бутылку с собой захватим, — сказал он. — Устроимся наверху, как в шатре. Там уютно!

И он вновь уцепился за нижнюю ветку и начал быстро перебираться с одного сука на другой, пока как по лесенке не добрался до кроны и не спустил оттуда веревку.