Алексей Грушевский - Игра в Тарот

• Название: Игра в Тарот
• Автор: Алексей Грушевский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Представляю Вам первую часть моего нового романа. Она называется — «Путь к Храму». Эти 25 глав составляют по сути отдельное и законченное произведение, по крайней мере, с главным действующим лицом — Рыжим Толиком в этой части окончательно покончено. В дальнейшем главным героем будет совершенно другой персонаж. Надеюсь, что когда я закончу, и представлю вторую часть, которая будет называться — «Игра в Тарот», роман будет логически и идейно завершённым.

---

Было, уже двинувшиеся прочь, члены синедриона остановились, развернулись и снова подошли к цепи легионеров, и за ними послушно прихлынула, начавшая было уже рассасываться, толпа.

— Распять, распять, распять! — загрохотало сначала над раввинами, потом пошло волной вширь по толпе заполняющей дворцовый двор, выкатилось за его приделы, и пронесясь, казалось, над всем городом, вернулось обратно непрерывно грохочущим всё громче и громче эхом, грозившим со временем усилиться до такой степени что, казалось, готовый родиться из этого шторм мог бы играючи смести стены и башни дворца.

Прокуратор глянул на огромные песочные часы, и улыбка почти сошла с его лица. Он переглянулся с торжествующей Зарой, подошёл к ней и тихо спросил:

— Зачем ты сделала это?

— Иначе бы он умер, прокуратор — скрывая в низком поклоне торжествующую улыбку, ответила прекрасная колдунья.

— Что у тебя в тазу? — спросил он.

— Вода с отварами из целебных трав. Его бичевали слишком долго. В него вошло столько снадобья, что он мог бы уснуть навсегда. Никогда нельзя рассчитать точную дозу при такой процедуре ввода — Зара почтительно и виновато улыбалась.

— Она хорошо пахнет, совсем не как яд или кровь… — задумчиво произнёс сокрушённый прокуратор, как-то весь невольно осевший.

Он в каком-то странном забытье, опустил в воду ладони.

— Ну, что ж, я умываю руки. Теперь твой час, делай из него ожившего мертвеца — прошептал он.

Видно соприкосновение с водой вывело его из морока. Он вздрогнул, недоумённо огляделся и снова выпрямился, вспомнив себя. Его взгляд, ещё мгновение назад потерянно рассеянный снова приобрел стальную твёрдость, и он, подойдя к краю площадки, поднял над собой только что омытые руки, показав толпе ладони с ещё не высохшими прозрачными каплями, сверкнувших на мгновение в солнечных лучах, и, в наступившей тишине торжественно и громогласно провозгласил:

— На мне нет его крови!

Он не констатировал факт, он обвинял, он угрожал, он последний раз предупреждал, требовал одуматься и отступиться, и обещал мстить.

Учителя веры, вздрогнули, почувствовав неизъяснимый страх, и невольно отшатнулись от цепи легионеров, невольно сомкнувшись в плотный дрожащий комок. Но через некоторое время они, сжавшиеся и сбившиеся в кучу, понемногу отошли от охватившего их животного ужаса. В едином гурте, вместе с ощущением взаимного тепла и локтя, к ним пришло понимание — они победили! И потому сначала тихо, потом всё громче и громче, торжествующе и дерзновенней они, ликуя, засмеялись, обнимаясь, целуясь и поздравляя с победой. Радость от их кучки волной передалась всей толпе, и скоро все в ней, ещё недавно голосящие от ненависти, впали в какое-то нервное веселье, словно то, что они вытребовали смерть для человека, для большинства из них совершенно незнакомого, принесло им необыкновенное счастье.

Два легионера подняли Еушу, протянув за его спиной длинное копье, накинув на толстое древко его руки. Чтобы он не соскальзывал, кисти прикрепили к палке верёвками. Водрузив концы копья себе на плечи, они буквально потащили его обмякшее тело.

Еуша видел всё происходящие со стороны и немного сверху, только на этот раз он не поднимался лёгко и быстро вверх, а тащился за телом связанный с ним какой-то не видимой пуповиной, и потому дёргаясь туда-сюда, как воздушный шарик на верёвочке. Время от времени эта пуповина судорожно сокращалась и он втягивался обратно в свою израненную плоть, и тогда на него сразу со всех сторон обрушивались боль и стеснение от такой неудобной и жёсткой, давящей его, оболочки, что, он сразу же начинал стремиться выйти из неё прочь, и, наверное, потому в эти мгновения тело узника начинало дёргаться, слышался стон, и несчастный, как казалось, даже пытаться шевелить ногами.

Через некоторое время постоянная борьба с этой невидимой упругой пуповиной привела к тому, что он научился её растягивать довольно далеко, и теперь он описывал вокруг процессии замысловатые круги, подлетая поближе к тем или иным персонажам, чтобы их получше рассмотреть и послушать. Да, в отличие от своего прежнего ничем не сдерживаемого полёта, который происходил в полной тишине, на этот раз, видно из-за этой пуповины, благодаря которой, он всё ещё оставался укоренённым в своём бывшем теле, он мог слышать и даже, еле-еле, обонять.

Восприятие тоже отличалось от его первого полёта, оно не было светлым, радостным и лёгким. Видно ограничение свободы ранило его сознание, и потому то, на чём он останавливал свой взор, пугало его своим уродством и несовершенством. Всё, исключительно всё вокруг, стоило лишь приглядеться, было каким-то карикатурным искажением, злым гротеском, фантастическим танцем чудовищных масок. Люди были грязны, вонючи, некрасивы, их сотрясали спазмы жутких гримас, их дёрганые вихляющие движения, в которых не было ни грамма изящества, приводили к тому, что с них непрерывно сыпались облака мельчайшей трухи и отвратительнейшего сора, закручивающиеся в своём полёте множеством беспорядочных вихрей. Он очень страдал, что незримая пуповина не даёт ему улететь высоко-высоко, как в прошлый раз, чтобы оттуда, в наполненной светом тишине, мельком взглянув на всё это творящееся внизу непотребство, и, в последний раз, лёгкой мимолётной тенью печали выразив своё сожаление, забыть навсегда.

Забыть, скорей забыть и легко умчатся в наполненную светом бесконечную высь!

Но об этом оставалось лишь только мечтать, проклятая пуповина не только не давал ему рвануть в вышину, а непрерывно его дёргала, пытаясь впечатать в разверзнувшееся под ним уродство, затащив обратно в обмякшее тело.

Через какое-то время тело повесили на кресте. Он парил над ним, со скуки рассматривая причудливые узоры из колючек тернового венка, охватившего безвольно повисшую голову. Перед крестами скучало несколько легионеров, раввины о чём-то возмущённо галдели, показывая в его сторону. Он сделал усилие и оказался прямо над ними. Они возмущались надписью на табличке, прибитой в изголовье креста, и чем свет кляли прокуратора, который таким образом их оскорбил, не желая менять надпись.

— Он написал: «Царь Иудейский». Как будто мы заставили его распять собственного царя. И когда Каиафа потребовал переписать, он ответил: «Что написано, то написано». Надо жалобу написать! Надо, надо, надо….

Ему стало скучно от их тупости и мелочности. Он сделал круг, полюбопытствовав — как обстоят дела на соседних крестах? Там узники лихорадочно пили дурманящий напиток. Потом ему стало интересно, когда к его телу подошли матроны с кувшинами полными дурмана. Неосторожно он опустился вниз к самому изголовью, и тут же оказался втянутым в внутрь своей, как он уже теперь совершенно ясно понимал, повешенной на кресте телесной тюрьмы, нет скорее уже не тюрьмы, а камеры пыток. Что есть силы, он забился, пытаясь разорвать сжимающие его тиски плоти, и вырвавшись наружу, увидел, как опечаленные матроны отходят прочь от креста, расстроенные тем, что им не удалось своим питьём облегчить муки страдальца.

Больше ничего интересного не происходило, и он повис над крестом, покачиваясь туда сюда, страдая, что приходиться бессмысленно находиться рядом с этой тоской и уродством, но, главное, что он был не в силах улететь туда, куда он рвался всем своим существом.

Постепенно почти вся публика разошлась. Остался только страдающий на солнцепёке римский караул, да трое раввинов с понурыми слугами, вынужденных томиться на солнцепёки по непонятной прихоти своих господ. Раввины же, судя по всему, были назначены оставаться тут до самого конца, дабы убедиться, что смерть смутьяна действительно наступила.

Так продолжалось довольно долго, поэтому, когда рядом с крестами появилась группка новых людей — двух всадников в сопровождении слуг, несущих кувшины и какие-то предметы, он стремительно подлетел к ним, пытаясь развеять скуку. Всадники спешились. Один из них, оказалась, закутанная с ног до головы в лёгкие, но полностью скрывающие внешность покрывала, женщина, другим Руфос.

— Среди этих раввинов есть ваш человек? — спросила женщина, и он узнал голос Зары.

— Да, вон, тот, самый высокий, из них. Его зовут Иосиф Арифомейский — показал Руфос.

— Он сможет зафиксировать факт смерти?

— Да, он уже предупреждён — в голосе Руфоса послышались нотки гордости.

— Вы ловко работаете — Зара слегка поклонилась.

— Когда он очнётся? — спросил Руфос.

— Точно нельзя сказать, но уже скоро. Когда это произойдёт он, должно быть, захочет пить. Ему надо будет дать снадобье из этого кувшина — Зара лёгким движением подозвала одного слугу.

— Его парализует? — спросил Руфос.

— Да.

— А он очнётся?

— Должен — после тяжёлой паузы ответила Зара. — Он изранен. Опьянён. Достаточно провисел на солнце. Увы, всё может быть…Наложение одного снадобья на другое может дать неожиданный эффект, а тут ещё бичевание, распятие… В любом случае, его надо снимать как можно быстрее, лучше сразу после принятия снадобья. Кто знает, в каком он состоянии, дело могут решить минуты.