Алексей Грушевский - Игра в Тарот

• Название: Игра в Тарот
• Автор: Алексей Грушевский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Представляю Вам первую часть моего нового романа. Она называется — «Путь к Храму». Эти 25 глав составляют по сути отдельное и законченное произведение, по крайней мере, с главным действующим лицом — Рыжим Толиком в этой части окончательно покончено. В дальнейшем главным героем будет совершенно другой персонаж. Надеюсь, что когда я закончу, и представлю вторую часть, которая будет называться — «Игра в Тарот», роман будет логически и идейно завершённым.

---

После Глейбы была очередь Егора Гавнодара, и он, чмокая и присасывая, затянул свою любимую песню о том, что русских ещё очень много, а так как у страны не будет будущего если она будет страной русских, то надо долю русских уменьшать, а это невозможно без сильной центральной власти и жёсткой президентской вертикали…

В отличие от глейбовой зауми было всё логично и понятно. Сразу видно — великий ум! Но, опять без вдохновения. Не было драйва! На одно слово три чмока и минута сопения!

— Вот откуда, наверное, и пошло выражение: «обсасывать проблему» — подумал, было, Толик. — Нет не трибун!

Который раз Толик убедился, что не надо Егорку дёргать, пусть себе в кабинете сидит, концепции сочиняет, нечего его на трибуны таскать, позорище одно.

Кроме того Толик сразу заметил кто теперь Егоркин куратор. Это был плюгавый и невзрачный мужичонка, сидевший через одно место от Пал Палыча. Дело в том, что как только Егорка начал чмокать, то он сразу же прекратил благоговейно ощупывать и гладить подкладку бывшего толикового пиджака и стал внимательно и напряжённо слушать Егоркино сопение. Даже беззвучно шевеля губами, словно проговаривая про себя каждый чмок и каждое слово выступления своего подопечного.

Толик с интересом наблюдал за кураторами, понимая, что сидящие рядом с ним в президиуме «политики», теперь так, фуфло, списанный материал, дурилки для быдла. И если он хочет в ближайшей перспективе остаться на плаву, то надо налаживать рабочие и дружеские отношения с простыми и незатейливыми ребятами из первого ряда.

Следующим выполз Григорий Гавлинский. Этот пьеро понёс уже совершеннейшую ахинею. То ли симулировал сумасшествие, то ли на самом деле был у него очередной приступ шизухи.

— А что, если с ним теми же методами возобновляли сотрудничество что и со мной, то вполне возможно, что не выдержала его слабенькая головушка. И так всё время на честном слове, а тут такой прессинг! Одно слово — жертва карательной психиатрии. Ну да ладно, дадут в новостях картинку как он, дёргая непропорциональной головой, раскрывает свой кривенький ротик, кося в разные стороны глазками, и то хлеб. Хоть так отметится, болезный — хмыкнул про себя Толик.

Следующим был сам Рыжий Толик.

Пал Палыч сразу стал серьёзным, перестал хвастать перед сослуживцами содержимым карманов толикового пиджака, и внимательно и строго уставился на своего протеже.

Толик начал громко и агрессивно. И сразу он радостно отметил про себя: Драйв! Драйв пошёл! Есть драйв!

— Вопрос, который мы должны решить сегодня, это окончательный вопрос о власти! Или мы сегодня окончательно решим этот вопрос, или окончательно решат нас! Да именно так! Мы слишком расслабились, разнежились, уверовали в свою непогрешимость и оторвались от реальности. А реальность проста и вульгарна — мы стоим на краю гибели. Мы перестали понимать страну, мы не представляем, что творится в глубине этой огромной массы. А сопротивление и угроза кровавого реванша по мере построения постиндустриального общества только нарастает. Не надо убаюкивать себя, что в прошлом нам удалось избежать серьёзных эксцессов. Мы не уничтожили угрозу, а лишь отодвинули её в будущее. Отчуждение и ненависть к нам только возрастает и требует выхода. Подросло новое поколение, мечтающее о мести за «якобы обманутых родителей». Да нам удалось нейтрализовать одно поколение краснокоричневых, но выросло новое. Ещё более агрессивное, наглое и молодое. А, следовательно, должна возрастать и борьба с краснокоричневыми. Должен возрастать и расширяться государственный аппарат подавления краснокоричневой сволочи. Но мы игнорируем эти простые и объективные законы построения либерализма. И дошли до такого состояния, когда сами отталкиваем, то, что может быть нашим единственным спасением — твёрдую и жёсткую Государственную Власть. Лишь только твёрдая, жёсткая, даже жестокая государственная власть может сохранить все те завоевания демократии, за которые мы боролись все годы реформ. И поэтому я провозглашаю: Да здравствует властная вертикаль! Больше властной вертикали! Пусть она будет выше, крепче и шире! Всё сделаем ради её укрепления, всё что можем, отдадим государственному аппарату, так как только он может защитить нас и сохранить наши завоевания на данном этапе построения либеральной демократии!

Зал ответил овациями. Хлопали не только шустрые кураторы из первого ряда, но, даже, зашевелилась и студенистая протоплазма в глубине зала. Вряд ли носители целлюлита из партии «Единого медведя», которые в основной массе и заполняли зал, что-либо поняли из того, о чём говорил Толик. Но драйв они определённо почувствовали, так как их крайне чувствительные жировые складки слегка завибрировали от колебаний воздушной среды, и вся эта колтыхающейся масса склизкого и прогорклого жира медленно и, пока ещё неуверенно, стала разворачиваться и тянуться по направлению к новому источнику энергии.

Но странно, вместе с ощущением триумфа, в Толике резко и беспричинно возникло чувство какого-то странного беспокойства, словно что-то должно было произойти, чего он никак не должен был упустить. Такого с ним раньше никогда не было. Это чувство явственно росло, порождая в нём неведомую ранее тоску и неуверенность. Словно он стоял на пороге чего очень важного и страшного. Какого-то нового знания, или прозрения, после которого неизбежна встреча с неведомым.

Тут в проходе появилась Хамканада. Её галантно, но твёрдо, вёл под ручку очередной молодчик. Хамканада вела себя как-то дёргано, нервно. Как-то сконфуженно косилась, всё время как-то судорожно оправляла свою мятую юбку. Скоро она оказалась в президиуме рядом с Рыжим Толиком.

Молодой хлыщ, который её привёл, уселся вместе с другими кураторами, и тут же среди них возникло какое-то весёлое обсуждение. Все настолько увлеклись тем, что говорил хамкамадовский куратор, что даже позабыли о предыдущем хите, в виде толикового пиджака. Им было весело. Они смеялись и как-то часто и двусмысленно поглядывали на Хамканаду.

Хамканаду эти сальные взгляды смущали. Она краснела, сопела и ёрзала. Наконец ей дали слово.

— Мы тоже за народ вмести с властью. Мы всегда готовы дать… весь свой опыт. У нас богатый опыт… всё ж таки столько лет мы этим занимались… реформами. Но и… власть пусть к нам с уважением относится. А не так как… вот бывает. Насилие не должно быть. Мы тоже люди. Если нас попросить вежливо, то мы всегда готовы… поучаствовать… в… проектах…

Кураторы, не в силах больше сдержаться, прыснули здоровым смехом молодых, не отягощенных излишней рефлексией, организмов. Хамканада же уже просто визжала в истерике:

— Мы за то чтобы только по согласию… то есть с нами согласовывали что будут…с нами… совместные проекты мы готовы… но совместно, значит, по согласию… нужен диалог власти и гражданского общества… мы готовы обсуждать и всегда согласны… только нужно с уважением… а не так как давай и всё… а не то…а как же наш выбор?… Как же наш выбор?… мы тоже имеем право на выбор… мы за наш выбор… чтоб наш выбор тоже учитывался…

Толик уже не слушал этот бред. То, что он предчувствовал и страшился, уже пришло к нему. Резко и неожиданно его словно потряс удар мощного тока. Это был удар прозрения. И то, что ему открылось, потрясло его больше чем тот случай у доски перед всем классом в далёком детстве. Он просто вспомнил. Ясно и чётко. Он вспомнил всё! Он вспомнил, что всё это уже с ним было. Было точно так же как и сейчас, всё до мельчайшей подробности.

Толик сидел оглушённый и потрясённый. Разворачивающееся перед ним действо, уже совсем не интересовало его. Ни кривляния кающихся демократов, ни злорадный смех и самодовольное бахвальство «кураторов», в которых явно чувствовались ужимки ещё вчера, мелкой и «конкретной» дворовой шпаны, ни подобострастное ритмическое подрагивание целлюлитной протоплазмы (особенно когда ОНО хлопало и кивало в знак одобрения) не трогали его. Словно между ним и тем, что принято называть реальностью возник некий непреодолимый барьер, и всё что разворачивалось сейчас перед ним, было настолько мелко и несущественно, что не стоило и грамма внимания. Словно это был давно знакомый и изрядно надоевший старый фильм, который его, зачем-то, заставляют смотреть ещё раз, или как если бы ему ещё раз зачем-то пересказывали давно произошедший с ним случай. Так как, то, что было с ним теперь, он уже пережил. И всё то, что с ним происходило СЕЙЧАС, уже всё не имело никакого значения, так как всё это уже с ним было ТОГДА.

И самое главное заключалось в том, что тогда, всё это было с ним во сне.

И поэтому для него, вдруг, все эти мельтешения и кривляния, называемые реальной жизнью, вся эта суета, которой он ещё мгновение назад был предан, и отдавал полностью всего себя, стали всего лишь ничего не значащими тенями, эфемерными, лишёнными плоти проекциями чего-то неведомого, неизвестного и невероятного, тайна существования которого, ему внезапно и неизвестно зачем, была зримо и недвусмысленно явлена.